Женить нельзя помиловать

И вот на горизонте показался родной Заповедный лес, а вон и поляна заветная. Приземлился Мунин да как заорет: «Эгей, братец Хугин! Это я, Мунин! Вернулся!!!»

Тут же раздвигаются кусты орешника и на поляну Хугин выходит. Холеный, довольный жизнью, цветущий, что твоя фиалка по весне. «Здорово, говорит, брательник! Вернулся, говоришь? И что, неужто не с пустым клювом?»

«А то!» – гордо отвечает Мунин и заветную шкатулку раскрывает. Смотри, мол, на чудо чудное, семечко древа Дубобаба!

«Какое-то оно у тебя мелкое, – кисло говорит Ху-гин, – какое-то невзрачное. Может, надуть ты меня решил? Может, не Дубобаб то вовсе, а самая что ни на есть акация или еще какая пальма?»

У Мунина от слов этих обидных аж дыхание перехватило. Воткнул он молча драгоценное семечко в благодатную рыхлую землю аккурат посреди поляны, пошептал над ним да водицей ключевой из ручейка полил – тут-то из земли и поперло. И так резво поперло, что уже через каких-нибудь десять минут высилось в самом центре Заповедного леса дерево-исполин, по сравнению с которым самый высокий местный дуб – сущая шелупонь. Ох и знатное же будет жилище!

«Видал акацию?» – гордо спрашивает Мунин.

«Видал. И впрямь, типичный Dubobabus Titanus Kvantperfectum», – вынужден был признать брат.

«Ну то-то же! Теперь давай ты успехами хвастайся, если, конечно, есть чем хвастаться. Только учти: я тебе – хе-хе! – тоже на слово не поверю».

«Да пожалуйста, – отвечает Хугин, а потом оборачивается в сторону все того же орешника и нежно так шепчет: – Дорога-ая…»

Сейчас же раздвигаются кусты и на поляну выходит непокорная красавица-дриада. Вся такая из себя тихая, скромная, умиротворенная. С чудесным младенцем на руках.

«Вот, братец Мунин, – кивает на нее Хугин, – с женой моей ты, кажется, знаком, а племянницу твою Барбарой зовут. Аккурат полгода назад родилась».

«Соблазнил, значит?» – машинально спрашивает Мунин, глазам своим не веря.

«Ясен пень, соблазнил!» – кивает брат, а сам от самодовольства чуть не лопается. И тут Бритни брови свои прекрасные сдвигает и говорит: «Это кто еще кого соблазнил! Не верь ему, Мунин, брешет он. Да ежели бы я на него сама еще когда глаз не положила, он бы до сих пор за мной языком высунутым тропинки подметал!»

Мунина аж в пот кинуло. Схватил он брата за грудки, затряс: «Ты что же это, уговор нарушать вздумал?!»

«Какой уговор?» – тут же заинтересовалась Бритни. Хугин замялся, ладно, мол, дорогая, ерунда, потом как-нибудь… Но только Мунин вспомнил, как он полгода по пустыне шлялся, давился скорпионами да по сёсётому разу М'Чурингу анекдоты про Бравого Поручика рассказывал, и все как есть выложил.

Как услыхала гордая дриада, что муж любимый из-за дурацкого спора в ее объятиях очутился, положила она молча спящую дочку на зеленую травку и припечатала суженого в челюсть так, что по всему лесу треск пошел. А после топнула ножкой точеной, колыхнула грудью пятого размера и исчезла с глаз.

Завыл тогда Хугин дурным голосом, запричитал, да поздно. День он Бритни по всему лесу искал, голос срывал, другой, а на третий пришел к дереву Дубобабу, поклонился низко Мунину и сказал: «Прости меня, брат! И правда, сшельмовал я, и правда, хитрее ты меня и искуснее, а я подлец и жучила. Да только видишь, жизнь меня сама наказала. Может, впервые я с Бритни и без любви лег, но потом-то полюбил по-настоящему. Да так полюбил, что теперь без нее и жизнь не мила. Ухожу я, Мунин, жену свою искать. Или с ней вернусь, или не вернусь вовсе. Об одном прошу: присмотри за племянницей, не дай пропасть!»

Расчувствовался Мунин, прослезился и пообещал брату воспитывать крошку Барби как родную дочь. Обнялись братья на прощание, расцеловались, а потом обратился Хугин вороном и улетел навсегда.

Вот так будущий Великий друид Мунин Дубадам приобрел самое главное сокровище и самую большую головную боль в своей жизни…

К Дубобабу был привязан драконозавр. Такой весь из себя нездешний, городской, от раззолоченной уздечки и дорогущего седла с клеймом «Ник Кожемяка и сыновья» до высокомерного выражения морды. Мунина аж передернуло. Но самое главное – входная дверь была заперта изнутри, и, судя по доносящимся откуда-то сверху ахам и вздохам, в ближайшие несколько часов никто ее открывать не собирался. Подергав немного за шнурок дверного колокольчика и не дождавшись эффекта, Великий друид грозно пообещал дать дуба и вновь обратился вороном.

