Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

На следующий день новобранцам запретили ходить на тендерах. Тайхмана вызвали к дивизионному адъютанту, и тот сообщил ему, что за рулем яла сидела жена командира порта, которая запомнила номер его лодки. Оскорбленная словом «придурки», она требовала, чтобы Тайхман извинился перед ней в письменном виде. Он заявил, что не знал, что на борту яла были женщины. Но ему не помог даже довод о том, что они были плоскогрудые, и в одежде для парусных гонок их невозможно было отличить от мужчин. Адъютант настаивал, чтобы Тайхман извинился. Покаянное письмо, содержавшее фразу «так что ваше мальчишеское телосложение ввело меня в заблуждение», помог ему написать Хейне.

Когда были набраны четыре роты, началась учеба. Тайхман, Штолленберг и Бюлов попали в первый взвод второй роты, а Хейне – в четвертый. Они оказались в одной роте только потому, что приехали в Денхольм одними из первых.

Хейне первым из роты попал на заметку к начальству. Капрал, выдававший обмундирование, бросил ему форменку, которая с трудом на него налезла, брюки, штанины которых волочились по земле, и изношенный джемпер, крича при каждом броске: «Годится!» Хейне тут же швырял ему вещи назад, приговаривая при этом: «Не годится!» Он произносил эти слова с невозмутимым спокойствием, словно так и полагалось поступать в подобном случае. Капрал взревел. Это был кадровый моряк, для которого Хейне был всего лишь куском дерьма, и он считал, что это дает ему право на него орать.

Хейне сказал:

– Что вы злитесь? Заберите это барахло, а мне выдайте нормальную одежду.

В ответ на это капрал обозвал Хейне щенком.

– Если вы не заткнетесь, я съезжу вам по морде, – заявил Хейне. Угроза прозвучала внушительно, но оказалась совершенно не к месту, да еще была произнесена так громко, что ее услышал сержант, руководивший выдачей обмундирования.

– Сообщите мне вашу фамилию, – потребовал он. – Я доложу о вашем поведении командиру.

В субботу в десять часов утра Хейне отправился к командиру роты.

В это время в училище всегда устраивалась большая приборка. Новобранцы облачались в старье, надевали матросские шапочки и полотняные туфли, и Хейне в таком наряде ровно в десять часов явился в канцелярию. Увидев его, капрал роты спросил:

– Что ты здесь делаешь?

– Явился к командиру роты для получения взыскания.

– А, так это ты тот самый шутник, который устроил скандал во время выдачи обмундирования? Ты что, собираешься предстать перед командиром роты в этом тряпье? У тебя, наверное, с головой не в порядке. – Капрал глубоко вздохнул. – Дуй, пока не поздно, в казарму и надевай форму. Пулей лети.

Хейне сбегал в казарму и вернулся в сером стальном шлеме и с винтовкой за плечами.

– Всемогущий Боже! – вскричал капрал. – Зачем ты приволок сюда это железо?

– Я думал, так полагается…

– Пусть думают лошади, у них головы побольше наших. Оставь этот дрын за дверью.

Капрал вошел в канцелярию, и Хейне услышал, как он сказал старшему сержанту:

– Там пришел курсант, который заставляет нашего командира ждать.

Хейне удлинил ремень винтовки и повесил ее на крючок на двери канцелярии. Потом постучался и осторожно открыл дверь. Внутри он увидел капрала, старшего сержанта, командира своего взвода и офицера с двумя звездочками на погонах. Наверное, это и есть командир роты, подумал он. Ротный только в пятницу вечером вернулся из отпуска, и новобранцы его еще не видели.

Хейне снял свой стальной шлем таким жестом, словно это был цилиндр, слегка поклонился в сторону ротного и сказал:

– Хейне из Гамбурга, к вашим услугам.

В комнате повисла напряженная тишина. Хейне посмотрел на присутствующих и увидел, что капрал отвел глаза, издав легкий стон. Старший сержант мрачно глядел в угол, а командир взвода, переминаясь с ноги на ногу, украдкой поглядывал на ротного.

Ротный улыбнулся. Он ответил Хейне в таком же духе:

– Разрешите и мне представиться – капитан-лейтенант Вегенер, командир вашей роты.

– Рад с вами познакомиться, – произнес Хейне.

