Оценить:
 Рейтинг: 0

История халифа Хакимa

Год написания книги
2007
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
3 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Дверь резко распахнулась, и на пороге появился Хаким. Ситт аль-Мульк не сдержала возгласа удивления – не столько из-за появления брата, сколько из-за его странного вида. Казалось, с лица Хакима исчезли все живые краски. Его бледность словно была отблеском иного мира.

Внешне это был тот же халиф, но озаренный особым, внутренним светом. Его жесты напоминали движения сомнамбулы, а сам он походил на собственную тень. Он сделал шаг к Ситт аль-Мульк, движимый скорее усилием воли, нежели простыми человеческими чувствами, и взглянул на нее так пристально и хищно, что принцесса вздрогнула и обхватила себя руками, словно какая-то неведомая сила пыталась разорвать на ней одежды.

– Ситт аль-Мульк, – сказал Хаким, – я долго думал, кому отдать тебя в жены, но ни один мужчина на свете не достоин тебя. Нужно сохранить чистой божественную кровь, которая течет в твоих жилах. Мы должны сберечь сокровище, полученное от прошлого. Я, Хаким, халиф, повелитель неба и земли, буду твоим супругом; свадьба через три дня. Такова моя священная воля.

Услышав эти неожиданные слова, принцесса была настолько потрясена, что не могла вымолвить ни слова. Хаким говорил так властно, так убедительно, что Ситт аль-Мульк поняла: возражать бесполезно. Не ожидая ответа сестры, Хаким вышел из комнаты и, вернувшись к себе, тяжело рухнул на подушки и заснул: действие гашиша достигло апогея.

Сразу же после ухода брата Ситт аль-Мульк вызвала великого везира Барджавана и рассказала ему о случившемся. В годы отрочества Хакима, провозглашенного халифом в одиннадцать лет, Барджаван был регентом империи; он сохранил неограниченную власть, и, в силу привычки, его по-прежнему считали подлинным правителем, а на долю Хакима приходились лишь официальные почести. Невозможно сказать, что творилось в душе Барджавана, когда Ситт аль-Мульк рассказала ему о ночном посещении халифа; постичь загадочную натуру везира было выше возможностей простого человека. Может быть, страсть к знаниям и к размышлениям иссушила его тело и омрачила суровый взор, а решимость и воля избороздили его лоб морщинами и начертали на нем зловещий знак «тау», предвестник ужасный судьбы? Бледность неподвижного, словно маска, лица, на котором только иногда между бровями залегала глубокая складка, напоминала о том, что он вырос на выжженных солнцем равнинах Магриба. Уважение, которое питали к нему жители Каира, его влияние на знать и богачей – не говорило ли это о том, что он вершил государственные дела мудро и справедливо?

Ситт аль-Мульк, воспитанная им, всегда чтила его как своего отца, прежнего халифа. Барджаван разделял негодование принцессы, но сказал только:

– Увы! Какое несчастье для империи! Разум повелителя правоверных помутился, небо покарало нас. Сначала голод, а теперь новое наказание. Весь народ должен молиться; наш государь сошел с ума.

– Да спасет нас господь! – воскликнула Ситт аль-Мульк.

– Я надеюсь, – добавил везир, – что, когда повелитель правоверных проснется, это наваждение исчезнет и он, как обычно, будет возглавлять большой совет.

Барджаван ждал до рассвета пробуждения халифа. Но тот встал очень поздно, когда зал, где собирается диван, уже давно был заполнен учеными, законниками и кади. Когда Хаким появился в зале, все, как обычно, пали ниц, и, поднявшись, везир пытливо взглянул на задумчивое лицо властелина.

Халиф заметил этот взгляд. Ему показалось, что на лице его министра застыло выражение ледяной иронии. С некоторых пор Хаким сожалел о том, что предоставил своим подчиненным слишком большую власть; и всякий раз, когда собирался действовать по собственному разумению, он с негодованием убеждался, что встречает сопротивление среди улемов, кяшифов и мудиров, всецело преданных Барджавану. Именно для того, чтобы вырваться из-под опеки Барджавана и самому принимать решения, он и начал совершать ночные прогулки с переодеваниями.

Видя, что совет разбирает лишь текущие дела, халиф остановил обсуждение и громко произнес:

– Давайте немного поговорим о голоде. Я обещал, что сегодня отрубят головы всем булочникам.

Со скамьи улемов поднялся старик и сказал:

– О повелитель правоверных, разве не ты помиловал одного из них этой ночью?