Все окна тоже оказались закрыты. Наглухо. Даже окно в его рабочем кабинете, в который посторонним входить вообще категорически воспрещалось.

Спустившись обратно на землю и выпалив витиеватое ругательство, подслушанное у М'Чуринга, когда достойный подвижник пытался выбраться из-под арбузов, Мунин зловеще произнес: «Ну погодите же!» – и принялся колдовать:

Гидрид, сульфид,
Нитрит, пестицид!
Хлорофилл и перегной!
Друг за дружку встань горой!

Будем дерево качать,
Недостойных выгонять,
Призываю от души:
Ну-ка, дерево, пляши!

Сначала не происходило ничего. Потом ветви Дубобаба вздрогнули, зашелестели листвой, из земли показались могучие корни, и лесной исполин, поскрипывая, пустился в пляс. Мунин злорадно потер руки, услышав, как сладострастные звуки наверху сначала смолкли, а потом сменились воплями ужаса.

Через несколько мгновений распахнулось окно и показалась растрепанная голова девушки.

– Дядюшка Мунин! Прекрати!

– Ась? – Великий друид приложил руку к уху, мастерски изображая глухоту. – Чего?

– Хватит!

– Ничего не слышу!

Еще через пару минут широко открылась дверь и из нее кубарем выкатился молодой человек. Весь его костюм составляли щегольские кружевные подштанники, надетые задом наперед. Мунин отвесил незваному гостю изысканный поклон. Это окончательно добило незадачливого любовника. Влетев на спину очумевшего от ужаса драконозавра, парень что было сил всадил ему пятки в бока и погнал прочь. Вслед ему несся издевательский смех Великого друида.

Полюбовавшись немного на позорное бегство пришельца, Мунин вытер набежавшие от смеха слезы, в последний раз хрюкнул: «Ох, дуба дам!» и прочел контрзаклинание:

Хватит, деревце, скакать!
Хватит корни задирать!
Наплясалось? Ныне стой,
Словно лист перед травой!

Подождав, пока его живой дом вновь станет неподвижным, Великий друид степенно поправил на плечах плащ и ступил на порог.

Разумеется, после пляски внутри царил полнейший разгром, но даже такого аккуратиста, как Мунин, это не особенно смущало. Во-первых, игра стоила свеч, а во-вторых, он точно знал, кто именно всю ближайшую неделю будет наводить здесь порядок.

– Здравствуй, дядюшка Мунин!

В отличие от хозяина высокомерного драконозавра и кружевных подштанников, на девушке одежды не было вовсе. И каждая клеточка ее прекрасного тела обещала Великому друиду грандиозный скандал.

– Привет, Барби! – беззаботно отозвался Мунин, демонстративно не обращая внимания на тон любимой племянницы. – Ты бы накинула на себя чего-нибудь, а то, неровен час, простудишься… – и, не дав опомниться, продолжил: – Да и мне надо с дороги умыться-переодеться. Так что приходи через полчаса в мой кабинет – там и потолкуем.

Несколько мгновений казалось, что обнаженная красавица не сдержится и начнет разговор прямо сейчас. Но во взгляде Мунина Дубадама было нечто такое, от чего Барби лишь возмущенно фыркнула и, повернувшись так резко, что ее пышные волосы взвились вокруг головы золотистым облаком, побежала вверх по лестнице. Дядя, посмеиваясь, двинулся за ней следом.

– Пойми же, дядюшка Мунин, я – живой человек! Женщина!

– Ты не женщина! Ты дриада!

– Тем более! И не надо рассказывать мне про мою дорогую мамочку, которая блюла себя до брака и ни с кем, кроме папочки, ни-ни! Да оглянись ты вокруг: у любой уважающей себя дриады любовников полон лес!

– Во-первых, не смей говорить о матери в таком тоне! Во-вторых, не у любой, а лишь до замужества! А в-третьих, именно лес! Ни одна, как ты правильно заметила, уважающая себя дриада не опустится до того, чтобы путаться с забродами из Большого Мира!

– Нет, постой! По-твоему, если ухажер говорит с девушкой о чем-нибудь еще, кроме как о чудесных свойствах омелы или о том, в какой день лучше высаживать саженцы, а в какой сеять коноплю, как твои собратья-друиды, и если от него пахнет не козлиной шерстью, луком и перегаром, как от сатира, так он сразу заброда?! О противоестественных наклонностях наяд я вообще молчу! Пойми, дядюшка: твой разлюбезный Заповедный лес для меня тюрьма! Тюрьма, уже хотя бы потому, что он – Заповедный! И коли уж ты сам заикнулся о замужестве – пожалуйста! Выдай меня замуж! Но только за того, кого выберу я сама!

– Интересно, и кого же ты выберешь? – фыркнул Мунин. – Этого сморчка в кружевном белье? – Но сам вдруг подумал: «Чтоб я так жил! А ведь это выход…»

– Сморчка?.. А, ты о Кире? Вот еще! Я в нем окончательно разочаровалась. Во-первых, он на язык оказался куда бойчее, чем на все остальное, а во-вторых, когда ты устроил эту свистопляску, бедняга тут же обо мне забыл и затрясся, как осиновый листок.