Двойники

Ему никто не ответил. Разбой пожал плечами и вышел.

– Хорошие же тебе сны снятся, Разбой, – сказал вслед ему Марк. – Ну, и куда ж ты там делся? – посмотрел он на Григория.

Тот пожал плечами:

– Думаешь, сны для меня закончились?

Марк Самохвалов строго глянул на него:

– Не всё так просто, как тебе философствуется, парень. В общем так – ночевать будешь здесь, в институте, со мной, – Самохвалов кивнул на диван. – Вот здесь. Мне сегодня всё равно на печи дежурить. Магниторезистивные лантаниды выпекаем, будь они неладны.

– А ты?

– А я вот в кресле, за компом. Поиграю, пульку распишу.

– С машиной играть – только время тратить, – заметил Григорий. – Со мной играть тоже не предлагаю…

– Да уж…

– И сколько вы здесь жить собираетесь? – поинтересовался Кирилл.

– Там видно будет, – отрезал Марк. – Ты иди, со своим Железным Гроном борись. Достал уже всех тут этим Гроном.

Григорий помолчал, затем сказал:

– Ладно. Может быть, ты и прав. Что-то есть в этом. На всякий случай – черкни адрес. Записывай: Зареченка, Камышовая, 5/15, Нина.

Марк записал адрес и вопросительно уставился на Григория.

– Написал, и хорошо. Теперь положи на стол. Не в стол, а на стол. Это тебе на всякий случай.

Григорий спал на топчане, укрывшись синим лабораторным халатом. Марк боролся со сном крепким чаем. Делал виртуальные ставки, вяло отвечая на ходы машины. И совсем уж машинально разыгрывал распасы. Иногда оглядывался на спящего. Но ничего не происходило.

В конце концов Марк задремал. Спал он тревожно и недолго. Проснулся с криком: «Гришка! Мать твою!» Вскочил, его качнуло. В полумраке каморки было по-прежнему тихо; на дисплее светилась недоигранная пуля, тихонько гудел вентилятор компьютера. Но Самохвалова колбасило.

– Гриша, а Гриша? – негромко окликнул он. – Мне такое паскудство приснилось. Гриша?

Ответа не было. И Гриши не было. На топчане валялся перекрученный халат. Марк рванул к выходу, чертыхнулся, вспомнив, что с вечера запер дверь, запер тщательно, на оба замка, хмуро подмигнув Григорию, мол, лыбься не лыбься, а запереться надо, – и сунул ключи в карман.

Марк, наконец, справился с замками, высунулся в ночную черноту институтского коридора – и понял, что сейчас завоет. Громко и бессмысленно.

Дюк Глебуардус Авторитетнейший проснулся необычайно рано. Причиной явилось то обстоятельство, что с вечера наследный дюк кутил, – вспомнили молодость в дружеском кругу, – и перебрал крепкого португалльского шампанского.

Глебуардус взял колокольчик и позвонил. Серебряный звон обернулся в голове у дюка тяжелым чугунным колоколом.

В спальне бесшумно возник Самсон.

– Чего угодно, барин?

– Принеси-ка, любезный… – Дюк подумал, махнул рукой. – Рассолу. Или нет, пива пол-пинты. Англицкого светлого.

– И всё-то вы, батюшка Глебуардус, чудить изволите. Где это видано, чтоб пиво по утрам подавать? Как можно?

– Твоя правда, Самсон, – согласился дюк. – Изрядно перебрал вчера. Подай, пожалуй, целую пинту.

– Да уж, чего уж, хватили вы лишку вчера. А вот батюшка ваш покойный в ваши годы…

– Уволь, ну уволь же от своих диссонансов! Пиво неси, шотландку.

Прихлебывая пиво, дюк подумал – кутили и впрямь изрядно. На Набережной, там, где могучая, полноводная Кляуза принимает в себя воды Теренги-реки, Пим вскарабкался на бронзовую царь-пушку и оттуда отдавал матерные команды. А компания пыталась, хохоча, им следовать. Завывали цыгане. Он, Глебуардус, истово бился об заклад с графом Недрибун, что вот сейчас он, наследный дюк, пересечет Кляузу вплавь, насквозь, и рвал с себя камзол. А Пимский всё не унимался:

– По дюку – беглый огонь! Окружай, нахрен! Отрезай, такого-то и такого-то, от реки! Живым, живым брать! И живьем же жарить!

