Черная кровь

Черная кровь
Святослав Логинов

Ник Перумов

Черная кровь #1
Лук и копье с каменным наконечником – надежное оружие в привычных руках воинов и охотников из человеческих родов. Волшба колдунов, шаманов и баб-яг – тоже оружие, без которого никак не обойтись. Особенно когда каждую кроху жизни нужно отстаивать у суровойприроды, когда леса и реки кишат всякой нежитью, а орды чужинцев могут нагрянуть в любое мгновение и не пощадят ни старых, ни малых.

Смелый эксперимент двух признанных лидеров российской фантастики! Убедительная попытка создания нового направления – «Фэнтези каменного века»!

Святослав Логинов

Черная кровь

Предисловие авторов

Как появилась эта книга?

Так уж получилось, что волею писательских судеб мы оба любим фэнтези. Так уж получилось, что читателям мы известны также произведениями этого жанра. И – так тоже получилось – что мы оба слегка устали от стандарта, сложившегося в фэнтези. Гоблины да гномы, эльфы да драконы… И куча западноевропейских рыцарей. А как же наше, исконное, если можно так выразиться, святоотеческое? Августовским днём, когда рождался замысел, было высказано взаимное желание создать что-то «в русском духе».

Впрочем, если кто-то вздумает использовать нашу книгу в качестве пособия по славянской мифологии, его ждёт жестокое разочарование. Мы щедро черпали не только из славянских древностей, но и в мифологии, эпосе и этнографии других народов: якутов и мордвин, австралийцев и индейцев Южной Америки. А ещё больше выдумывали сами.

Когда-то, на обсуждении первой серии «Звёздных войн», Джордж Лукас начал дискуссию словами: «Авторскому коллективу известно, что взрывы в космосе не слышны». Точно так же и мы сообщаем, что нам известно, когда вымерли диатримы, эндрюсархи и махайроды. Более того, мы знаем, когда в народных песнях появилась рифма и когда впервые была вырезана русская матрёшка. Пожалуйста, не забывайте, что в первую очередь мы писали фантастический роман.

Ещё на стадии обсуждения будущей книги мы столкнулись с тем, что за прошедшие годы русские фольклорные образы полностью утратили свое изначальное очарование и, так сказать, в «чистом виде» уже не существуют. Нужно было идти вглубь, к самым корням, когда и Баба-Яга, и Кащей Бессмертный, и кот Баюн были – вполне возможно – не только и не столько сказочными персонажами, а вполне даже осязаемыми соседями тех, кто дал начало любимым сказкам. Так возникло «фэнтези каменного века». Удивительное, жестокое, но одновременно – магически притягательное время. Время, когда человек в неразумении своём ещё не разрушил хрупкий баланс между собственным существованием и остальной природой. Когда немногочисленные островки людских племён окружало море неведомых, незаселенных земель, где – вполне возможно! – ещё владычили те, кому тысячелетия спустя предстояло уйти окончательно, уступив Землю человеку-победителю. Когда всё вокруг служило обиталищем бесчисленных стихийных духов. Когда – мы верим! – Слово было силой, когда на зов шамана являлись тени предков, когда в старых ивах над рекой жили древяницы, а чащобы пребывали под бдительным присмотром леших. И – когда людям не требовалось ничего, кроме собственной храбрости, чтобы пересечь ойкумену из конца в конец. Долгая история началась тихим вечером на берегу Великой реки. Не сразу, не в одной книге она закончится. Так что мы не говорим «прощай», мы говорим «до свидания!».

Святослав Логинов, Ник Перумов.

Глава 1

Утро и вечер – лучшее время для тихого безвредного волшебства, что творится для себя самого. В ночи наступает время хищного чародейства, час кровавой жертвы и заклятия добычи. Ночью выползают из-под корней ничьи предки и бледными упырями шастают вокруг жилищ, ища незаговорённого входа. Ночь – время большеглазых карликов и предсмертных криков, время тревожного сна и непокоя. Полдень, напротив, озаряет мир беспощадной ясностью; палящий глаз Дзара проникает до самого дна речных омутов, высвечивает всякую тайну. Дзар ревнив и не допустит, чтобы в его час творилась иная волшеба, кроме его собственной. Недаром нежить пуще грома боится полуденных лучей, и ни один шаман не начнёт камлать в полдень, особенно если день ясный, а охотник не станет заклинать силки и приваживать зверя. Раньше надо было этим заниматься; сейчас время чистой, незамутнённой силы. Зато когда солнце низко и не найти в нём полной мощи, а свет не даёт проявиться злобе, вершатся на земле большие и малые чудеса.

Вдоль самой реки, склонясь вислыми ветвями к зелёным струям, омывая узловатые корни проточной водой, стоят старые изогнутые ивы. Небесная стрела расщепила одну из них, и надломленная ветвь, достойная целого дерева, полощется в воде. Гладкая речная поверхность здесь идёт морщинами, недовольная помехой.