Халиф узнал голос говорившего и ответил:

– Да, это так. Но я даровал ему жизнь при условии, что хлеб будут продавать из расчета десять окк за цехин.

– Подумай, – сказал старик, – ведь эти несчастные платят десять цехинов за ардеб муки. Накажи лучше тех, кто продает муку за эту цену.

– Кто они?

– Мультазимы, кяшифы, мудиры и сами улемы, которые хранят огромные запасы муки в своих домах.

Члены совета испуганно зашептались, все они владели домами в Каире.

Обхватив голову руками, халиф несколько минут размышлял. Разгневанный Барджаван хотел было ответить на слова старого улема, но раздался громовой голос Хакима.

– Сегодня, – сказал он, – в час вечерней молитвы я выйду из своего дворца на острове Рода, переправлюсь на фелюге через Нил, и там на берегу меня будут ждать начальник стражи и палач; по левому берегу Халига я войду в Каир через ворота Бабат-Тахла прямо к мечети Рашида. Я буду заходить по дороге в дома мультазимов, кяшифов, улемов испрашивать, нет ли у них зерна. И там, где его не будет, я прикажу отрубить голову хозяину.

Везир Барджаван не осмелился выступить на заседании совета после халифа, но, когда тот возвращался в свои покои, везир догнал его и сказал:

– Государь, вы этого не сделаете!

– Убирайся прочь, – гневно крикнул Хаким. – Помнишь, когда я был ребенком, ты в шутку дразнил меня ящерицей. Так вот, ящерица превратилась в дракона.

МАРИСТАН

В тот же вечер, когда наступил час молитвы, Хаким вошел в город со стороны казарм, за ним следовали начальник стражи и палач. Хаким заметил, что улицы, по которым они шли, были освещены. На всем пути халифа стояли простые люди и держали свечи; перед домами ученых, кяшифов, нотариусов и других видных особ, названных в указе, собрались небольшие группы. Если в доме, куда заходил халиф, обнаруживали запасы зерна, он приказывал раздать зерно толпе и записывал имя хозяина.

– Я обещаю вам, – говорил он, – что вашей голове ничего не грозит, но впредь не храните так много зерна, ведь это означает, что вы либо живете в роскоши среди всеобщей нищеты, либо перепродаете зерно на вес золота и тем самым истощаете государственную казну.

Посетив несколько домов, он послал офицеров осматривать другие, а сам отправился в мечеть Рашида, чтобы помолиться: была пятница. Каково же было его удивление, когда, войдя в мечеть, он услышал, как кто-то с кафедры провозгласил в его честь:

– Да славится имя Хакима на земле и на небесах! Вечная хвала живому богу!

Несмотря на ликование народа по поводу принятых халифом мер, эта неожиданная молитва возмутила истинных правоверных; они кинулись к кафедре, чтобы стащить с нее святотатца, но тот сам с величественным видом сошел с нее и двинулся через удивленную толпу, заставляя расступаться возмущенных; увидев его вблизи, люди шептали: «Это слепой! На нем печать господа».

Хаким узнал старика с площади Румейла. И как в бессонную ночь, когда непостижимым образом стирается грань между реальностью и самыми сокровенными грезами, он ощутил, словно громом пораженный, как нерасторжимо переплелись его истинная жизнь и тайная, несущая ему моменты наивысшего исступления. Однако разум противился этому новому ощущению, и, не желая более оставаться в мечети, халиф сел на коня и отправился во дворец.

Он позвал везира Барджавана, но того не нашли. Поскольку настало время ехать в аль-Мукаттам изучать расположение светил, халиф отправился в обсерваторию и поднялся на верхний этаж, здесь в куполе было проделано двенадцать отверстий – по числу созвездий. Сатурн, планета Хакима, была серовато-свинцового цвета, а Марс, в чью честь город был назван Каиром, излучал зловещий красный свет, предвещавший войны и бедствия. Хаким спустился на первый этаж, где еще его дед Муизз ли Диналлах установил каббалистический стол. В центре круга по-халдейски были написаны названия всех стран мира и стояла бронзовая статуя всадника, вооруженного копьем, которое он обычно держал прямо; но, когда на Египет шли враги, всадник опускал копье и поворачивался лицом к стране, откуда они наступали. Хаким увидел, что всадник стоял лицом к Аравии.

– Опять эти Аббасиды! – вскричал он. – Опять эти выродки, сыновья Омара, которых мы уже били в их собственной столице Багдаде! Но что мне сейчас эти неверные! Ведь в моих руках громы и молнии!

