Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

– Я один делаю всю работу и имею право выпить весь кофе. Можешь ты вбить себе это в голову, наконец?

– А если они нажалуются начальству?

– Начальству?

– Ну да, Паули.

– Какой же ты тупой, Шмуцлер. С тобой бесполезно разговаривать, – сказал Тайхман, и тут его с силой бросило на стену бункера. Он ничего не видел – все погрузилось во мрак. Стало тяжело дышать, и он подумал, что задохнется от угольной пыли. Кто-то схватил его за правую руку. Когда он попытался освободиться, тьма заплясала у него перед глазами и ему показалось, что он то раскачивается на качелях, то кружится на карусели.

– Давай выбираться отсюда! – крикнул он и закашлялся.

– Помоги мне, – завопил Шмуцлер.

После короткой борьбы Тайхман вывернулся и стряхнул с себя Шмуцлера. Потом он на ощупь пробрался к переборке, разделяющей кочегарку и машинное отделение. «Обычно водонепроницаемую дверь задраивают, но я знаю, как открыть ее, – подумал он. – Там есть одна задрайка наверху, а другая – внизу. Постой-ка, куда надо повернуть верхнюю – вверх или вниз? Вверх, конечно». И он повернул ее. Хорошо, а теперь нижнюю тоже вверх. Вот так, все очень просто.

Но дверь не открылась.

«От волнения, должно быть, я повернул задрайки не так, как надо». Повернув их вниз, он всем телом навалился на дверь.

Но она по-прежнему не открывалась.

И Тайхман теперь был совершенно спокоен. Он почувствовал, как Шмуцлер прижался к нему. Прерывистое дыхание кока щекотало ему кожу на груди.

Тайхман со всей силы бросился на дверь, но она не поддавалась.

И тут он услышал голоса, доносящиеся из машинного отделения. «Сейчас я ее открою», – подумал он и со всей силы отчаяния бросил свое тело на дверь. У него было такое ощущение, что он сломал себе все кости. Дверь не поддавалась. Тогда он забарабанил по ней кулаками. Затем отошел на несколько шагов, разогнался и снова бросился на дверь.

– Эти придурки нас заперли. Они хотят, чтобы мы здесь утонули…

– Помогите! – заорал Шмуцлер.

– Мы ничего не сможем сделать, совсем ничего.

– Вытащи меня отсюда, – прошептал Шмуцлер. Его голое тело дрожало так сильно, что Тайхман с трудом понимал, что тот говорит.

Тайхман сел на пол и прислонился к переборке спиной. Надо подумать, сказал он себе, и закрыл глаза. Он вытер пальцами нос, провел языком по зубам, почувствовал вкус угольной пыли и сплюнул. В голову не приходило никаких идей.

Кочегарку заливала вода. Тайхман открыл глаза – звук текущей воды стал не таким громким.

Скоро вода дошла им до пояса. Каждый ждал, кто первый из них встанет. Они знали, что в этом не было никакого смысла – какая разница, как утонуть, стоя или сидя.

Наконец Шмуцлер поднялся. «Он ниже меня ростом, вот ему и пришлось встать», – подумал Тайхман.

Вода продолжала прибывать. Тайхману тоже пришлось встать. Теперь очередь Шмуцлера, решил он. От страха он больше ни о чем не мог думать. Тайхман вдруг осознал, что ему придется пройти через две смерти – свою и Шмуцлера. «Будь у меня цианистый калий, я бы отравился».

Шмуцлер заплакал и снова прижался к Тайхману. Вот оно, началось, сказал себе Тайхман. Ему пришла в голову мысль задушить Шмуцлера. Но тогда он останется один…

Вода достигла уровня топки. Заливая ее, вода булькала и шипела. На мгновение Тайхман услышал звук льющейся внутрь топки воды.

Тайхман прислонился к переборке и вдохнул пар. Его мозг продолжал работать. Как было бы хорошо, если бы у него вообще отсутствовал мозг или если бы он отключился. Как в ускоренном фильме, быстро, но четко поплыли в его мозгу кадры памяти: вот он ребенком брызгает водой на раскаленную докрасна плиту… вот горничная, намочив слюной палец, пробует, нагрелся ли утюг… вот свинцовые литейные формы погружаются в воду… вот в школе он ставит зажженную свечу на чернильницу, и кипящие чернила выплескиваются наружу… вот Зигфрид охлаждает свой меч в воде – это было в Байройте в 1939 году, Зигфрида пел Лоренц.

