Оценить:
 Рейтинг: 0

День, вечер, ночь, утро

Год написания книги
1968
1 2 >>
На страницу:
1 из 2
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
День, вечер, ночь, утро
Владимир Дмитриевич Михайлов

«Часы показывали половину десятого. Кира лежала на диване. Стояла тишина, но что-то тревожное мешало ей быть полным безмолвием. Кира чувствовала себя так, как если бы кто-то настойчиво смотрел на нее. Она подняла голову. Кто-то сидел в кресле и действительно смотрел на нее…»

Владимир Михайлов

День, вечер, ночь, утро

1. Вечер. Дома

Часы показывали половину десятого. Кира лежала на диване. Стояла тишина, но что-то тревожное мешало ей быть полным безмолвием. Кира чувствовала себя так, как если бы кто-то настойчиво смотрел на нее. Она подняла голову. Кто-то сидел в кресле и действительно смотрел на нее.

Она не испугалась; скорей удивилась. Но человек встал, и она увидела, что это Александр, и у нее захватило дыхание. Александр стоял перед нею и улыбался, и тут Кира ощутила, как в нее проникает страх. Наверное, так и должно происходить, когда человек становится свидетелем чуда.

2. Минувшим днем. Спутник «Большой Космостарт»

Обратный путь был еще короче.

Но прежде был путь туда. Они держались за руки и молчали; любое сказанное слово опять ввергло бы их в тот иррациональный разговор, который они успели уже возненавидеть.

После обычной для приземельского кораблика тесноты внутренность прозрачной сферы, куда они попали, показалась обширной. Снаружи, доступный взорам, поднимался крутой и высокий борт «Летящего среди звезд». Он был ярко освещен, и телекамеры неотрывно держали его под прицелом. Глухие голоса провожавших блуждали, отражаясь от вогнутых стен. Шуршала обертка наивных пакетиков, приготовленных в последний момент; их втискивали в каменные ладони уезжающих – совали так заискивающе-настойчиво, словно в измятых свертках находились талисманы любви и памяти. То тут, то там вспыхивали последние поцелуи – искры между навечно размыкающимися контактами, громкие, краткие и ненужные.

Затянувшееся ожидание накалилось до предела. Люди чувствовали, как теряют они равновесие, балансируя на грани отчаяния и одиночества. Наиболее решительные уже перешагнули мыслями через то, что навсегда уходило из жизни, и обратились к тому, что должно было в ней остаться. И Кира почувствовала, что Александр – после того, как он пробормотал невнятное «жди» и она вымученно улыбнулась в ответ, – расстался с нею, хотя еще стоял рядом и рука могла дотронуться до него.

Сигнал они расслышали не сразу. Телеоператоры экстатически изогнулись, приникая к видоискателям. Путники какое-то малое мгновение толпились около выхода. Потом они скрылись, и последний, вырвавшись, проскользнул между уже начавшими смыкаться створками. Серо-зеленый борт стал отдаляться; в пронесшемся вздохе были ужас и облегчение вместе. Но это еще только зал прощаний, покинутый экипажем звездолета, заскользил по направляющим, укрываясь под защиту конструкций стартового спутника. Стал виден весь корабль, затем и рамка из черного неба. Всех чуть качнуло; это зал, чьи прозрачные переборки были, наверное, сделаны из отвердевших слез, вернулся на свое место в системе сооружений спутника «Большой Космостарт». «Летящий среди звезд», из рода длинных кораблей, висел устойчиво, словно центр мироздания. Но настал миг, и вселенная пошатнулась. Стартовые двигатели выговорили слово «прощай», уходящее в бесконечность. По вселенной прошла рябь, а когда унялась, одним кораблем стало меньше в мире людей, одной звездой больше на небе Земли.

На этом все кончалось. Звезда должна была исчезнуть в избранном направлении со скоростью, близкой к известному людям пределу. Ей предстояло вновь возникнуть и превратиться в корабль через пятьсот лет. Поэтому все и кончалось: прожить пятьсот лет не под силу даже человеку, не расстававшемуся ни с кем и никогда.

