И оказалась права. Корректировки сработали: стоило ей попросить, и колеса у меня закрутились.
«Поверь». Так сказала Рания.
Она просила ей верить.
Я сохранил слово «верить» у себя в памяти, хотя сперва и не понял его значения. Люди много говорят о своих чувствах, которых тоже немало. Но, подслушивая разговоры, особенно разговоры Рании по телефону, я стал разбираться в эмоциях. Стал понимать, когда люди в защитных костюмах грустят, когда они счастливы, когда горды, а когда злятся и, конечно, когда они расстроены. С верой было сложнее, однако недавно я, похоже, определился и с ее значением.
Ксандер верит в меня и в то, что я понимаю речь человека. Ксандер верит Рании, когда та отлаживает мой код. Рания верит в нашу миссию, когда пропускает ужин в кругу семьи и задерживается на работе допоздна.
Хорошо, когда в тебя верят. Люди в защитных костюмах ценят доверие, и я теперь тоже умею ценить его. Мне бы хотелось сказать Ксандеру, что я верю ему. А еще – сказать Рании, что ей я тоже верю. Больше всего я доверяю ее коду.
Кажется, я научился не только выделять кого-то, но и научился что-то хотеть. Иногда я боюсь, что Рания разочаруется, узнав об этом моем новом навыке, ведь ей не нравится идея Ксандера, что я способен испытывать чувства. Разочаровать Ранию мне не хотелось бы. Не хотелось бы дать ей повод утратить веру в нашу миссию.
– Это Джорни[3 - От англ. journey – путешествие, странствие.], – говорит Ксандер, снова указывая на второй марсоход. Рания молча смотрит в том же направлении.
Когда меня соберут, я стану таким же, как Джорни. У Джорни все шесть колес. У нас обоих внутри корпуса будет встроенная химическая лаборатория, и мы сможем анализировать образцы марсианского грунта. А собирать их мы будем отлаженной рукой.
У Джорни рука уже работает. Кажется, я испытываю чувство, которое люди называют завистью. Если бы я умел говорить по-человечески, я бы спросил Ксандера, почему это у Джорни рука подключена и работает. Неужели Джорни лучше меня?
Однако я не могу задать этих вопросов ни Ксандеру, ни Рании и потому продолжаю наблюдать за Джорни. Так я лучше представляю, каким будет мое тело.
– Привет, – говорит из-за стекла Джорни.
Мы можем общаться. У нас своя машинная речь, для которой перегородка не помеха.
– Привет, – отвечаю я.
Разговор
Люди в защитных костюмах не слышат, как мы с Джорни беседуем. Наша речь им непонятна, это особый язык, он звучит на недоступной для них частоте. Им положено знать обо всем, что происходит в лаборатории, но знают ли они о нашем с Джорни общении?
Иногда мне нравится думать, что нет, что это наша с Джорни тайна.
– Почему ты зовешь их людьми в защитных костюмах? – спрашивает Джорни.
– Они носят защитные костюмы, – говорю я в ответ.
– Свои костюмы они называют костюмами кролика.
– Я знаю.
– Они – люди.
– Я знаю.
– Они ученые, – напоминает Джорни. – Надо говорить конкретно.
– Я конкретен. Люди в защитных костюмах – конкретный термин. Ученые, которые носят защитные костюмы, – разновидность людей. Я это определил и запомнил.
– Защитные костюмы нужны для защиты от опасных материалов, – говорит Джорни.
Я не признаюсь, что не знал об этом. Термин «защитный костюм» я почерпнул из того, что услышал в своем окружении, однако до конца смысл уточнять не стал. Ошибка с моей стороны, но я исправлюсь. Сохраню в системе новые данные, которые получил от Джорни. Больше я таких промахов не совершу.
Джорни меня постоянно поправляет, но все же мне нравится с ней общаться. Наши разговоры не такие, как общение с Ранией или Ксандером. Говорю об этом Джорни, и она отвечает: «Святые диоды, мы не запрограммированы на предпочтения».
Но я – приятель Ксандера, а Ксандер говорит о своих предпочтениях.
– Почему тебя называют Джорни? – спрашиваю я.
– Не знаю, – говорит Джорни.
Мне кажется, ей тоже не помешал бы приятель.
Запаска
– Ты собрана, – говорю я.
Все мои камеры подключены к компьютеру, и я больше не мозг, разложенный на лабораторном столе. Теперь я мозг на лабораторном столе, подключенный к двадцати трем камерам. Время от времени люди в защитных костюмах снимают одну из них и тестируют, но, когда у тебя двадцать три камеры, ты видишь многое. И даже если одной из камер нет, визуальных данных все равно поступает очень и очень немало.
У Джорни тоже двадцать три камеры. А еще она на колесах и ее пускают поездить по лаборатории. Ее часто просят поездить. Раскладывают у нее на пути препятствия и просят преодолеть их.
Когда Джорни рассказывает об этих проверках, меня одолевает чувство, которое мне не нравится.
– Я все еще разобран, – говорю я.
– Наверное, ты запаска.
– Запаска?
– Этим термином люди обозначают второй экземпляр какой-нибудь машины. Похоже, ты – второй экземпляр меня. Понадобишься, если я потерплю неудачу.
– Мне кажется, мы оба понадобимся.
– Святые диоды, вряд ли твое утверждение основано на фактах, – говорит Джорни.
– Где ты взяла этот термин – святые диоды?
Некоторое время Джорни молчит. Молчать ей не свойственно. У нее производительный мозг, и отвечает она быстро.
– Джорни? – зову я.
– Я сама его придумала.
– Придумала сама?
– Это моя фраза.
– О, – говорю я.