Летом Надежда Тэффи Надежда Тэффи Летом * * * В жасминовой беседке душно и томно от сладкого запаха. Прогудит шмель мандолинной струной, задрожит легким шорохом тонкий витой стебелек и затихнет. Травяной паучок висит, качается на своей липкой ниточке, слушает, как цветут цветы. В жасминовой беседке старая скамейка так густо обросла мохом и гнилушками, что стала будто живая, будто сама выросла из земли, как старый, размякший гриб. На скамейке две девочки: одна длинноногая, белобрысая, с веснушками на круглом носу, в ситцевом платье и драном гимназическом переднике. Это Лиза Кириллова, только что одолевшая ужасы науки приготовительного класса. Другая – припомаженная, принаряженная, с чисто вымытыми красными руками, – Люня Донацкая, приехавшая с визитом. Девочки знают друг друга плохо, и беседа не клеится. Лизу смущает великолепие голубого банта в Люниной косе. Ей кажется, что Люня не может не презирать ее за драный передник и веснушчатый нос. Но нужно как-нибудь выпутываться из тяжелого положения. Кроме того, она хозяйка и должна занимать гостью. – Вы любите театры? – спрашивает она самым светским тоном, прикрыв ладонью дырку на переднике. – Очень люблю. Ужасно люблю, – отвечает гостья с легким польским акцентом. – Только я еще никогда в театре не была. Мы всегда в Горках живем, а в Горках театров нет. – Я тоже люблю театры. Я очень часто в театре бываю. На Рождестве нас возили в ложу, и потом еще была один раз, когда была совсем маленькая; только уж не помню… Вот мама, та еще чаще ездит. – Ваша мама ужасная красавица, – покраснев, говорит Люня. – Моя мама тоже ужасная красавица, но ваша еще ужаснее. Лиза молча дрыгает ногами. – А что, у вас в гимназии очень трудно? – спрашивает Люня. Лиза выпрямилась и гордо вскидывает голову: – В гимназии? Ерунда, пустяки! Конечно, для новеньких очень страшно. Вы бы, наверное, перетрусили. Уж конечно, – где вам! – А вы не боитесь? – Я-то? Ничуть! Марья Николаевна говорит мне: «Снимите локти со стола», – а я – хоть бы что. Даже нарочно другой локоть хотела положить, только некогда было. – Какая вы! – заискивающе улыбается Люня. – Я бы ни за что не могла! – Хо! Я ничего не боюсь! Даже батюшка спросил: «Кто это там на второй скамейке вихрами трясет?» – Ой! Ой! Как это вы так можете? А учиться трудно? – Учиться? Ужасно трудно. Масса предметов. Чистописание очень трудно. У нас страшно строго. Если букву пропустишь или если клякса – сейчас выключат, и пропала на всю жизнь. Вы бы ни за что не могли. Люня из почтительности передвинулась на самый краешек скамейки. Лиза развалилась и гордо расправила дырявый передник, как старый ветеран свое доблестное знамя, простреленное в боях. – У нас в классе тридцать девочек. Я всех на память знаю: Александрова, Андреева, Асланова, Бабарусова, Батарникова, Букина… – Как это вы так можете! – благоговейно шепчет Люня. Она вся съежилась, подавленная и растерянная, и даже голубой бант сконфуженно обвис. – Подождите, не перебивайте! Разве можно перебивать, когда называют фамилии. Теперь из-за вас я должна опять сначала начинать. Александрова, Андреева, Асланова, Бабару… Вот видите, как глупо перебивать, теперь я опять должна начать сначала: Александрова, Андреева… – Вам, может быть, тесно на скамейке? – робко и почтительно шепчет Люня. – Так вы ложитесь как следует, а я могу здесь на травке посидеть. – Ну, еще платье перемажете. – Нет, нет, ничего. Да я могу и постоять. – У нас в классе есть одна полька, Клембицкая. Вы ее знаете? – Нет, не знаю. – Какая же вы после этого полька, когда вы своих не знаете! Вы, должно быть, так только, – простая католичка. Лиза развалилась на всю скамейку, одну ногу перекинула на спинку, а другою болтала по воздуху. Люня робко, сложив руки, как масон на молитве, смотрела и слушала в благоговейном экстазе. – Бабарусова, Батарникова, Букина, Вериго, Елкина… Не смотрите мне в рот, это меня сбивает. – А куда мне нужно смотреть? – Вот сюда куда-нибудь. – На листья? – Ну, можно и на листья… Елкина, Значкова… опять вы на меня! Какая вы, право! Ужасно трудно с вами разговаривать! Я устала, я буду спать. – Хорошо, вы спите, а я посторожу. Если прилетит пчела, я ее прогоню. Лиза закрывает глаза и лежит тихо. Люня стоит, сложив руки, и старается не дышать. Что-то тихо щелкнуло, и задрожал листик. Это свалился сверху маленький жучок. Люня вздрогнула, испуганно скосила глаза на Лизу и погрозила жуку пальцем. Томно и душно от сладкого запаха. Качается травяной паучок, слушает, как цветут цветы.