То, что было Марина Ивановна Цветаева Автобиографическая проза `Вся моя проза – автобиографическая`, – писала Цветаева. И еще: `Поэт в прозе – царь, наконец снявший пурпур, соблаговоливший (или вынужденный) предстать среди нас – человеком`. Написанное М.Цветаевой в прозе отмечено печатью лирического переживания большого поэта. Марина Цветаева То, что было I. Волшебный цвет Он был учителем Андрюши, студент в серой тужурке, с добрыми карими глазами, щурившимися от света и смеха. Утром он ходил в университет, после обеда учил Андрюшу Закону Божьему, русскому и арифметике, вечером был наш. Т. е. это так говорилось, а по-настоящему он был только Асин. Когда она за обедом поднимала свое вечное и-и-и-и, – а это случалось сначала за супом, потом за вторым, – после долгих няниных уверений, что от супа растут, а от котлеты хорошеют, после маминого стояния на коленях у ее креслица, после папиного финального: “Иль съешь или вон из-за стола!”, стоило ему только шепнуть ей несколько слов на ухо, как она бралась за ложку и молча глотала все требовавшееся. Для него она пожелала сняться. – “Мама, он уедет и увезет меня с собой!” В фотографии она положила одну ногу на другую, улыбнулась и сидела неподвижно даже после того, как фотограф любезно пригласил ее сойти с места. Когда ей на Рождество подарили куклу, она назвала ее Аркашей, хотя слишком русский костюм скорее напоминал полотера. По вечерам он рассказывал нам сказки, – конечно не нам, а только ей. – “Знаешь эдак, Асенька…” (он немного заикался) “…жила, эдак, одна старушка, эдак. И вот приплыла она к лежанке… Не старушка, эдак, а старик еще один был. Вышел он утром к морю, эдак, ты понимаешь? Смотрит – в сетях, эдак, старушка, то бишь рыбка… Ты понимаешь?” – Да! – твердо отвечала она. – И вот, эдак, зажили они втроем. Смотрит старичок – опять разбитое корыто, а в нем, эдак, старушка… Я ясно чувствовала, что здесь что-то не то. Когда мама читала нам о старичке, старушке и рыбке, выходило гораздо понятнее. Во-первых, рыбка была не простая, а зо-ло-та-я, во-вторых, случались разные вещи, о к<отор>ых Аркадий Александрович совсем не упоминал, в-третьих, все кончалось не так скоро. Но Асе его сказка нравилась больше маминой, – ведь рассказывал он. Когда мы гуляли на бульваре, Ася первая замечала его в группе студентов на скамейке у памятника Пушкину. Ни нянины просьбы, ни мое ворчанье не помогали. Приходилось бросать лопатки, снежные домики, брать ее за руку и мчаться с ней что есть духу к заветной скамейке. – А-а, это ты, Асенька? Гуляешь, эдак? Да, хорошо… А это мои товарищи… – смущенно бормотал Аркадий Александрович, потирая красные руки без перчаток. Ася сидела у него на коленях и считала: – Раз, два, четыре… Когда я вырасту… Пять и три… Тогда мы с тобой… Раз и два… Студенты, не понимая, смеялись. Аркадий Александрович смеялся и понимал, – Ася высчитывала по пальцам, сколько лет ему еще ждать свадьбы с ней. Однажды утром к нам в комнату бомбой влетела наша немецкая бонна. – Забрали, забрали! Verloren! Grosser Gott! Er jung![1 - Потерян! Великий Боже! Он молод! (нем.)]. Что видет теперь из ней? Нищасни маладой шилавек! Нагрубил профессор! Ах, мой Бог! Ни риба ни мяс! Мы поняли только последнее: Аркадий Александрович ни рыба, ни мясо. Но чего же тут такого ужасного? Ася тем не менее затянула свое и-и-и, сначала тихо, потом все громче, безудержнее, безутешнее… Не пришлось ей проститься с Аркадием Александровичем. Он был выслан из Москвы. Много времени спустя мама застала ее за странным занятием: она собирала на коленях пыль по углам и нежно целовала. На вопрос: “Да что с тобой?” сквозь внезапные и-и-и с трудом можно было понять: “Как тужурка… тоже серая!” Ей тогда было 4,5 года. II. Литература А когда Онегин потом пришел к Татьяне, она была уже замужем и не могла его любить. “Но я другому отдана и буду век ему верна…” А раньше его она любила, а он ее нет. Я подхожу к зеркалу. Лицо