Ветер ещё не проснулся, миром правит тишина.

Не шелохнув листвы, не потревожив тумана, с расщеплённого ствола соскользнула на землю обнажённая женская фигура. Прекрасное тело светится немыслимой чистой белизной, какая у настоящих женщин появляется лишь к концу зимы. Красавица нагнулась над водой, подставив сложенные пригоршнями ладони. Слышен всплеск, словно крупная рыба ударила хвостом, – из воды появляется вторая пара рук: больших, зелёных, четырёхпалых. Вода переливается с пальцев придонного жителя в девичьи ладошки. Дева распрямляется и с силой плещет дарёной водой на искривлённый ствол ивы. Капли серебром полыхают в лучах незлого утреннего солнца.

Что происходит?.. Зачем?.. Каков смысл этого обряда? – знать не дано.

Мелькнув спугнутой птицей, красавица кинулась к своей иве, приникла к морщинистой коре и исчезла в ту же секунду. Опустел берег, лишь одинокий круг разбегается по глади реки, будто и впрямь оголодавшая щука шуганула беспечную плотвинную мелочь.

На приречном холме показались три человека. Они не торопясь спустились к урезу воды и остановились возле расщеплённой ивы. Один из путников оказался молодой девушкой, почти девочкой. Она наклонилась над рекой, прошептала что-то, осторожно зачерпнула полные пригоршни и тоже плеснула воду на древесный ствол. Капли бесследно скатились с сухой коры.

– Ну пожалуйста, Салла, не сердись, – тихо попросила девушка.

Новая пригоршня влаги была отвергнута древним растением.

– Вот видите! – девушка повернулась к спутникам. Было видно, что она готова заплакать.

– Погоди, Уника, не горюй. Разберёмся с твоей бедой, – прогудел старший из мужчин. Он подошёл к дереву, прислонился к нему лбом, замер неподвижно.

Всё во внешности этого человека возмущало взгляд. Когда-то он был высок и, должно быть, силён, но годы согнули его в дугу и перекосили на правый бок, где не хватало двух рёбер. Меховой балахон висел на его плечах бесформенным мешком, потому что рук у старика не было. Не удивительно, что вся ноша досталась третьему спутнику – молодому парню, стоявшему шага на два позади. На плече у него висел изогнутый роговой лук, колчан ёжился лёгкими тростниковыми стрелами, какими бьют мелкую птицу, на спине – пристроена котомка, за поясом торчал рабочий топор, хорошо заострённый и добротно отполированный, выточенный из местного желтовато-прозрачного кремня с частыми матовыми крапинами, напоминающими шкуру леопарда.

Насупив густые тёмные брови, парень следил за стариком. Молчание длилось долго, наконец старик оторвался от ствола, досадливо дёрнул плечом, пытаясь погладить остатком руки намятый жесткой корой лоб, и сказал негромко:

– Она не сердится на тебя, Уника, она тебя просто не узнаёт. И меня – тоже. Я мог бы заставить её выйти, но кому это принесёт пользу? Пусть уж живёт как хочет, и ты живи, как прежде жила. Ведь рыба ловиться не перестала?

– Не перестала. Стерляди вчера взяли – всех родичей можно накормить.

– Вот и славно. А что с древяницами приключилось – я подумаю. Авось измыслю, как вас заново сдружить. – Старик вскинул голову, зорко вгляделся в даль, где река плавно закладывала излучину, и произнёс как бы между прочим: – Глаза что-то старыми стали, не пойму, что там в камышах копошится… Никак выдра? Таши, сынок, а сможешь её отсюда достать? Только тихо, не вспугни.

Таши плавно потянул с плеча лук, струнно дзенькнула тетива, дёрнулись, закачавшись, камыши, указывая, что стрела отыскала цель.

– Ну-ка, глянем, что там за выдра объявилась! – быстро скомандовал безрукий. – Только осторожней, а то кабы она не кусачая оказалась…

Троица поспешила к камышам, остановилась, глядя вниз. В первую минуту могло показаться, что пущенная Таши стрела пронзила ребёнка, вздумавшего в утренний час половить на отмели раков, но когда старик толчком ноги перевернул лежащее ниц тело, стало видно лицо, заросшее клочковатой бородой. Убитый был так мал, что даже невысокой Унике достигал едва до плеча. Никакой одежды на нём не было, но рядом, полупогрузившись в воду, лежала тонкая пика, вырезанная из цельной кости.

– Это ночной карлик? – спросил Таши.

– Нет, конечно. У ночных карликов глаза в пол-лица, и волосом они зарастают подобно зверям. А этот гладкий. Это человек. Но чужой, это сразу видно. С такими – война насмерть.

Таши глянул на собственную руку, которую густо покрывали тёмные волоски, и недовольно дёрнул губами. Уника потянула из воды костяную пику, осторожно понюхала остриё.

