Последний сегун

Последний сегун
Рётаро Сиба

Известный японский писатель Сиба (1923–1996) пытается воссоздать на фоне драматических событий 2-й половины XIX века психологический портрет Ёсинобу (1837–1913), пятнадцатого военного правителя из рода Токугава. Политическая изоляция, приверженность традициям и необходимость перемен привели Японию к гражданской войне. В руках сёгуна сосредоточилась вся полнота власти. Но Ёсинобу добровольно передал свои полномочия семнадцатилетнему императору…

Рётаро Сиба

Последний сёгун

I. Высокие надежды

Иногда судьба человека напоминает роман, через который красной нитью проходит определенная тема.

В первой половине своей жизни Ёсинобу Токугаве, пятнадцатому и последнему сёгуну[1 - Сёгун – сокращение от «сэйи тайсёгун», «великий полководец, покоритель варваров» (яп.) – с 1192 года звание военных правителей Японии из феодальных кланов Минамото (1192–1333), Асикага (1335 0 1573) и Токугава (1603–1867). Сёгунам принадлежала фактическая власть над страной, в то время как императору отводилась чисто «декоративная» функция.]Японии, суждено было воплотить в себе надежды и чаяния нации, а также ее страхи. Мало кому за всю историю человечества выпадала подобная роль. Это и стало красной нитью его судьбы.

Ёсинобу не принадлежал к семье сёгуна по рождению. Появился на свет он в клане Мито – одном из «трех знатных домов» (госанкэ) правящего рода Токугава, наряду с Кии из Вакаямы и Овари, чьи владения располагались на территории современной префектуры Айти. Ни высоким жалованьем, ни авторитетом самураи Мито, проживавшие на землях современной префектуры Ибараки, похвастаться не могли. Даже наоборот: из трех вышеперечисленных домов Мито считался самым бедным и незначительным. Выходцы из остальных были вправе рассчитывать на положение старшего советника государства, но Мито никогда не поднимались выше тюнагонов – советников среднего ранга. Сыновьям Кии и Овари предоставлялся шанс занять место сёгуна в случае, если тот не произведет на свет наследника, а сыновьям Мито – нет. Таким образом, дискриминация была налицо.

И все же в одном Мито обошли других. Закон обязывал всех даймё[2 - Даймё – владетельные князья (яп.)]содержать дома в административной столице Эдо[3 - В Эдо находилась ставка всех сёгунов из рода Токугава.] (современный Токио), но только князь Мито был свободен от повинности санкинкотай – ему не приходилось проводить попеременно год в Эдо и год в своих владениях, оставляя жен и детей при дворе сёгуна в качестве заложников. Поскольку лишь глава семейства Мито постоянно находился при военном правителе, его стали неофициально называть дайри-сёгун – «заместитель сёгуна». Со времен знаменитого Комона Мито[4 - Комон Мито – прозвище Мицукуни Токугавы (1628 = 1700), второго главы самурайского дома Мито и основателя школы изучения национальной науки.] жители Эдо даровали этот титул князьям Мито в знак почтения. Формально подобной должности не существовало, однако на эту деталь бакуфу[5 - Бакуфу – «полевая ставка» (яп.) – то же, что сёгунат, военное правительство, возглавляемое сёгуном.]милостиво закрывало глаза, принимая во внимание высокородство выходцев из Мито.

Вот в этой семье и родился Ёсинобу, или Кэйки – имя, под которым его знали до восшествия на пост сёгуна и которым мы будем пока называть его.