Поразмыслив еще немного, халиф все же решил, что он не более могуществен, чем обычно; гашиш больше не действовал, и убежденность Хакима, что он бог, уже не сопровождалась верой в свои сверхчеловеческие силы.

– Ну что ж, – сказал он, – пойдем посмотрим, что скажет мне сладкий хмель забвения.

И он отправился предаваться блаженству под действием замечательной смеси, которая, быть может, и есть та самая амброзия – пища бессмертных.

Верный Юсуф уже ждал его, мечтательно созерцая воды Нила, мрачные и спокойные, их уровень упал до отметки, предвещавшей засуху и голод.

– Брат мой, – сказал Хаким, – ты грезишь о любви? Скажи мне, кто твоя избранница, и, клянусь, ты ее получишь!

– Увы, я не знаю, – ответил Юсуф. – С тех пор как хамсин опаляет ночи своим дыханием, я не видел больше на Ниле ее золотую лодку. Даже если я снова ее увижу, осмелюсь ли я спросить, кто она? Иногда мне кажется, что все это только галлюцинации, вызванные коварной травой, которая, возможно, действует на мой разум так, что сам я уже не могу отличить сон от яви.

– Ты так считаешь? – с волнением спросил Хаким. Затем, поколебавшись, добавил: – Какое это имеет значение, забудем сегодня все.

Опьяненные гашишем, друзья, как ни странно, всегда ощущали родство душ.

Юсуф часто воображал себе, как его друг, устремившись на небо, отринув от себя эту грешную землю, недостойную его величия, протягивает ему руку и увлекает за собой ввысь через звездные вихри и белую пыль созвездий; он видел, как стремительно приближается и увеличивается в размерах бледный Сатурн с ярким кольцом из семи лун, а дальше Юсуф уже не мог себе представить, что произойдет с ними во время этого небесного путешествия. Язык людей способен передавать лишь ощущения, свойственные человеческой натуре; а когда друзья беседовали в своем божественном сне, они не прибегали к земным словам.

Погрузившись в забытье, когда им уже казалось, что их тела стали невесомыми, Хаким вдруг начал судорожно извиваться и кричать: иблис! иблис![4 - Сатана.]. В тот же миг в окель вломились зебеки, впереди них – везир Барджаван. Он велел оцепить зал и схватить всех неверных, которые нарушили указ халифа, запрещающий употреблять гашиш и опьяняющие напитки.

– Демон! – вскричал халиф, очнувшись и придя в себя. – Я искал тебя, чтобы отрубить голову! Я знаю, это ты устроил голод и раздал своим подручным зерно из государственных амбаров! На колени перед повелителем правоверных! Сначала ответь мне, а потом умрешь!

Барджаван нахмурил брови, но в его суровых глазах играла насмешка.

– В Маристан, на цепь этого безумца, возомнившего себя халифом! – властно приказал он страже.

Понимая, что на сей раз ему не спасти друга, Юсуф кинулся к лодке.

Маристан, который сейчас примыкает к мечети Калауна, был в те времена огромной тюрьмой, и только часть его отводилась для буйно помешанных. На Востоке чтят безумцев и под стражей содержат лишь тех, кто представляет собой опасность для общества. Проснувшись наутро в темной камере, Хаким понял, что ему ничего не добиться в своих одеждах феллаха, даже если он будет впадать в ярость или доказывать, что он – халиф. Впрочем, здесь уже содержалось пять халифов и несколько богов. Таким образом, присваивать себе последний титул было не так уж почетно. Впрочем, Хаким, тщетно пытаясь порвать цепи, все же был абсолютно уверен в том, что его божественная сущность, заключенная в жалкую человеческую оболочку, подобно индийским буддам и другим воплощениям Высшего Разума, становилась беззащитной перед людским коварством и грубой силой. Он подумал даже, что положение, в котором он очутился, было для него не ново. «Главное, – сказал он себе, – постараться избежать побоев.» Это было нелегко, потому что именно таким способом здесь обычно лечили помутнение рассудка. Настал час посещения врача, тот пришел вместе с другим врачом, чужеземцем. Хаким вел себя очень осторожно, он не подал виду, что удивлен этим визитом. Он сказал только, что его недолгое умственное расстройство было следствием употребления гашиша, а сейчас он чувствует себя не хуже, чем обычно. Врач стал переговариваться со своим спутником, обращаясь к нему с большим почтением. Тот покачал головой и сказал, что у умалишенных часто бывают минуты просветления и с помощью хитроумных уловок они добиваются того, чтобы их выпустили на свободу. Однако он не видел никаких препятствий к тому, чтобы этот больной ходил во двор на прогулки.
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
3 из 6