Возвращение клипера «Кречет»

Сидишь ты, дом свой потеряв.

Не пыжься, как младой петух, ты:

Тебе не выйти уж в моря…

Гоша сообразил, что прочитал стихи вслух. Это с ним произошло впервые в жизни. Гоша испуганно посмотрел на мальчика.

– Ничего. Складно получилось, – сказал мальчик. – Только вот это слово «младой»… Какое-то старинное.

– Д-да? – отозвался Гоша и замигал длинными, как растопыренные пальцы, ресницами. – Но… мне кажется, это делает стихи более поэтичными… Нет?

– Может быть, – поспешно согласился мальчик. Он, видимо, понял, что Гоша болезненно воспринимает критику. И сменил разговор: – А вы, значит, по правде остались без жилья? Как же теперь быть?

– Да вот… дали какую-то бумажку с адресом… – Гоша, кряхтя, вытащил из сундучка ордер. Мальчик вытянул к ордеру тоненькую шею.

– Ой, да это же на библиотеке, я знаю!.. Хотите, я вас провожу? Только еще один снимок сделаю, ладно?

Сейчас тот майский снимок висел у Гоши над столом. Рядом с потертой штурманской картой Средиземного моря, под старыми корабельными часами (часы не шли, но придавали комнате в башне морской вид). Гоша с удовольствием посмотрел на свой портрет и с неудовольствием в окошко. Потом плюхнулся с койки на пол и стал делать зарядку.

Наклон вперед, приседание, руки над головой. Еще выше! От усердия Гошины ладони поднимались почти к потолку. Такое у гномов свойство: руки у них длиннющие, свисают почти до пола, а при желании можно их вытянуть еще вдвое.

С ногами у гномов обстоит хуже. Туловище Гоши напоминало метровый обрубок мачты, к нижней части которого были пришлепнуты большущие ступни, вот и все. С людской точки зрения, Гоша выглядел, мягко говоря, странно. Однако среди гномов он считался в молодости симпатичным. Да и сейчас был недурен. Глаза у него остались молодыми. А точнее, даже младенческими – чистыми и добрыми. Правда, кое-кто мог бы их сравнить с глазами теленка, но что из того? Приглядитесь, и вы увидите, какие красивые бывают у телят глаза…

Гоша еще раз посмотрел на свою фотографию, намотал на себя кусок полиэтиленовой пленки и выбрался на балкон. Бр-р-р, эта пресная вода! Дождь хлестал по балкону, по соседним крышам, по всему городу. По каменным плитам тротуаров, по асфальту дороги неслись ручьи. В них, как лодочки, мчались сорванные с веток листья. Ветер гнул акации и платаны и мешал прохожим: одних слишком торопил, другим не давал идти. Задирал на них блестящие разноцветные плащи, вырывал зонтики…

Из-за угла показался большой красно-желтый зонт. Будто ветер унес из ближнего сквера клумбу и тащил ее вдоль улицы. Кто-то не давал тащить клумбу, упирался. Сверху видны были только загорелые ноги в синих носочках и раскисших сандалетах. Дождь косо лупил по ногам, и они блестели, будто покрытые свежим мебельным лаком.

Гоша перегнулся через перила (дождь звонко захлестал по пленке). Зонт был незнакомый, сандалеты – не разберешь какие. Но было что-то знакомое в том, как они упирались, как упрямо цеплялись за щели в каменных плитах.

– Эй, Владик!

2

У четвероклассника Владика Арешкина было прекрасное настроение. По шаткой деревянной лесенке внутри дома (не по парадной, конечно, а по запасной) Владик весело допрыгал до башенки. Свернутый зонт он отряхнул еще внизу – помнил, что Гоша не любит пресную воду (даже умывается соленой, специально разбалтывает соль в ведерке).

Когда Владик показался в дверях, Гоша заохал:

– Это что же делается! Кто это отпускает ребенка совсем раздетого по такой погоде! Ты же схватишь ревматизм и пневмонию! Осень на дворе!

Владик снисходительно улыбнулся. У южного моря осени в сентябре не бывает. Юго-западные ветры не приносят холодов. Они бывают плотные, сильные и хлещут, будто мокрыми полотенцами. Но вода, в которую обмакнули эти полотенца, вовсе не холодная. Ветер такой, будто распахнули дверь из ванной комнаты. И струи дождя совсем теплые – недаром на пустырях выбираются под эти струи серые маленькие лягушки (они живут на суше под прохладными пористыми камнями)…

Все это Владик и объяснил Гоше.

Но Гоша ворчливо сказал:

– Ты же не пресноводная лягушка. Для мальчика вредно столько несоленой сырости.

– У меня зонт!

– Зонт! А рубашка вся мокрая. А ноги-то… Ай-яй-яй!

Гоша единым махом усадил Владика на постель. Сдернул с него сандалии и носки, жарко дыхнул ему на ноги – будто открыли газовую духовку. Потом стал отогревать Владькины ступни в ладонях – громадных и мягких.

Владик хихикал от щекотки, но не спорил. Он протирал подолом рубашки очки.

Гоша накинул Владику на ноги край колючего флотского одеяла, включил на тумбочке электроплитку, пристроил над ней в сушилке для посуды его носки и сандалетки.

– Все равно не успеют высохнуть, – сказал Владик. – Мне скоро в школу.

– До школы еще целый час… Ты почему так рано из дому отправился?

– Как почему? Чтобы к тебе забежать. Я же знал, что флюгер тебя рано разбудит.

Гоша вздохнул и поднял глаза к потолку.

– Чертова скрипучка… Сколько раз писал заявления домоуправу, чтобы смазал, а он отвечает: масла нет и лезть на верхотуру некому… Бюрократ сухопутный.

– Гоша… А у меня в газете снимок напечатали, – тихо сказал Владик.

– Что-о?

– Правда! – Владик прыгнул с койки, достал из сумки и развернул перед Гошиным носом «Пионерскую правду».

Снимок назывался «Опять не взяли». На нем были мальчик-дошкольник и лопоухий щенок. Они сидели на бетонном пирсе, прижимаясь друг другу. Видно было их со спины, но всякий мог понять, что и малышу, и щенку очень грустно. А от берега уходила парусная шлюпка с мальчишками.

Гоша смотрел на снимок долго и внимательно.

– Да-а… – наконец сказал он. – Художественная фотография. Такая… чувствительная. Ты молодец. Ты теперь знаменитость на всю страну…

– Ну что ты, Гоша… – пробормотал Владик, и уши у него потеплели от удовольствия.

– Конечно… А я вот посылаю, посылаю свои стихи в журналы, а никто не печатает. Отвечают, что надо еще учиться и больше читать известных поэтов. А я, между прочим, уже сто семьдесят лет стихи сочиняю…

– Хорошие у тебя стихи, – утешил Владик. – А там, в журналах, сидят, наверно, бюрократы вроде здешнего домоуправа.

– Да нет, я сам виноват, – горестно сказал Гоша и дернул себя за бороду.

– Ты, главное, не унывай, ты работай. Вот напишешь поэму о «Кречете», её-то уж обязательно напечатают.

– Да, «Кречет» – моя последняя надежда, – оживился Гоша. – Я стараюсь… А если не получится?

– У тебя получится, – бодро перебил Владик. – Вон как у тебя здорово:

#

…И южные звезды пылали, как свечи.

И дул равномерный пассат.