Докричаться до отца

Поколение Симона было уничтожено условиями в стране. Это поколение пережило революцию, массовое гражданское смертоубийство, послереволюционное насилие, как то – коллективизацию, индустриализацию, культ личности. Атмосфера в стране была удушающая. Достоинство человеческое подавлялось каждую минуту. Людей, подобных моему деду, загнали в угол, и даже не дали надежды, лишили всяких возможностей выражения своих сил. Свобода достигалась только в алкоголе, – эфемерная, дутая, но свобода.

Особенно тяжело думать о поколении Симона, о его братьях и сестрах – о детях Гавриила и Веры.

Их было семь человек детей, пять братьев и две сестры: Симон (старший), Петр, Владимир, Михаил-Коля, один безымянный, Клавдия (как будущую жену Симона) и Мария. Мария умерла в сорок пять лет от роду, она была почтальоном; Клавдия умерла от туберкулеза в 1934 году; безымянный брат умер маленьким; Михаил-Коля работал сторожем, умер от пьянства совсем не старым; Владимир умер от одиночества и пьянства пятидесяти двух лет от роду; младший Петр погиб в девятнадцать лет, поругался с председателем колхоза и тот написал на него донос, Петра взяли по 58-ой статье, как антисоветчика, отправили в лагерь, где Петр сгинул; Симон не станет в 1965 году во время соседской пьянки.

Что за микроб такой поселился в роду. Что за мерзость такая.

В поколении Симона даже зримо снизился средний возраст жизни. Половина умерли молодыми, или юными, за пятьдесят с небольшим лишь двоим удалось заглянуть. Средний возраст представителей одного поколения рода составил тридцать с небольшим! Средний возраст представителей рода всего лишь за один век, за сто лет, то есть на протяжении всего лишь трех поколений, уменьшился в два с половиной раза! Искусственно! Насильственно! Плевать я хотел на все эти вкупе русские революции, которые принесли смерть в один род, могучий по крови и наследию, замешанный на еврейской и русской крови. Плевать я хотел на прогресс, если один среднестатистический род вымирает целенаправленно и стремительно. Разложение, деградация, пьянство, потеря жизненных сил, потеря веры в лучшую судьбу, безверие, духовное и душевное ничтожество.

После смерти Симона Клавдия жила одна. Хотела выйти замуж, но дети не позволили.

Уже умирая, ни словом, ни жестом Клавдия не вспомнила Симона.

Когда Клавдия умрет на восьмидесятом году жизни, в 1994 году (16 августа), выяснится, что я забыл ее лицо навсегда. Даже когда я узнал о ее смерти, я не вспомнил ее лица, но лишь бесчувственное и бесформенное пьяное ее тело на полу, с задранным подолом. Мерзко. Ни жалости, ни чувств, ни малейшего интереса. Узнав о ее смерти я посидел молча за столом, выкурил сигарету, подумал о том, что я еще на шаг ближе к смерти.

Перед смертью она мучилась. Последней фразой, искупив многое, были ее слова, – «Боже, если Ты есть, забери меня, облегчи мою боль»! Это были последние слова Клавдии. Кажется, ничтожно жила, ничтожно умерла. Но не впустую, коли Господь дал ей просветление в последнее мгновение жизни. И я молюсь о ней ежедневно, о ее душе. Господи! Будь милостив к Клавдии!

Отношения Симона и Клавдии мне не ясны. Они прожили вместе долгую жизнь, больше тридцати лет вместе. Погибелью души завершилась их совместная жизнь. Хотя, расставшись, они, может быть, страдали в разлуке. Пока вновь не встретились на небесах.

Собственно, как мужчины рода перестали венчаться, так с женами в роду начались проблемы. С жизнью начались у рода проблемы, когда из сердец своих представители рода выдавили Бога.

Это мука. Писать о предыдущих поколениях рода. Бесцельной жизни. Отойдя от Церкви и Бога, род потерял план жизни. Смыслом ежедневного и предельно будничного существования представителей рода сделались – водка, еда, грубые удовольствия, материальные приобретения. Без Бога род потерял право на жизнь. Был забыт девиз рода: вкус – выше удобства. И предана забвению любовь, которую сменила выгода. Представители рода разбрелись по земле, потеряв всякое представление о времени, месте и смысле жизни человека. Строго говоря, они перестали быть людьми, они потеряли право называться людьми, отойдя от Бога. Они жили без Бога в сердце, они зачинали без Бога на устах, они любили не ради Бога, но по животному инстинкту.

Так и в стране. Вместе с Церковью и Богом выдавили жизнь из десятков и десятков миллионов сердец. И потому надорвалась история страны, история народа. Ибо история народа, история человеческой цивилизации – это духовная история, основанием и сосредоточением которой является Церковь. Церковь – это роман человека с Богом. У каждого народа – свой роман с Богом. История русского народа – это история Церкви, а потом история государства. То есть история русского народа – это любовь, а потом обязательства. В этом главный секрет строительства русской нации, русской государственности, русской политики, русской экономики. Кто не понял этого – тот не понял ничего в истории России. Потому как история Церкви – это история человечества. История человечества – это любовная история. История любви человека к Богу. История любви и история ненависти человека и Бога. Ведь всякий любовный роман имеет свою историю. Кто этого не понял – тот не понял ничего.