Отец Кэйки, Нариаки Токугава, даймё Мито, был кумиром «людей высокой цели» – патриотов, чьи политические пристрастия находились на стороне императора. Они были враждебно настроены по отношению к сёгунату, поскольку считали, что последний незаконно узурпировал власть над страной. Старейшина Мито, как называли Нариаки, являлся ревностным сторонником мер по выдворению иностранцев из Японии, возвышению Небесного государя[6 - Небесный государь (тэнно) – обозначение японских императоров, указывающее на божественное происхождение императорского рода.] и великих даймё. Его единомышленники верили, что, пока жив Нариаки, есть возможность положить конец вторжениям ненавистных варваров и тем самым спасти Японию. Режим Токугава запретил какие бы то ни было связи с иноземными державами; это было время, когда Япония находилась в полной самоизоляции и контакты с внешним миром сводились к минимуму. Однако постепенно интернациональный прессинг становился все сильнее, иноземные военные суда постоянно курсировали у берегов Японских островов, требуя открыть порты и начать торговлю с зарубежными странами. Возмущенные столь непочтительным отношением к Японии, напуганные превосходящими военными силами Запада и все же полные решимости любой ценой уберечь родину от посягательств иноземцев, «люди высокой цели» боготворили Нариаки. И все же это непомерное почитание было не чем иным, как иллюзией, рожденной безумным временем.

Нариаки Токугава обладал весьма скромными возможностями в плане влияния на внутреннюю политику, но дерзости и самоуверенности ему было не занимать, к тому же он сумел сплотить вокруг себя необычайно мудрых советников во главе с выдающимся представителем конфуцианской школы Токо Фудзитой. Клан Мито также стоял у истоков Митогаку – школы изучения национальной истории, основанной в конце XVII века и сформулировавшей главный лозунг кампании по закрытию страны в эру Токугава – «Сонно дзёи» («Чти императора, изгони варваров»). Сам Нариаки, мнивший себя настоящим дайри-сёгуном, был завсегдатаем Эдоского замка и всякий раз вступал под его своды с гордостью и достоинством. Ничего удивительного, что в глазах «людей высокой цели» он стал настоящим героем.

В личной жизни Нариаки был отъявленным ловеласом. Он даже позволил себе проникнуть в Ооку («святая святых») – внутренние покои Эдоского замка, в которых обитали исключительно дамы, находящиеся в услужении у сёгуна, – и сделал попытку прочно обосноваться там. В результате влиятельные женщины Ооку начали презирать князя Мито. Отсутствие поддержки с их стороны негативно повлияло на его политическую карьеру. И все же надо отметить, что это неистребимое волокитство принесло определенные плоды: Нариаки стал отцом двадцати одного сына, из которых двенадцать дожили до совершеннолетия, а также шести дочерей. Его многочисленное потомство принесло клану Мито немало благ.

Жена Нариаки родилась в Киото. Это была женщина императорских кровей, из семейства принца Арисугавы, приемного сына императора Нинко, и в девичестве носила имя Томиномия Ёсико. Император Нинко дал свое согласие на этот брак сразу же, соизволив заметить:

– Князья Мито – из военной знати, но вот уже многие поколения они преданно служат Хризантемовому престолу.[7 - Шестнадцатилепестковая хризантема – герб японского императорского дома.] Это идеальный вариант.

Принцессу Томиномия высоко ценили во дворце за ум и красоту, слухи о ней дошли и до Мито. Впоследствии Нариаки был предан жене и часто повторял: «Красота увядает, а ум ничем не заменишь. Надеюсь, она подарит мне прекрасного сына».

В скором времени так и случилось – у них родился мальчик. На тот момент у Нариаки уже был сын от наложницы, но конечно же наследником и следующим даймё Мито становился ребенок от официального брака. Это был Цурутиё, или Ёсиацу, десятый глава дома Мито, человек с мягкими чертами лица и манерами киотоского аристократа. Он был начисто лишен воинственности, которую так ценил Нариаки. Разочарованный отец провозгласил, что в его сыне одержала верх изнеженная кровь двора.

Вслед за Цурутиё у него родились еще пять сыновей, один за другим, но не все от жены. Им были даны имена по порядку рождения: Дзирома («второй сын»), Сабурома («третий сын») и так далее. Второму и пятому подарила жизнь Ёсико, но один из них умер в раннем детстве, а другой, как и Цурутиё, всей повадкой пошел в придворную знать. Нариаки сетовал на то, что киотоская кровь взяла верх в его сыновьях, а личный вклад отца оказался весьма незначительным. И вот в 1837 году Ёсико произвела на свет Кэйки, которого в младенчестве называли Ситирома – «седьмой сын». С самого первого дня Нариаки не спускал глаз со своего отпрыска, стараясь найти ответ на волновавший его вопрос: в кого же пойдет мальчик?

