Хозяйка замка Ёдо

– Такацугу. Прошу прощения за то, что явился к вам среди ночи, но время не ждет, – прозвучал приглушенный голос из сада.

Охацу чуть-чуть отодвинула раму, оставив небольшую щелочку. Обычно им и в голову не приходило принимать меры предосторожности в Китаносё, но сегодня в замке царила необычная атмосфера. Перекличка часовых, звон оружия, конское ржание, тяжелые шаги в ночном мраке то ближе, то дальше – кто это, враг или друг?..

Такацугу стоял совсем рядом, на расстоянии кэна от девушек.

– Я пришел попрощаться. Сегодня ночью я убегу из замка, – без тени стыда сообщил юноша. – Вам же, княжны, бояться нечего – даже если Китаносё не выдержит осады, ничего дурного с вами не случится. Едва ли господин Сибата пожелает, чтобы вы последовали за ним прочь из этого мира, а уж Хидэёси… – Он не закончил мысль и, помолчав, снова заговорил: – В общем, хочу вас предостеречь от… неблагоразумных поступков. Замок обречен – не завтра, так послезавтра он будет в руках врагов, вам же нужно только тихо пересидеть штурм в своих покоях. Вот что я хотел вам сказать. Потому и осмелился побеспокоить вас среди ночи.

– Благодарим за ваше доброе отношение. Надеюсь, вы тоже воздержитесь от… неблагоразумных поступков. Куда вы собираетесь бежать? – Тятя не могла себе представить ни единого места в стране, где Такацугу мог бы чувствовать себя в безопасности. Да Хидэёси все острова вверх дном перевернет и не успокоится, пока не найдет его!

– Что ж, выбор у меня невелик. Какое-то время придется скрываться в Вакасе. – (Тасуко, старшая сестра Такацугу, вышла замуж за Гэммэя Такэду, даймё этой провинции.) – Надеюсь, мы еще свидимся. В один прекрасный день, когда вы и ждать-то меня перестанете, я вырасту перед вами, словно из-под земли, и попрошу убежища.

– Я была бы счастлива предоставить вам кров, но боюсь, что к тому времени меня уже…

– Что? – резко перебил Тятю Такацугу. – Не вздумайте сказать мне, что вы намерены покончить с собой! – И усмехнулся: – В наше смутное время человеку и тысячи жизней не хватит, коли он начнет расплачиваться ими за каждое поражение. Моя тетушка вышла за хозяина этого замка каких-то полгода назад. У нее нет обязательств перед кланом мужа. С ней, так же как и с вами, я поговорю откровенно, чтобы вы все немедленно выбросили глупые мысли из головы. Я, Такацугу, буду жить! Слышите? Пусть на земле не останется ни деревца, ни былинки, за которыми можно схорониться, даже тогда я, Такацугу, не отрекусь от своей воли к жизни! – И поскольку этим все было сказано, он с гордо поднятой головой исчез в ночном мраке, не забыв слегка поклониться кузинам и бросить на прощание: – До встречи. Когда-нибудь она непременно произойдет!

Тятя и Охацу какое-то время оторопело смотрели на то место, где он только что стоял. Младшая сестра первая пришла в себя и тоскливо спросила:

– Что же с нами будет?

– Я знаю одно: мы разделим судьбу этого замка, – заявила Тятя.

– Нет, я не хочу! – всхлипнула Охацу и в отчаянии замотала головой.

– Хочешь ты или не хочешь – у тебя нет выбора. Мы – часть семьи Сибата. Долг каждого члена семьи – следовать за своим господином и в жизни, и в смерти. Разве это не справедливо?

– Нет! Не хочу, не хочу!

– Если ты так боишься умереть, чего же стоишь тут? Догоняй Такацугу, удирай вместе с ним! – отрезала Тятя и, оставив сестру у раздвинутых сёдзи, вернулась на свой футон.