Оставшиеся заговорили было громко и бодро. Но они находились еще в космосе, а космос не терпит фальши, и вскоре искренность взяла верх, овеществившись в слезах. До того их сдерживали усилием, которое никто и никогда не сможет оценить, – сдерживали, чтобы не стало еще тяжелее на сердце у избранных лететь. Тяжесть на сердце мешает в пути больше, чем целые тонны другого груза, и оставшиеся приняли на себя и это бремя. Нет, не сказать, чтобы великая техника облегчила людям поиск новых материков!

Кира тоже плакала, неумело от непривычки. Она охотно отошла бы в угол, но в круглом зале не было углов; она лишь повернулась к стене и опустила голову пониже. Была тишина и приглушенные всхлипы не нарушали ее, а лишь подчеркивали глубину безмолвия. Показавшийся на пороге внутренней двери человек, уважая горе, тоже не сказал ни слова; только поднял руку, приглашая. Никто не заметил жеста. Тогда он сдержанно кашлянул; звук показался оглушительным, все вздрогнули и обернулись.

В салон ожидавшего их кораблика люди входили по одиночке, и по одному рассаживались. Свободных мест осталось много, а когда летели с Земли, их не было вовсе. Вспыхнули экраны. Планета плавно накатывалась на корабль. Гул двигателей протиснулся в салон. Забормотал автомат-информатор, советуя проверить защитную систему. Все было так же, когда летели сюда, – и совсем иначе: сейчас было всего лишь безжизненное отражение в зеркале – мнимое, как говорят оптики. Женщина закусила губу и почувствовала, как опять влажнеют щеки. Но космодром уже распахнулся перед нею, необъятное пастбище кораблей.

Посадка совершилась в ликующем грохоте: корабли редко сочувствуют людям. К вокзалу Кира шла по местами выжженной траве, пренебрегая туннелем. Она подставляла лицо ветерку, чтобы скорее высохли слезы. Пилоты приземельского корабля стояли поодаль, они были хмуры и прятали глаза, словно стыдились того, что вернулись в свой порт и семьи вскоре увидят их, а те, кто улетел, не вернутся ни в этом, ни во многих будущих поколениях и жены не встретят их никогда. Кира прошла мимо пилотов, высокомерно подняв заплаканное лицо и глядя покрасневшими глазами поверх голов. Но пилоты не обиделись; младший из них пробормотал что-то о церемонии, в которой их кораблю была отведена немаловажная роль катафалка. Улететь безвозвратно всегда казалось ему завидным уделом; но сейчас, глядя вслед удаляющейся женщине, он впервые подумал, что человек – за чем бы ни устремлялся он, – едва ли не большее оставляет тут, на старой планете. Ему захотелось догнать женщину. Но Кира уже скрылась в путанице высоких мачт и косых плоскостей вокзала, за которым взлетели аграпланы, заставляя воздух на миг закручиваться смерчем.

3. Днем. Город

Через час с небольшим Кира сошла с рейсового аграплана на аэродроме своего города и направилась домой пешком, избрав самый длинный путь.

В городе был праздник. Звездные экспедиции уходят не часто, и каждая из них – торжество не одних только улетевших. Все вышли на улицы. Жилища, начинавшиеся у земли мощным стволом и ветвившиеся наверху на множество отростков, медленно меняли краски. Плавно вращались площади, звучала музыка и везде танцевали люди. Взрывался фейерверк. Грудами лежали цветы; лепестки их налипали на подошвы, запах разносился далеко. Кира шла, погруженная в странные, непонятные до конца ей самой мысли и ощущения. Она не замечала, как люди протягивали ей руки, чтобы вовлечь ее, грустью выделявшуюся из остальных, в общее веселье. Потом руки опускались: ее узнавали, она была такой же, как на экранах, когда транслировался старт. Несколько раз с нею заговаривали. Она смутно понимала, что говорили о героизме Александра – и ее самой, отпустившей его и оставшейся в жизни одинокой, навсегда одинокой – подразумевалось, что никто не будет в силах вытеснить из ее сердца облик человека, чье имя будут с уважением произносить в столетиях. Кира торопливо кивала и улыбалась, потом уходила – кажется, не очень вежливо; люди при этом на мгновение ощущали себя виноватыми, хотя их вины в происшедшем не было. Кира шла, и запах раздавленных цветов провожал ее.