Нариаки был человеком разносторонним, одним из его страстных увлечений являлось воспитание детей. Не в пример многим даймё, он зорко следил за тем, как и чему обучают сыновей. Сам он мальчишкой ненавидел, когда его наставляла няня.

– Мужчину должен воспитывать мужчина! – заявил он однажды своему отцу и настоял на том, чтобы ненавистную няньку сменила пара широкоплечих самураев.

Закон санкинкотай обязывал князей растить детей в Эдо. Однако Нариаки сумел добиться для своих отпрысков особых привилегий. Рождались они в резиденции клана Мито в столице сёгуната, но в раннем детстве их отправляли в провинцию и отдавали на воспитание самураям. Нариаки хотел быть уверенным, что столичная роскошь не избалует его сыновей.

Это вошло в правило, и Кэйки воспитывался в том же духе – не как изнеженный придворный ребенок, а как настоящий воин Мито. Через год после рождения его оторвали от матери и отослали в семейный замок в Хитати. Когда мальчику исполнилось десять лет, Нариаки вернулся домой из Эдо и с гордостью увидел, каким прекрасным подростком стал его сын. Год за годом, бывая наездами в Мито, Нариаки с удовлетворением наблюдал за физическим и духовным развитием своего любимца и даже самонадеянно заявил перед советом старейшин сёгуната:

– Помяните мое слово, этот мальчик вырастет совсем другим.

То есть он хотел сказать, что наконец-то один из его сыновей оказался не похожим на слабовольных киотоских принцев.

Втайне Нариаки надеялся, что Кэйки станет реинкарнацией Иэясу,[8 - Токугава Иэясу (1542–1616) – самурай клана Имагава, участвовавший в борьбе за власть и объединение Японии наравне с выдающимися полководцами Нобунагой Одой и Хидэёси Тоётоми. В 1603 году был провозглашен сёгуном.] великого основателя династии Токугава.

– Приучайте его к дисциплине, – напутствовал он каждого, кто имел отношение к воспитанию ребенка, начиная с главных вассалов клана и наставников Кэйки, заканчивая женщинами, проживавшими на своей половине фамильного замка.

Само собой, самураи из Мито разделяли взгляды своего господина и тоже прочили мальчику большое будущее. Нариаки твердо верил, что даймё должен быть гораздо сильнее обычного самурая, и его сыновья воспитывались в соответствующей строгости. А поскольку на Кэйки он возлагал особые надежды, то строгость эта в отношении седьмого сына не имела границ.

Во сне воин обязан лежать прямо – таково было одно из убеждений Нариаки, а потому он часто заглядывал в спальню Кэйки без предупреждения, желая проверить, в какой позе спит мальчик. И каждый раз оставался недоволен увиденным. В итоге Нариаки призвал к себе самурая-наставника и отдал строжайший приказ:

– Если он будет кататься по постели, самурай из него не получится. Воткните мечи по обеим сторонам изголовья.

С той самой ночи Кэйки был вынужден спать на своем деревянном подголовнике между двух поставленных вертикально мечей. Поворачиваться приходилось с особой осторожностью, иначе можно было серьезно поранить лицо или затылок.

Но и это еще не все. Наставник Кэйки, Кандзабуро Иноуэ, постоянно следил за тем, чтобы подопечный спал, положив правую руку под себя. В данном случае, если врагу и удастся напасть на воина внезапно, во сне, и тот потеряет одну руку, вторая – правая – останется целой, и он будет способен отбить атаку. В результате у Кэйки на всю жизнь вошло в привычку спать в столь неудобной позе.