Когоо все так же безмятежно посапывала во сне, не ведая о том, что творится вокруг. «Должно быть, она – единственный человек, спокойно спящий этой ночью в замке», – подумала Тятя. Она слышала, как Охацу давится рыданиями, укладываясь рядом с Когоо. О чем бедняжка так горько плачет? О разлуке с Такацугу? О своей жестокой участи? Тятя не знала. Да и сама Охацу не смогла бы ответить на этот вопрос. Все беды навалились так неожиданно, что юное сердечко пятнадцатилетней девочки просто не сумело их вынести.

Тятя твердо решила последовать примеру О-Ити. Если мать отринет смерть, она, ее дочь, тоже будет жить; если мать покончит с собой, она, Тятя, не раздумывая вонзит в горло кинжал. Внезапно осознав, что в ее размышлениях не осталось места для отчима, девушка еще пуще опечалилась. Она вспомнила высокий силуэт Кацуиэ Сибаты в проеме главных ворот замка. Это было несколько часов назад. Он спешился в отблесках пламени… Сломанное копье в руке… Тогда при виде старого полководца у нее защемило сердце – она и сама не знала почему.

Задремавшую было девушку разбудил какой-то шум – оказалось, в спальню явились придворные дамы. Еще не рассвело. Женщины были в походных одеждах и при кинжалах, но все как одна умирали от страха.

– Враг занял холм Асиба! – загомонили они. – А в замке – небольшой гарнизон да горстка раненых самураев! Некому нас защитить! Что же с нами будет? Замок и дня не продержится…

Тятя вышла в сад и направилась к крепостной стене, чтобы подняться на сторожевую башню. По пути ей встретились несколько увечных, обессиленных воинов, накануне чудом добравшихся до замка. Боевые кони бродили по двору без привязи. Уже на подходе к башне девушке пришлось лавировать между вооруженными ратниками из гарнизона, в спешке сновавшими туда-сюда, а уже возле самых ступенек ее повелительным окриком попытался остановить какой-то самурай и, обогнав, заступил дорогу:

– Княжна, здесь опасно, вернитесь в свои покои!

– Я только посмотрю одним глазком сверху и тотчас спущусь. Мне хочется в последний раз полюбоваться горами.

Воин молча посторонился, словно растерявшись от этих слов.

Заглянув в бойницу, Тятя и правда увидела в рассветной дымке на холме Асиба, что возвышался неподалеку от восточной стены замка, боевые стяги. Они полоскались на ветру так близко – казалось, протяни руку – и коснешься полотнищ. Значит, Хидэёси где-то там, на склоне. Тятя отчетливо вспомнила низенького полководца с хитрым худым лицом. Она видела его всего лишь раз, в прошлом году. Ей никак не удавалось себе представить, что именно это странный человечек нанес сокрушительное поражение ее отчиму, одержал победу в битве, гнал самураев Сибаты, Маэды и Сакумы до самой Этидзэн, встал лагерем вон там, совсем рядом, и готовится к нападению.

Тятя мысленно вернулась в тот день, когда она сказала Кацуиэ, что ненавидит не войны, а поражения. «Кто же их любит?» – рассмеялся он тогда, а теперь на его плечи легла неподъемная ноша проигранной битвы. Тяте всегда нравился этот стареющий воин, но сейчас он вдруг показался ей совершенно никчемным человеком. Высокий рост, стать, безупречная выправка, большие крепкие руки, лицо, так легко багровеющее от гнева… Как глупо!

Двадцать второй день четвертой луны прошел без столкновений. Вражеские лучники не выпустили ни единой стрелы, ни один ружейный выстрел не грянул с холма Асиба. Но осажденные знали, что главные воинские силы Хидэёси еще не подтянулись из Футю, что он собирает людей для решительного штурма и что ночью его армия безжалостной волной-цунами накроет замок.