В общем, не дали переплыть. Опять же цыганки эти прилипчивые… За что их Марк так любит?

Глебуардус Авторитетнейший помотал осторожно головой, отгоняя воспоминания. Солнечный луч лег на лицо.

А когда у ворот двора приват-доцента выгружал того из кабриолета, Пимский подал последнюю команду: «На абордаж!» И мешком вывалился на мостовую.

Почему взбрело Глебуардусу Авторитетнейшему немедленно, сразу после завтрака, проведать Пимского? Может, оттого, что вчера у «Трапезунда», первого кабака, коий почтила вниманием высокая компания, Пимский обмолвился: «Дюк, мне тебе надо кое-что поведать, но не здесь и не сейчас. Потому как чертовщина выходит. А сейчас упьемся!» Предложил лишь встретиться завтра, то бишь уже сегодня.

Кабриолет Глебуардуса подкатил прямо к чугунным воротам двора. Во дворе было как обычно – мирно и спокойно. С молодых кленов слетали остатки листвы. Она мягко шуршала под ногами. На скамейке возле качелей, устроенных между двумя деревьями, сидела уже знакомая дюку девочка Настя, из семьи, что занимала цокольный этаж и, кажется, еще и сдавала угол какому-то студенту. Впервые Глебуардус повстречал девочку неделю назад, когда зашел сюда вместе с Пимским. Как оказалось, Пим был с Настей коротко знаком. Тогда вместе с нею оказался тот студент, он сейчас качал ее на качелях. И позавчера, когда дюк оказией проезжал мимо и решил заглянуть к приват-доценту, то застал такую милую сцену: Настя сидела на этой самой скамеечке, прикрыв глаза ладошками, а студент стоял рядом, с большим желтым листом в руке и говорил:

– Вот слышишь, Настенька, ветерок? Видишь, как он вьется вокруг тебя, ластится: поиграть хочет. Он хочет сделать тебе подарок. Ты не подглядываешь?

– Не-а, – девочка помотала головой и плотнее прижала ладошки к глазам.

– А я тебе буду рассказывать, что делает ветерок. Вот я вижу, как он сорвал с ветки большой лист. Это лист не простой, а волшебный. Ветерок недаром выбрал именно его. Сейчас ветерок подхватил лист и понес вверх, выше дерева, выше дома.

– Так он улетел?! – испугалась Настя.

– Нет. Это ветерок хотел показать твой подарок своим друзьям-ветеркам, мол, смотрите, какой он замечательный. А теперь он возвращается. Слышишь? – И студент легонько потрепал листом над головой девочки. – А теперь он кружится вокруг тебя, слышишь? – И студент легонько коснулся листом волос, щеки девочки.

– Ну конечно слышу, – с детской важностью сформулировала Настенька.

– А сейчас ветерок кружит листик прямо над тобой, он хочет положить его тебе на коленки, открывай скорее глаза! – И студент выпустил листик. Серьезными, удивленными глазами Настенька смотрела, как большой ярко-желтый кленовый лист, медленно покачиваясь, опускался ей на колени.

– Вот, Настя, хорошенько храни его, не выбрасывай. Это лист исполнения желаний, если очень чего-то хочется, ты пошепчи ему тихонько, ветерок услышит, прилетит и всё исполнит…

Остановившись у дверей квартиры приват-доцента, дюк позвонил и, не дожидаясь, пока вечно заспанная и недовольная Пелагея затеется отворять, громко позвал:

– Пимский, дружище! Отворяй, – да и толкнул двери. А они вдруг открылись.

В узкой прихожей обозначилась квадратная, совершенно неуместная здесь фигура городового. И некий неприятный голос воскликнул:

– Ба! Кого это занесло в наши пенаты! Какова персона!

Дюк нахмурился.