– Я тоже очень рад. Должен вам сказать, что за все время моей службы еще ни разу не встречал более штатского человека, чем вы.

Хейне растерялся:

– Сожалею, что вел себя плохо.

– Вовсе нет, – возразил ротный. – Вы вели себя не плохо, а просто совсем не по-военному. Разве вам никто не сказал, в каком виде надо являться к командиру за взысканием?

– Никак нет.

– Ну хорошо, на этот раз я вас отпускаю, но если вы еще раз нарушите дисциплину, то простым разговором со мной не отделаетесь. Понятно?

– Так точно.

Хейне надел шлем, неумело отдал честь и вышел из комнаты с выражением исправного служаки на лице. На радостях, что легко отделался, он слишком сильно хлопнул дверью, и приклад винтовки громко стукнул.

Хейне хотел было в панике убежать, но тут в коридор вышел ротный:

– Разве вы не знаете, что винтовка для солдата – все равно что невеста? А вы собираетесь бежать, бросив ее на произвол судьбы.

Хейне поколебался, а потом сказал:

– Но ведь я оставляю свою невесту в хороших руках, господин капитан-лейтенант.

Ротный не выдержал и рассмеялся.

Под крючком, на который Хейне повесил винтовку, была прикреплена табличка: «Только для командира роты».

– Со мной, мой друг, вы можете себе позволить такие штучки, но с другими командирами настоятельно советую держать язык за зубами, а то неприятностей не оберешься.

Ротный как в воду глядел. Командир взвода и капрал припомнили Хейне все. Они не смогли забыть, как он представился ротному, а пуще всего их задело то, что он разговаривал с капитан-лейтенантом так, будто их вообще не существовало. Они придирались к нему по малейшему поводу, а повод предоставлялся довольно часто. Хейне стоически переносил все придирки, хотя ему приходилось чаще ползать, чем ходить. Он понимал, что главная причина их неприязни заключалась в том, что он умнее их, но это было слишком слабым утешением.

Тяжелые времена настали и для Тайхмана. В роте он был вторым по росту, и это сильно осложняло ему жизнь во время занятий по физической подготовке. Ему нужно было больше времени, чтобы лечь на пол и встать с него.

– Скоро мы обкорнаем эту жердь, – кричал Райман, капрал первого отделения, заставляя Тайхмана в одиночку маршировать вокруг учебного плаца с винтовкой на плече.

После двенадцати кругов у него язык лежал на плече, а Райман спрашивал:

– Небось думаешь, что к тебе придираются? Или считаешь, будто тебя заездили?

– Так точно, господин капрал, – с улыбочкой отвечал Тайхман. Он всегда улыбался, доводя этим Раймана до белого каления.

– Ошибаешься, друг мой, глубоко ошибаешься. Это тренировка, всего лишь тренировка.

Исключительно ради тренировки они заставляли новобранцев забираться по отвесной стенке, ползать по-пластунски и бегать многокилометровые кроссы в противогазах. Всякий, кто слегка откручивал фильтр, чтобы не задохнуться от своего собственного пота, получал три дня гауптвахты. Только ради тренировки они заставляли отделения взбираться бегом по крутому склону с примкнутыми штыками, а в самом крутом месте командир отделения кричал: «Ложись!» Во время подобных тренировок несколько человек обязательно получали штыковые ранения. После того как пострадавших отправляли в лазарет, старшина Земмлер, командир первого взвода, произносил традиционную речь о качествах, присущих немецким военным в целом и военным морякам в частности, и в каждом предложении не менее двух раз присутствовало слово «стойкость». Он стоял перед взводом, напустив на себя невинный вид, и добрым, сочувствующим тоном произносил:

– Товарищи, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. За эти три месяца я должен научить вас всему тому, чему в армии учат целый год. Строевая подготовка – очень важное дело, это азбука солдата, его алфавит, так сказать. И всякий, кто думает, что на флоте будет легче, глубоко ошибается. А теперь вернемся к нашим занятиям. Полагаю, что у вас, как у будущих офицеров, достаточно серого вещества в голове, чтобы понять, зачем вам нужна строевая подготовка. Выйдя из стен этого училища, вы станете образцовыми пехотинцами, я бы даже сказал, виртуозами пехотного дела. Можете в этом не сомневаться. Так что, пожалуйста, не усложняйте мне жизнь своим небрежным отношением к оружию.