Значит, был план, которому род следовал, который спешил исполнить. Причем, не важно – осознанно или нет. Потому Симон – жертва. Осознанная или нет! – не важно. Чтобы спасти род, Симон сгорел в костре истории? Ничтожность перед Богом превозмог социальным и общественным ничтожеством? Так победил смерть и забвение? Положил жизнь за смерть? Пронес идею рода сквозь ужас безбожия? Победил, презрев все дары, которыми мог окупить подлость безбожия? Да! Если бы не самоубийство, грех которого невозможно искупить раскаянием, но лишь милостью Бога и молитвами потомков. И лишь так есть надежда на то, что Симон когда-то сочетается с Богом после смерти.

От Симона осталась удивительная фотография. Непостижимая. Черно-белая, старая, потускневшая от времени фотография. Снимок сделан с верхней точки. На фотографии Симон, Георгий, неизвестные мне люди. Симон сидит на краю обрыва, резко спускающегося к реке. У берега на воде лодка, в лодке Георгий, он единственный смотрит на зрителя снизу вверх. Будто прощается, любит, жертвует, запоминает, отправляясь в последний путь. Сам, или готовясь кого-то перевезти. У него в руках весла странной бутылочной формы, весла подняты над водой, будто два стрекозьих крыла.

Много лет у меня перед глазами этот снимок, и всегда одно ощущение, будто фотограф парит, яко ангел над нами. Тот самый с жилистыми крыльями, который на похоронах Симона привиделся Георгию, тот самый, который когда-то и Георгия встретит на пути к небу.

Георгий-Офицер, сын Симона, отец Автора-Хроникера

Георгий, родившийся в понедельник 25 августа 1935 года, – сын механика Симона, внук усача и лошадника Гавриила, правнук плотника Якова, праправнук пионера и волкодава Дорофея, прапраправнук раввина и ювелира Ефрема. Сын любвеобильной трактористки Клавдии. Трогательное начало. Редкой внутренней красоты начало. Подарок судьбы, а не начало.

В сентябре 1941 года, когда Георгию исполнилось 6 лет, он взял большие счеты, почти с себя ростом, и пошел в деревенскую школу. Пришел. На вопрос, зачем? Учиться! Тогда учили строго с семи. Георгия отправили домой.

По дороге домой Георгий плакал по причине личного поражения – его не взяли в школу тогда, когда он хотел, так, как он хотел. Самый первый шаг ему не дали сделать так, как он чувствовал. Он шел и плакал, шел, не разбирая дороги. Ему было уже все равно, как и куда идти. Ибо это была не его дорога.

К тому времени в стране три месяца шла жестокая война.

Взяли Георгия в первый класс через год, в 1942 году, когда война докатилась до Волги.

Ему вновь не повезло. Георгий решил руками пощупать механизм машины, которая стояла у стенки совхозного амбара. Полез внутрь. Именно в тот момент, когда машина заработала. Начался ужас. Правую руку уже затянуло в шестеренки. Именно тогда и произошло первое в жизни Георгия чудо. Когда руку уже потянуло внутрь, рядом с машиной появился убогий старичок. Он и остановил машину. Старичка-спасителя Георгий никогда прежде не встречал в деревне. Старичок был будто весь прозрачный, подернутый кисеей. Кажется, даже сквозь него были видны дощатые стены сарая, у которого стояла кровожадная машина.

Бедный Георгий, никто не поверил его рассказу о старичке-спасителе, подумали, мальчик бредит. В военном госпитале мальчику сделали операцию. Прощай еще на год школа!

Мать Георгия Клавдия не пожалела, а наказала Георгия за искромсанную руку, из-за которой он пропустил еще год. Женщина, которая не любит мужа, бьет его детей. На детях срывает свое зло и агрессию, выказывая месть по отношению к их отцу.

Сполна эту чашу материнской агрессии-мести испил Георгий. Он на всю жизнь сохранил это чувство беспомощности, и даже вины перед несправедливым или, что чаще и точнее, просто глупым наказанием. Сохранил на всю жизнь на лице гримасу виноватости по отношению к людям. Всю жизнь, начиная с детства, преодолевая это чувство доступными ему средствами, чаще просто безрассудством, которое выражалось в доступных возрасту средствах.

От такой неотвратимой агрессии дети глупеют, не расцветают, они живут не под защитой – самой сильной в мире после божеской – материнской любви, а в миазмах ненависти, зла и глупости. Они теряют опору, они подвержены теперь стихии. У них нет чувства истины и чувства зла. Они остаются недотепами на всю оставшуюся жизнь.