Мальчиком Кэйки никогда не подвергал сомнению подобные методы воспитания, хотя, из-за веры отца в то, что даймё является избранным и самым безупречным воином, его режим был куда более суровым, чем у сыновей самураев. Одежда и постельное белье для него шились из пеньки и хлопка, шелк начисто исключался. День его начинался с первыми лучами солнца. Умывшись, седьмой сын под присмотром наставника читал вслух отрывки из Четверокнижия и Пятикнижия,[9 - Четверокнижие и Пятикнижие общие названия книг конфуцианского канона. Четверокнижие включает в себя «Да сюэ» («Великое учение»), «Чжун юн» («Середина и постоянство»), «Лунь юй» («Суждения и беседы», изречения Конфуция) и «Мэн-цзы» (сочинение философа Мэн Кэ, второго идеолога раннего конфуцианства). Пятикнижие «И цзин» («Книга перемен»), «Ши цзин» («Книга песен»), «Шу цзин» («Книга документов»), «Ли цзин» («Книга ритуалов») и «Чунь цю» («Весны и осени»).] затем наступало время завтрака. После еды до десяти утра мальчик упражнялся в каллиграфии. Потом отправлялся вместе с братьями и детьми самураев высшего ранга в школу клана, откуда возвращался в полдень. После обеда ему разрешалось немного поиграть. Остаток дня посвящался изучению воинского искусства. Вечером, отужинав, он заканчивал задание по чтению, оставшееся с раннего утра, и ложился спать. Никаких отклонений от этого распорядка не допускалось. Несмотря на всю строгость воспитания, Кэйки не был послушным от природы; Нариаки пришлось силой приучать его к режиму. Юный сын даймё с удовольствием предавался изучению военного дела, а вот чтение ненавидел. Несчастный учитель предупредил его:

– Если не станете читать, придется прижечь вам палец.

В итоге он заставил ребенка выставить указательный палец и приложил к нему горящую полынь. Боль была нестерпимой, но Кэйки упрямо заявил, что на все готов, лишь бы не читать вслух китайскую классику. Многократное повторение наказания привело к тому, что палец загноился, но мальчик продолжал упираться.

Потерпев поражение, учитель был вынужден обратиться к Нариаки и описать ему сложившуюся ситуацию. Отец тут же велел наказать сына. Для этого в гостиной отгородили один угол. Ширму крепко привязали, и ребенка посадили внутрь, оставив его без еды. Этого мальчик уже выдержать не смог и действительно стал более послушным. Однако учился он по-прежнему неохотно. До двадцати лет Кэйки вообще не проявлял особого интереса к книжным наукам. Вот что сказал насчет его раннего обучения один из выдающихся чиновников бакуфу Тосиакира Кавадзи: «Военное искусство не должно относиться к книжной премудрости как семь к трем! Если воспитание ребенка не будет сбалансировано надлежащим образом – пятьдесят на пятьдесят, – то настоящего сына Мито не получится».

Короче говоря, Кэйки был настырным, шальным, легкомысленным и хитрым малышом, безо всякого намека на очарование. Горома («пятый сын»), его старший брат, рос мальчиком тихим и любил играть со своими служанками в куклы-хина.[10 - Куклы – хина обрядовые куклы для Праздника девочек (Хинамацури), который с давних времен традиционно устраивается в Японии в начале весны, на третий день третьего месяца.] Однажды Кэйки ворвался в комнату, в которой играл Горома, и закричал:

– Какой же ерундой ты занимаешься, братец! – после чего сгреб глиняные куклы в охапку и побросал их на пол, разбив на мелкие кусочки.

Служанки тут же начали шептаться между собой, что седьмой сын – просто невыносимое отродье.

Несмотря на эти грубые выходки, Нариаки всегда радовало в Кэйки одно достоинство – его твердый, энергичный почерк. Нариаки считал, что в почерке человека отражается его характер и внутренний мир, на этом и основывалась его уверенность в том, что ребенок далеко пойдет. Отец втайне лелеял надежду, что в один прекрасный день Кэйки станет сёгуном.