Стало светло. Дверца топки распахнулась, – снизу ее подпирала вода. Тлеющие угли осветили кочегарку, и сквозь пар Тайхман увидел трап. Он внимательно рассмотрел его. Когда огонь потух и снова стало темно, он уже знал, что там, по левому борту, в трех метрах от него, находится трап и что он всегда там был, только Тайхман забыл об этом.

Идя к трапу, которого уже не было видно, он не мог избавиться от кошмарной мысли, что, как только он до него доберется, трап исчезнет. Когда он поставил ногу на первую ступеньку, Шмуцлер обвил руками его шею, а ногами – бедра, как будто они репетировали это раз сто, не меньше. Не могли же они задраить крышку люка, сказал себе Тайхман и в ту же минуту сообразил, что конечно же крышка задраена. Услышав команду «задраить водонепроницаемые двери», матросы тут же обязаны ее выполнить.

Эта мысль парализовала его. Он знал, что до люка ему подниматься почти два метра, и не мог сделать ни шагу. У него не осталось сил. Шмуцлер делался все тяжелее и тяжелее. У Тайхмана вдруг закружилась голова, отчего его потянуло вниз, но головокружение неожиданно прекратилось, потому что сверху повеяло свежим воздухом. Тайхман почувствовал удар ногой по голове, потом кто-то наступил ему на руку, и он завопил. Руку тут же освободили.

– Это ты, Ганс? – Это был голос Штолленберга.

Тайхман поднялся наверх, чьи-то руки подхватили его, вытащили из люка, и он потерял сознание.

– Хайле Селассие был черен, как цыган, – произнес Питт, когда они уложили Тайхмана и Шмуцлера на палубе и осветили их фонариками.

– Ничего с ними не случилось. Это они черные от угольной пыли, – сказал Хальбернагель.

После глотка шнапса Тайхман пришел в себя.

– Послушай, негус, – обратился к нему Лёбберман, – мы расскажем тебе, какого капитана приобрели.

– Говори потише, Медуза, – перебил его Питт.

– Будь я проклят, если не подведу Паули под трибунал. Пусть все слышат, что я скажу. Флагман флотилии дает три коротких световых сигнала. А теперь слушай внимательно, Тайхман. Слушаешь?

– Да.

– Хорошо. Так вот, Паули поворачивается ко мне и спрашивает: «Что это означает?» Представляешь, капитан спрашивает матроса, что означают три коротких световых сигнала!

– Мы всегда знали, что Паули дерьмо, – вмешался Бюлов.

– Дерьмо? Да он самый настоящий преступник!

– Не так громко, Медуза, – произнес Питт.

– Да я повторю это любому, кто захочет меня слушать.

– Ну что ты хочешь, Медуза, он же специалист по бюстгальтерам, – усмехнулся Хейне.

– Он преступник, говорю вам. Таким нельзя доверять боевой корабль. Но это еще не все. Я объясняю ему, что это означает британские торпедные катера. Но Паули даже не подумал сменить курс. Я говорю, нужно повернуть им навстречу. «Не вижу никаких катеров», – отвечает Паули. «Да вон же они, – говорю я, – подходят курсом тридцать градусов». – «Нет, мы отойдем», – заявляет Паули и командует лево на борт. Через полминуты – бац! Если бы он повернул всего лишь на тридцать градусов вправо, то нос нашего корабля смотрел бы точно на катера, и они бы в нас не попали. Торпеда прошла бы по левому борту. Но Паули испугался и не пошел на сближение с противником, а дал команду отойти.

Холод загнал матросов вниз. Когда Тайхман улегся на свою койку, подложив под себя кусок брезента, Штолленберг сказал:

– Ты знаешь, Паули не только не умеет управлять кораблем, он еще и порядочная свинья. Сразу после того, как в борт ударила торпеда, он дал команду задраить все водонепроницаемые двери. Герд поднялся на мостик и сообщил ему, что кочегары стучатся в переборку. Он спросил, нельзя ли ненадолго открыть дверь, ведь в кочегарку еще не могло набраться много воды. Паули заорал, что убьет любого, кто попытается открыть водонепроницаемые двери, безопасность корабля, мол, превыше всего, и ему плевать, что станется с запертыми кочегарами. Но Герд не отстал от него…

– И ты тоже?

– Мы еще два раза подходили к Паули и просили разрешения открыть дверь. В конце концов он погнал нас с мостика. Герд сказал, что до кочегарки можно добраться через входной люк, поэтому он обвязал меня веревкой под мышками и опустил вниз. Мне кажется, это я наступил тебе на лапу.

– Наверное.