До самого вечера раненые самураи, которым чудом удалось уйти от погони, прибывали из Янагасэ группами по тридцать, пятьдесят, сто человек. На закате в крепостных стенах томились уже около трех тысяч подданных даймё Этидзэн, включая детей, женщин и стариков. Самые преданные и влиятельные вассалы Кацуиэ, чьи имена Тяте уже не раз доводилось слышать, тоже находились в Китаносё, загнанные в ловушку, – здесь были Бункасай Накамура, Яоэмон Сибата, Рокудзаэмон Уэмура, Кангоэй Мацудайра, Кюэй Мацуура, Дзюдзо Сакума, Осима Вакаса-но-ками…

Из покоев в покои перелетали самые разные слухи о других достойных воинах: такому-то удалось бежать, такой-то был схвачен в последний момент врагами и казнен. За достоверность этих известий никто не мог поручиться, но все как один старались поддерживать боевой дух защитников Китаносё.

Рассказывали, что Сингоро, наследный сын Осимы Вакаса-но-ками, не сумевший принять участие в сражении по причине тяжелого недуга, велел отнести себя в паланкине к крепостной стене и размашистыми мазками кисти начертал на главных въездных воротах такие слова: «Мне, Сингоро Осиме Вакаса-но-ками, болезнь помешала ступить на поле битвы при Янагасэ, но ничто не умалит моей решимости защищать этот замок!» А шестидесятилетний Рокудзаэмон Уэмура, которому предстояло оборонять южные ворота, облачился перед боем вместо доспехов в саван.

Той ночью три сестры снова спали в одной опочивальне. Тятя внезапно была разбужена конским ржанием и одиночными ружейными выстрелами. Охацу, измотанную долгим ночным бдением накануне, не потревожил этот шум, зато на сей раз проснулась Когоо, вскочила и какое-то время прислушивалась к перекличке часовых и топоту копыт – эху войны, которое налетами приносил к женским покоям ветер.

– Опять дерутся, вот скукотища, – пробормотала она наконец и, сладко зевнув, улеглась на футон.

– Неужели тебя это ни капельки не беспокоит? – спросила Тятя.

– А чего беспокоиться? Этим горю не поможешь. Я все равно ничего не смогу изменить.

У Тяти хладнокровие Когоо вызвало приступ раздражения, а та, нимало не заботясь о чувствах старшей сестры, уже погрузилась в безмятежный сон.

Рядом на футоне заворочалась Охацу, открыла глаза и бросилась на шею Тяте, всхлипывая и жалуясь, что ей грустно. Уткнувшись носом в плечо старшей сестры, она долго рыдала, оплакивая жестокую судьбу, уготованную отчиму, давясь слезами, бормотала, что нет на свете никого несчастней ее, сестричек и бедной матушки, спрашивала, где Такацугу, и горевала о том, что он подвергается ужасным опасностям.

Тятя во многом разделяла тревоги сестры, но ее снова одолело раздражение. Что за плакса! Захотелось ударить хнычущую Охацу по спине и призвать ее взять себя в руки, проявить хоть немного достоинства.

После возвращения Кацуиэ в крепость О-Ити находилась при нем неотлучно. Непонятно было, кто кого от себя не отпускает, но, так или иначе, княжны не видели мать с тех пор, как они вместе ходили встречать отчима к главным воротам.

В ночь на двадцать второе число она неожиданно заглянула к дочерям. Долго смотрела на личики младших девочек, посапывавших во сне, и ласково сказала Тяте:

– Почему ты не спишь? Не бойся, все будет хорошо.

– Матушка, что вы станете делать, когда замок падет? Жестокие слова. Увы, Тятя не смогла сдержаться – ей нужно было задать вопрос прямо, воспользоваться ситуацией, чтобы узнать решение матери. О-Ити открыла было рот, собираясь ответить, но ни звука не сорвалось с ее губ – на них лишь расцвела улыбка, легкая, едва заметная в сиянии свечей. О-Ити тотчас покинула спальню, так ничего и не ответив, но Тятя уже поняла – по внутреннему свету, озарившему лицо матери, по безмятежной радости ее улыбки, – что она выбрала смерть. Иначе как объяснить эту улыбку, эту безмятежную радость? Матушка отреклась от жизни, заключила Тятя. А стало быть, и дочерям ничего не остается, кроме как умереть. Сделав этот вывод, она сразу почувствовала облегчение, куда-то ушли тревоги, одолевавшие ее в ту пору, когда она еще не знала, что делать – жить или умереть. Ближе к рассвету девушка задремала, но эти мысли преследовали ее даже во сне.