Однажды из дома Кии поступила просьба прислать мальчика Мито для усыновления в качестве наследника. Это была драгоценная возможность сблизиться с могущественными Кии. Но когда Токо Фудзита донес эту весть до Нариаки, тот сразу предупредил, что Кэйки он желает оставить в семье на случай, если что-то произойдет с Цурутиё, нынешним наследником. Пусть забирают Горому. Он любит играть в куклы и никогда ничего не добьется; ни добра, ни зла от него ждать не приходится. В общем, невелика потеря – пусть он и становится наследником другого клана.

Столь упорное нежелание отсылать юного Кэйки даже в дом Кии, самый влиятельный из «трех знатных домов» Токугава, яснее ясного доказывает, что у Нариаки имелись на его счет определенные, только ему известные планы, и он лукавил, утверждая, что этого сына бережет в качестве «запасного варианта». (В итоге усыновление по каким-то причинам так и не состоялось; брат Кэйки, вместо того чтобы сделаться наследником Кии, отправился в дом Икэда из Тоттори и в свое время стал известен как Ёсинори Икэда, князь Тоттори.)

Для Кэйки же была уготована иная судьба. В 1847 году, в то лето, когда мальчику исполнилось десять лет, Масахиро Абэ, глава совета старейшин сёгуната, призвал к себе Накаяму, старшего вассала клана Мито, и сказал ему:

– Из конфиденциальных источников я узнал, что сёгун желает, чтобы Кэйки усыновило семейство Хитоцубаси.

Конфиденциальные ли, нет ли, но новости эти были равносильны прямому приказу Иэёси – двенадцатого сёгуна из рода Токугава.

Накаяма был тверд и непреклонен:

– Почему не выбрали кого-нибудь другого из сыновей хозяина? Пусть берут любого, только не этого! – И он пустился в объяснения, какие надежды Нариаки возлагает на мальчика и отчего не желает отпускать его от себя.

«Ну и глупец, – раздраженно подумал Масахиро Абэ о Накаяме. – Неужели не понимает, что стоит за этим предложением?» Будучи человеком весьма проницательным, Абэ добился репутации самого компетентного из всех политиков бакуфу своего времени. Несмотря на то что и бакуфу, и все до одного кланы из рода сёгуна осуждали Нариаки Токугаву из Мито за фанатичную настойчивость, с которой тот желал возвращения к императорскому правлению, Абэ питал к этому опасному государственному мужу изрядное уважение и даже вынашивал тайные планы по заключению союза с ним, чтобы разрешить сложнейшую проблему защиты берегов отечества.

«Черные» корабли[11 - «Черными» японцы называли все корабли западных держав.] американского коммодора Мэтью Перри еще не совершили своего ошеломительного вторжения в воды Японии.[12 - Это произойдет в 1853 году. Американская военная эскадра под командованием Перри должна была заставить японское правительство отказаться от политики изоляции, которой оно придерживалось с 30-х годов XVII века, и установить торговые и дипломатические отношения с США.] И все же редкие появления западных военных судов держали правительство в постоянном напряжении. Абэ ничего не оставалось, как положиться на ум, отвагу и популярность Нариаки, который не только выступал на стороне императора, но и яростно защищал политику изгнания иностранцев с помощью силы. Однако публично в своих планах Абэ признаться не мог, поскольку Нариаки был фактически взят под домашний арест в своей эдоской резиденции в наказание за столь радикальные политические взгляды и соответствующее поведение.

Руководствуясь теорией, что даже ядовитое растение можно использовать в лекарственных целях, Абэ вознамерился сыграть на руку Нариаки ради будущих свершений. Предложение об усыновлении от Хитоцубаси должно прийтись Нариаки по вкусу – в этом он нисколько не сомневался, потому отослал Накаяму, заметив мимоходом, что тому не стоит возлагать на себя единоличную ответственность за столь важное решение. «Обсудите это с отцом мальчика», – посоветовал он.

У себя дома в Коисикаве (район Эдо) Нариаки впервые услышал о неофициальном желании сёгуна. Масахиро Абэ не ошибся в своих расчетах – старейшина Мито тут же ухватился за эту идею.