– Вроде не отравлено.

Старик тоже наклонился, принюхался, раздувая ноздри.

– Тем хуже. Значит, силу чувствуют, не боятся нас. Не нравится мне это. Смотрите – кость-то птичья. Что же это за птица такая? Не хотел бы я с ней в чистом поле встретиться. Человек для неё, что червяк для вороны.

Уника испуганно съёжилась, поглядывая на противоположный берег, откуда приплыл лазутчик. Всходившее солнце как-то вдруг нырнуло в растянутые у горизонта облака. Потянуло холодным ветром, река неприветливо зарябила.

Что же случилось? Ведь здесь самые родные, знакомые места… сколько себя помнит, она бегала здесь, ничего не опасаясь, а теперь древяницы не узнают её, и враг затаился в камышах, где так богато ловилась рыба.

Таши тем временем вытащил на берег убитого, подивился, как удачно попала стрела – под левую лопатку. Ведь стрела не боевая, на утку изготовлена, и, ударь она в любое другое место, соглядатай остался бы жив, и неведомо, удалось бы взять его в густых зарослях. Хотя возможно, выстрел его тут ни при чём, а всё дело в чародействе. Говорят, старик, – Таши не осмелился назвать своего спутника по имени, чтобы тот не подслушал мысль, – умеет стрелы взглядом метать. Потому и ходит с ним вдвоём в самые дальние походы, не боится, что Таши сбежит, пока рядом нет взрослых воинов. Другие мужчины на такое не осмеливаются: караулят его, смотрят подозрительно, боятся. Неумные они: головы дубовые, рыбьи глаза – не видят, что никуда Таши не побежит, нет ему отсюда дороги. А коли судьба велит стать не человеком, а мангасом, то здесь он и умрёт; всё равно иначе жить не стоит.

– Идём, – сказал старик, прервав мысли молодых спутников. – Надо родичей предупредить, пусть караулы высылают. А дротик с собой захватите, вождю показать.

Повесив на плечо лук и взяв в свободную руку птичье копьецо, Таши пошёл к обрыву, пологому в этом месте и отстоящему далеко от воды. Старик и Уника двинулись следом.

Земля в этих краях была вполне и давно обжита и принадлежала одному роду. Наверху по выгоревшей от нещадной жары траве бродили овцы, пара лохматых собак, высунув языки, лежала возле тернового куста. Очевидно, они притомились, сбивая в кучу стадо, потому что солнце было ещё низко. Настоящая жара придёт не скоро, да и не бывает настоящей жары в августе. Обычно при стаде находились двое-трое мальчишек, но сейчас их не было видно, кабы не на отмель умотали – раков ловить.

Ещё дальше лежали поля: делянки, поднятые мотыгой из камня или оленьего рога. Урожай в этом году ожидался невеликий, ячмень плохо выколосился, примученный засухой. Но всё равно хлеб – большая подмога, весна каждое зёрнышко подберёт. А те роды – людские и чужинские, – что пахоты не знают, по весне мрут как мухи. От хлеба свои люди и силу имеют: род держит землю на много дней пути в любую сторону. На юге – до самого края земли, до горького лимана, на севере – покуда преграду не положит лес, где человек по доброй воле жить не станет. А на закате и востоке угодья ограничивают две реки: Великая и Белоструйная. За реками тоже люди живут, но род у них другой. С одними людьми дружба, с другими вражда, но вражда обычная, от человеческих причин. Вот чужие – иное дело. Бывает, они из леса приходят, а то накатываются из-за Великой реки. Настоящих людей там немного, вот и балуются чужинцы. Особенно согнутые – это давний враг. А теперь ещё какие-то нашлись – мелкие. Хорошо, что вовремя их углядели, у старого Ромара глаз как у кречета, даром что вздыхает, жалуясь на слепоту. Должно быть, это предки подарили ему как плату за увечье, а то пропал бы старик и без рук, и без глаз. Никакое волшебство не выручило бы.

Род жил в четырёх больших посёлках, поставленных там, где была лучшая земля и всего богаче ловилась рыба. Охотой всех родичей было бы не прокормить, а рыбе в реке нет перевода.

Сразу за пажитями путников встретила городьба, составленная из тяжёлых дубовых плах, вкопанных стоймя, вверх заточенными и обожжёнными остриями. За оградой располагалось селение, самое большое из четырёх.

Вход был перегорожен уложенными в пазы пряслами – не от человека ограда, а просто для порядка, чтобы спокойней было. Зимой случалось по льду переходили с того берега орды чужих, и тогда сородичи закрывали вход щитами и из-за стен били пришельцев из луков. Чужие луков не знают, оружие у них самое пустячное: камни, дубины, редко у каких родов бывают костяные пики или ремённое боло, с каким ходят бить онагров, лошадей и джейранов. Настоящего оружия чужие не выдерживают и откатываются искать себе иной добычи.