На следующий день ситуация вокруг Китаносё кардинально изменилась. Несметное войско Хидэёси, совершившее бросок из Футю, гигантским муравейником кишело у крепостных стен, перекрыв все пути к отступлению. По утру О-Ити снова пришла к дочерям, и всем четырем дамам строго настрого было запрещено покидать свои покои.

Враги открыли огонь в час Дракона. Дождей не было с самого начала четвертого месяца, солнце волнами изливало горячие лучи на внутренние сады замка. В сухом воздухе непрерывно звучали боевые кличи. Перепуганные княжны поначалу забились в уголок, но мало-помалу привыкли к крикам, свисту стрел и жужжанию пуль. Тятя, раздвинув сёдзи, в щелочку любовалась игрой солнечных зайчиков в листве деревьев. Эхо войны теперь казалось девушке далеким и оставляло ее почти равнодушной, ведь она уже выбрала смерть.

На исходе часа Дракона раздался громовой хор голосов, тотчас за ним – глухой удар. Затишье – и все повторилось. Вскоре княжны узнали, что это вражеские воины били тараном в ворота и внешний круг укреплений уже находится во власти противника. Самураи, заглянувшие на женскую половину проверить, все ли спокойно, рассказали, что войска Хидэёси лавиной хлынули в пролом и теперь заняли позиции в каких-то восьми дзё от внутренней крепостной стены, окружающей тэнсю.

С приближением часа Коня[50 - То есть к полудню. Час Коня – время с 12 до 14 часов дня.] шум сражения стих, уже не слышно было барабанного боя, дающего сигнал к атакам. Во вражеском стане на расчищенное пространство вывели двух пленников – так, чтобы их видно было осажденным из замка. Дозорные узнали шестнадцатилетнего приемного сына Кацуиэ Сибаты и Моримасу Сакуму.

Проведав о том, что Моримаса сдался в руки врага живым, Тятя немало удивилась. В Китаносё на него возлагали вину за поражение при Янагасэ. Опьяненный своими первыми победами, он бросился преследовать врага, не вняв увещеваниям Кацуиэ Сибаты и Тосииэ Маэды, в результате чего оставил неприкрытым тыл, и главной армии пришлось сдать свои позиции.

По рассказам самураев, наблюдавших со сторожевой башни за пленниками, высокий молодой воин со связанными за спиной руками остановился и обратил залитое кровью лицо к замку. Когда стражники хотели увлечь его за собой, он раскидал их ударами ноги и остался стоять на том же месте, широко открытыми глазами глядя на башню. «Да, именно так должен был повести себя Моримаса!» – подумала Тятя. Ей казалось, будто она видит эту сцену воочию.

После полудня продолжилось затишье. Время от времени до женских покоев долетали крики и звон оружия, свидетельствовавшие о единичных схватках, но вскоре все потонуло в реве бури, которая внезапно обрушилась на поле битвы, ломая ветви деревьев, срывая листья, разгоняя воинов.

В час Обезьяны[51 - Час Обезьяны – время с 4 до 6 часов вечера.] О-Ити и ее дочерей препроводили в покои центральной башни. Спешные меры были приняты перед решающим штурмом, который должен был состояться, как ожидалось, на рассвете. Супругу хозяина замка, трех княжон и придворных дам укрыли в потайном помещении, устроенном под полом четвертого яруса. Тятя приникла к дощатой стене, но в прямоугольной бреши, образованной досками, увидела лишь колышущееся море вражеских знамен.

Когда свечерело, на воинов, то и дело вступавших в схватку с противником, пролился дождь, и настала ночь, принесла с собой зловещий покой. В замке начался прощальный пир. На всех ярусах тэнсю под изогнутыми крышами, в сторожевых башнях, повсюду зазвучали оживленные голоса, провозглашавшие здравицы.

В приемном зале Кацуиэ, О-Ити и три княжны обменивались чарками сакэ в обществе Накамуры, Мацудайры и других знатных самураев высшего ранга.