Затем она свернула с магистрали и углубилась в сеть улиц и улочек, до которых так и не докатилась еще волна реконструкции. Одно– и двухэтажные домики прятались в обширных садах, ожидая своего часа. Плоские кровли чередовались с острыми – плодом недавнего увлечения стариной; окна – то круглые, то стрельчатые, то просто квадратные – сменялись прозрачными стенами. Все архитектурные моды последних столетий демонстрировались здесь, как на выставке. Когда-то это развлекало Киру; Александр уверял даже, что многие ее проекты были навеяны этой мешаниной стилей. На самом же деле Кира, привыкнув, перестала замечать окружающее, и сейчас воспринимала многое с таким острым удивлением, словно оказалась здесь впервые.

Каблуки глухо ударяли о тротуар, а раньше они звенели четко. Но Кира не могла теперь идти так, как ходила, когда он был рядом. Лишь на миг она представила, что Александр опять вышагивает на расстоянии ладони; боль оказалась даже более сильной, чем можно было ожидать, и горькой на вкус. Наверное, так горьки бывают те яды, от которых ни люди, ни сама природа не изобрели противоядия, что не мешало людям подчас принимать их.

Мысль о ядах оказалась неожиданно уместной, потому что понятие о смерти всегда соседствует с ней. Александр никогда больше не пойдет рядом. Как если бы он умер. Кроме безысходности, в этой мысли оказалась и неожиданная прочность; в следующий миг прочность стала призрачной. Умер – значит умер. Но Александр жив, и память о нем – не воспоминания о покойном. Кто-то сейчас слышит – и будет слышать – его смех, смотрит – и будет смотреть – в его глаза. Нет, все куда сложнее…

Эти мысли помешали ей как следует приготовиться к встрече с домом, который неслышно подкрался и вдруг встал на пути. Кира остановилась бессознательно и еще несколько секунд пыталась понять, что же задержало ее; поняв, она даже не улыбнулась собственной рассеянности. Здесь они жили: Александр любил уединение. Дикий виноград нависал над окнами, подобно зреющей лавине, острая крыша казалась носом изготовившегося к прыжку корабля. Отныне Кира ненавидела корабли, поэтому дом показался ей враждебным и она остановилась у калитки, не в силах отворить ее.

Стоя на тротуаре и переминаясь с ноги на ногу, она внезапно ощутила свою беззащитность перед будущим. В доме затаилось Одиночество, с которым ей отныне придется дружить. Ей захотелось оттянуть встречу. Она глубоко вздохнула; запах цветов из садика донесся до нее и напомнил другие цветы, на площади. Именно там – сейчас она словно заново услышала и слова, и интонацию – именно там ей сказали о предстоящем одиночестве. Надо было прожить еще много лет, и прожить их одной. Раньше ей было некогда задумываться о том, что все, бывшее в жизни и казавшееся лишь началом, на самом деле шло к концу – и кончилось. Она была теперь Жена Героя – живого Героя, но вечно отсутствующего; такой ей и предстояло остаться, чего бы это ни стоило. Иначе… Почему это всем кажется, что самые тяжелые испытания придутся на долю улетевших? А что станет с оставшимися – кто подумал об этом? Совершать подвиги легче, чем ждать, когда ждать нечего. Можно только укрыться…

Она покачала головой и медленным движением затворила уже открывшуюся калитку.

В этом доме ей не укрыться. Здесь поджидают ее Одиночество и Память. Она будет лишь Хранительницей Памяти. Но, может быть, укрываться и не надо? Может быть, начать все сначала? Многое забыть, многое вспомнить заново. Уйти отсюда. Бросить все – кроме разве материалов проекта и еще нескольких мелочей, которые все уместятся в эту сумку. И пусть Одиночество щелкает зубами: ему не под силу окажется укусить ее!

Она решительно тряхнула головой и пошла к дому. Поставила ногу на ступеньку крыльца. И опять остановилась. Да, все так, и кто-то будет смотреть Александру в глаза. Но зайти домой даже только для того, чтобы собраться, было страшно. Она боялась, что ее решимость останется снаружи, за дверью.

