Лерка

Раздражение у Лены растаяло. Лерка показался ей грустным и одиноким.

– Ну… – негромко сказала она. – Что ж ты один? Что ты здесь делаешь?

– Стою, – ответил он, не поднимая головы. У ног его валялся листок с нарисованным «изменником Лотькой».

– Где же твой самострел?

– Отдал, – равнодушно сказал он.

– Кому? – спросила Лена, чтобы как-нибудь продолжить разговор.

– Не знаю.

– Ну и ну! Делал-делал, а потом отдал и не знаешь?

– Ну, не помню. – Лерка поежился, словно от Лены веяло зимним воздухом. Видно, он очень хотел остаться один. Может быть, ему взгрустнулось. Может быть, обидел кто-то, а он из гордости переживает молча. Всякое бывает.

Но переживания – это одно, а тихий час – другое. В тихий час надо спать. Или, по крайней мере, делать вид, что спишь. А то Инна Семеновна заглянет в палату, увидит, что у новенькой вожатой нет на месте одного мальчишки, и будет ему нахлобучка, а Лене, наверное, выговор.

– Спать ведь надо, – осторожно заметила Лена. А Лерка коротко вздернул острые плечики. И это было понятнее слов.

«Всегда одно и то же, – молча говорил он. – Надо спать! Это вам надо, чтобы я спал. А мне не надо.»

Лена про себя вздохнула от нерешительности. Конечно, можно было прикрикнуть: «Ну-ка, марш в спальню! Тебя режим не касается?!» Но Лена этого не могла. Ей казалось, что тогда в Лерке что-то надломится. Хрустнет, как реечка в легкой модели планера. И после этого он совсем никому не будет улыбаться.

И все же она сказала настойчивей:

– Ну, Сакурин… Ну, все-таки ведь пора…

– Ты иди, – откликнулся он не глядя. – Я потом приду.

Ничего себе! «Потом»! Это когда же, интересно?

– Ты фокусник, – с досадой сказала Лена. – Есть у тебя совесть? Мне ведь тоже надо отдохнуть.

– Ну, отдыхай, – сказал он. И это была не насмешка. Кажется, он даже слегка удивился: «Кто тебе не дает отдыхать?»

Нет, так нельзя! Не стоять же здесь два часа. Лена решительно нагнулась и подхватила Лерку на руки. Она думала, что этот веселый напор сломит наконец Леркину хмурость и он поддастся игре. Взболтнет ногами, засмеется, побрыкается для порядка, а потом уступит ее ласковой силе. Только скажет с напускной сердитостью что-нибудь такое: «Большая на маленького! Справилась, да?»

Лерка не принял игры. Легонький, как пучок тростника, он вдруг затвердел на руках у Лены. Не дернулся, не крикнул, а отчужденно застыл, отвернув лицо. Неприступно и остро торчали согнутые локти и коленки. И Лене даже показалось, что выросли вокруг него невидимые стеклянные шипы, опасные и хрупкие.

Она растерялась. И отпустить Лерку было нельзя теперь – неловко как-то, и нести его, такого злого и стеклянного… Лена понесла. Осторожно, сердито и быстро. Лерка твердо молчал, и она молчала, хотя в голове прыгали разные злые слова.

Рядом с умывальником она опустила Лерку. Он легко распрямился и встал, по-прежнему глядя в сторону.

– Колючка несчастная! – в сердцах сказала Лена. – Умывайся и марш в постель! Ноги вымой, а то как у негра.

Лерка молча загремел умывальником. Видимо, он считал унизительным спорить.

Лена отошла. «Батюшки! – вдруг спохватилась она. – Он ведь босиком! Сейчас с мокрыми ногами по песку да в кровать…» Но возвращаться к Лерке не стала. Не побоялась, а так…

В конце концов, кроме Лерки, у нее было еще двадцать семь человек, и все такие, что не заскучаешь. Один Щетинников чего стоит! Это надо же придумать: соревнования канатоходцев на высоте в три метра! Первый же канатоходец – Вовка Молчун – сорвался после двух шагов, повис на проволоке и завыл: внизу выжидающе качали макушками беспощадные крапивные стебли. Пришлось ловить «артиста» в растянутое одеяло, а Саньке пригрозить исключением из лагеря. Санька и не моргнул! Во-первых, этим ему грозили каждый день, а во-вторых, нет такого закона, чтобы за канатоходные соревнования выгонять человека из лагеря.

А Николка Морозиков! Вроде бы маленький, послушный, а того и гляди, что влипнет в историю. То на дереве застрянет, то лохматого деревенского пса приютит под кроватью и попадется санитарной комиссии, то подушку увеличительным стеклом прожжет навылет. Да не свою подушку, а Рыбиной!

Понятно, почему прежняя вожатая говорила про них: «Бесы, а не дети!»

Она, эта вожатая, продержалась в лагере месяц, а потом сбежала в город, пришла в заводской комитет комсомола и сказала, что пусть ее повесят на месте, но в этот кошмар она не вернется. Вешать беглянку не стали, а комсорг Миша Петров позвал в кабинет Лену и начал уговаривать поехать ее.