круглое и какое-то глупое. Нет, совсем не похожа на Татьяну, скорей на Ольгу. Но Ольга скучная. – Муся, обедать! Но ведь Татьяна тоже была сначала маленькой. Может быть… может быть, она тоже сначала была такая? Она любила книги, я тоже люблю книги. Она не любила играть, я тоже не люблю играть. Совсем я не похожа на Ольгу! Очень нужно брать Ольгу, пусть Ася ее берет! Я решительно не хочу ее. – Муся, обедать! Все уже сидят за столом. Мое место рядом с мамой. Он как раз напротив меня, между Лёрой и Альфонсинкой. – Мама, можно мне сесть рядом с Александром Павловичем? – А зачем? – Так! – Ну, иди. Только совершенно не понимаю, зачем это тебе понадобилось. Мы меняемся с Лёрой местами. За обедом всегда говорят о чем-то непонятном. Папа рассказывает о филологах и юристах. Нам лучше нравятся филологи. Раз вечером мы видели одного юриста, – он был в желтом костюме, говорил очень громко, рассказывал папе свою жизнь, потом писал ее, потом попросил денег, а когда уходил, свалился с лестницы и сказал, что это часто с ним бывает. Слава Богу, что Александр Павлович не юрист. Он – филолог, папа тоже филолог. Подали третье. Опять blanc-manger[2 - Бланманже – род желе из сливок, сахара и желатина (фр.).]. Нам его всегда дают в сочельник, когда мы обедаем наверху в детской, и мы его выкидываем в форточку. Но ведь сегодня не сочельник! Ася плаксиво морщится, Андрюша льет воду в тарелку, я грустно прошу маму позволения не есть. – Что с тобой, Мусенька? – удивляется Александр Павлович. – Так, что-то есть не хочется! – безнадежно отвечаю я. Пусть он думает, что от любви к нему (я ничего еще не сказала, но он же должен понять!). А может быть, правда от любви! Когда очень сильно кого-нибудь любишь, – это рассказывала нам Альфонсинка, – то никогда ничего не ешь. Одна барышня даже умерла, и он плакал на ее могиле и приносил ей незабудки. Потом он тоже умер. Обед кончен, и мы наверху. – M-elle Alphoncine, j'ai besoin d'йcrire une lettre! – A qui? – Donnez moi je Vous prie du papier.[3 - – Милая Альфонсина, мне нужно написать письмо!– Кому?– Дайте мне, пожалуйста, бумагу (фр.).] Она вынула розовую бумажку. Я пишу, она глядит мне через плечо. Письмо не ладится. Во-первых, я начала: “Дорогой Онегин!” А вдруг он не поймет, что это ему? Во-вторых, я не знаю, как писать: “терпение”. Альфонсинка тоже не знает. – Oh, je sais ce que nous allons faire. J’ai une tr?s jolie lettre d’amour, tu n’as qu’? la traduirе.[4 - О, я знаю, что мы будем делать. У меня есть очень маленькое любовное послание, только ты должна его перевести (фр.).] Сказано – сделано. “Alexandre, que c'est mal…”[5 - “Александр, как это плохо…” (фр.).] Я перевожу: “Александр, какой ты гадкий” – “de trahis ainsi la confiance…”[6 - “Таким образом обмануть доверие…” (фр.).] “…что выдаешь так доверие…” Как хорошо писать с французского! Все так торжественно, такие трудные умные слова! Только почему на ты? Альфонсинка утешает меня, что это всегда так делается. Письмо готово. Но как передать его? Альфонсинка не хочет, – вдруг мама увидит! Андрюша терпеть не может Александра Павловича и нарочно не передаст, Лёра ушла, – Ася! – Ася, а я тебе подарила вчера фартук для Аркаши, – помнишь? – Аркаша фартуков не носит. Он мальчик! Молчание. – Ася: хочешь моего прошлогоднего червяка в яичке, белого? – А что я тебе дам? – Ничего, я тебе его так подарю! Ася уничтожающе смотрит на меня. Я смущаюсь: Только ты одну вещь отнесешь Александру) Павловичу, хорошо? – А он целый? – Да, я тебе еще яичко дам! – Еще зеленый карандаш дай, тогда я пойду… Зеленый карандаш! Ни у кого нет зеленого… Да, но синий с желтым ведь зеленый. – Бери! Мы три раза стукаемся лбом, и Ася летит к Алекс<андру> Павловичу, крича на весь дом: “Вам Муся письмо написала! Вам Муся письмо прислала!” Проснувшись на другой день, я сразу почувствовала, что сделала какую-то глупость. А вдруг он за завтраком прочтет его вслух? Папа непременно