Она сжала губы, досадуя сама на себя. И услышала шаги. Кто-то торопливо шел, приближаясь; кусты мешали ей разглядеть, кто, но шаги были мужскими. Внезапно Кира поняла: надо войти в дом не одной, а с кем-то. Она попросит прохожего побыть с ней четверть часа. Выпить чашку кофе. Сама она за эти минуты спокойно соберется, попрощается с Одиночеством. И, поблагодарив незнакомца, выйдет вместе с ним, даже не оглядываясь.

План ей понравился, и она поспешила к калитке. Шаги прозвучали рядом. Она встретилась глазами с прохожим. И растерянно улыбнулась:

– Ты?

Он сказал:

– Ты не ожидала, не правда ли?

Она ответила:

– Да.

– Плохо, – сказал он, – быть чужим на празднике, правда? Я еще тогда говорил тебе, что так будет. Ты не поверила. Но я все равно пришел. Может быть, я понадоблюсь. Тебе будет тоскливо. Я очень долго ждал.

– Разве? – спросила она. – Ты приходил не так уж редко.

– Приходил к Александру. Как-никак, мы занимались одним и тем же.

– Да, – сказала Кира. – Но он улетел.

– А я остался. Знаешь, почему? Потому, что осталась ты. Я ведь тоже мог бы улететь. Я не хуже его. Но он оставил тебя. А я не мог. Пригласи меня в дом.

Сама не зная почему, Кира послушно сказала:

– Входи.

Как бы компенсируя уступку, она толкнула дверь сердито. Смешно! И страшно глупо. Но он поможет собраться. И прийти в себя. А потом уйдет. И она больше никогда его не увидит.

4. Сумерки. Дома

– Подожди здесь, – сказала она. – Там, кажется, беспорядок.

Гость остановился в прихожей. Он положил руку на плечо Киры, ничем не прикрытое: лето стояло жаркое. Рука показалась горячей. Кира осторожно сняла его ладонь, как сняла бы шаль. Затем вошла в комнату и затворила за собой дверь.

Было полутемно. Голубая пелена затягивала окна; так это осталось с утра. Кира нашарила кнопку. Посветлело, лишь в углу сохранилась словно бы дымка; возможно, именно здесь начиналось бесконечное пространство, в котором сейчас несся Александр, с каждой секундой удаляясь от Киры на все большее число километров. Все предметы стояли на своих местах. Никакого беспорядка. Жаль, что мебель на месте: ей следовало разбрестись, перемешаться, опрокинуться вверх ногами – создать другую, непривычную обстановку и дать Кире возможность заняться делом. Тогда она, может быть, забыла бы и невнятный страх, и человека, который ждет в прихожей. Можно, кстати, пригласить его. Нет, еще минутку помедлить. Пусть подождет…

Кира медленно обошла комнату. Взяла с полки легкий темно-серый камень. Его в самом начале их знакомства привез с Луны Александр. Вспомнив об этом, Кира с досадой положила камень на место. Сделала несколько шагов – осторожно, словно пол грозил провалиться при каждом из них… Кто упрекнет ее и в чем? Кто вправе решать за нее, как прожить ей остальную, немалую часть жизни? Одиночество не страшно, если оно не навязано тебе извне – людьми, обстоятельствами. Все то, что навязано, вызывает желание бороться и отрицать… Она подошла к двери в спальню. Дверь была приотворена, за ней царил беспорядок, разбросанная постель (автоматика была выключена) еще хранила, казалось, тепло тел: ее и Александра. Кира плотно прикрыла дверь, резко повернулась и направилась в его кабинет.

Глубокие кресла хранили спокойствие, со стен глядели портреты знаменитых теоретиков и капитанов. На письменном столе белел листок бумаги. Кира торопливо схватила его, перевернула; листок был чист. Следов не осталось, но в каждом углу комнаты свила гнездо память. Она была похожа на птицу: не оставляла следов в полете, но вила гнездо из всего, что попадалось. Неразборчивая птица и, наверное, хищная. Не был ли памятью тот орел, что терзал Прометея?
1 2 >>
На страницу:
1 из 2