выгонит меня из-за стола. Уроки я готовила невнимательно, на рояле играла еще хуже, – мой учитель Василий Иванович и мама никак не могли понять, что со мной сделалось. Наконец пробило двенадцать. Зовут завтракать. А может быть, не пойти совсем? Прочтут без меня. Но все равно придется идти обедать. А может быть, и обедать не идти? Тогда он принесет мне незабудки. Попросить его не читать? Но поздно: я уже за столом. Разговор идет о Лёриной подруге Раечке Оболенской. – Терпеть не могу этого типа курсистки! – говорит мама. – Ни женственности, ни такта… Лёра молчит и смотрит в тарелку. Сейчас она встанет из-за стола и начнется скандал. – Раечка – прекрасное существа – вдруг начинает А<лександр> П<авлович>. – Непосредственное, живое, искреннее… Почему мне так неприятно слушать это? Я очень люблю Раечку, но… – Несмотря на ее манеры, она мне нравится… – продолжает Александр) П<авлович>. – Раечка Оболенская совсем не прекрасное существо! – вдруг заявляю я. – Тебя не спрашивают! – говорит папа. – Маме она не нравится, и мне она тоже не нравится. – Муся! – мама поражена. Алекс<андр> Павлович улыбается и переглядывается с мамой. – Когда я кончу курс, я женюсь на Раечке и увезу ее в Екатеринбург. – А я поеду за вами. – А мы поедем рано утром, когда ты будешь спать… – А я не буду спать! – Я увезу ее к себе на Урал! – Алекс<андр> Павлович радостно хохочет, и желтая бородка его трясется, а глаза делаются, как щелки. – Я отравлю ее! – тут я бросаю вилку и открываю рот вовсю. – А тебя сошлют в Сибирь! – А я убегу, я убью, я ее, я вас, я, я… Начинается ужасный крик. Папа сердится на маму, – “это все книги!” – мама на Альфонсинку, Лёра на А<лександра> П<авловича>, – зачем меня дразнит, Андрюша страшно доволен и потихоньку дергает Асю за ногу, Ася сует под стол противные бобы… Я вылетаю из-за стола и бегу наверх. На постели я плачу, уткнувшись лицом в подушку. Стучат. Пусть стучат! Дверь на крючке. Еще раз… – Мусенька, я мириться пришел, отопри мне! “Это Лёра его подослала”, – соображаю я, все еще плача, и не открываю. Вскоре пришла Альфонсинка и начала меня утешать. – Это потому, что ты еще маленькая! – говорила она по-франц<узски>. – Будешь большая, все переменится. Не надо обращать внимание на молодых людей, надо быть холодной ко всем. – Да, но Татьяна вовсе не была холодной ко всем, она тоже первая написала, – возражала я. Но Альфонсинка не знала Татьяны. Утешившись немного, я принялась за новое письмо, на этот раз уже не перевод. Тут были и угрозы, и просьбы, и упреки, но больше всего восклицательных знаков. Ася, в обмен на оловянную птичку, согласилась передать и это письмо. После ужина, прошедшего очень тихо, я получила его обратно с подчеркнутыми красным карандашом ошибками. Было над чем задуматься. Зачем подчеркивать ошибки? Ведь это же не диктант. Разве Онегин подчеркивал ошибки в Татьянином письме? Разве Онегин был влюблен в Раечку? Разве он хотел ее увезти на Урал? Разве он учился в университете? Разве у него была желтая бородка? Разве… Да разве я-то похожа на Татьяну? Когда Альфонсинка вечером подошла к моей постели, я сказала, что больше не люблю Алекс<андра> Павловича. – Конечно, не стоит! – сказала она, – я совсем не понимала, что тебе в нем нравится. Такой худой и к тому же… ruputiteur[7 - Репетитор (фр.).]. Я бы на твоем месте взяла кого-нибудь из знакомых твоего отца. Но у тебя много времени впереди, ведь тебе только семь лет… – Я совсем никого не возьму! – твердо ответила я. <1911?1912?> notes Примечания 1 Потерян! Великий Боже! Он молод! (нем.) 2 Бланманже – род желе из сливок, сахара и желатина (фр.). 3 – Милая Альфонсина, мне нужно написать письмо! – Кому? – Дайте мне, пожалуйста, бумагу (фр.). 4 О, я знаю, что мы будем делать. У меня есть очень маленькое любовное послание, только ты должна его перевести (фр.). 5 “Александр, как это плохо…” (фр.). 6 “Таким образом обмануть доверие…” (фр.). 7 Репетитор (фр.).