Девушка, которой нет

– Ты ведь не больна? – полуутвердительно, полувопросительно поинтересовался Саня.

Фея фыркнула – участилось биение о борт пристани. Саня стал лишним грузом, который хотят сбросить или поднять выше над грешной землей и одновременно оставить на себе.

– Я не ожидала, что смогу так ярко чувствовать, – зашептала Фея. Движения ее потеряли плавность. Саня оказался словно в эпицентре землетрясения, которое, увеличивая трещину в земной коре, стремилось затянуть вглубь все, что оставалось на поверхности. При этом слова Феи будто жили отдельно. – Мне говорили – та, кем я стала, уже не сможет любить. Предупреждали, любовь – самый короткий путь к исчезновению. Стремительный… Не знаю, как ты нашел меня. Знаю – я эгоистка. Но обещай, что найдешь меня снова. Достанешь из-под земли. Обещай…

– Обещаю, – легко согласился Саня, который и сам вот-вот должен был провалиться в колыхающуюся под ним пучину.

Фея обхватила его руками и так сильно прижала к себе, что Саня подумал – какая-нибудь кость должна-таки треснуть.

«Впрочем, я заслуживаю перелома всех конечностей», – решил он и наклонился, чтобы целовать Фею. Не останавливаясь, не разговаривая и уже ни о чем не думая.

«Если ты еще раз вспомнишь о деньгах, – уплывая, пообещал Кораблев жуткой твари, засевшей внутри него, – оторву твои радостно звенящие колокольчики».

Аквариум: «Ты нужна мне»

Вечером он договорился о поставке медицинского оборудования из Швейцарии. То, что стоило двести кило «зелени», ему пообещали пригнать за сто. Его деликатные благотворительные намерения хорошо поняли сердобольные знакомые, которые на треть состояли из оборотней в погонах, на треть – из их жен и детей, а еще на треть – из легализовавшихся в пестром бомонде криминальных авторитетов.

«Хватит на два роддома», – решил Саня, подсчитывая предстоящий куш. Та золотовалютнобриллиантовая вакханалия, что творилась в жилище у новой жертвы, только усиливала любовь. Несколько раз Саня пытался задуматься: «Откуда финансы?» – но мозг капитулировал перед очевидной нелогичностью существования внушительных средств в убогой комнатушке возлюбленной («Из лесу, вестимо…»).

Ну и пусть!

Фея была иррациональна в каждом слове, каждом поступке. Но купюры, золото, тайна, любовь – оказались настоящими. Это намертво приковывало Саню.

Они стали неразлучны – на пятнадцать суток, в которых перепутались дни и ночи. У Кораблева перехватывало горло («паника, вечная паника из-за любви… любит-не любит, плюнет-поцелует…»), когда Фея объявляла о том, что не может посвятить себя Сане. Он все равно приходил, топтался у дома, бросал в ее почтовый ящик письма.

Однако не выпросил у провидения случайной встречи – траектории их судеб ни разу не пересеклись помимо тех мест, которые Фея сама назначала.

– Почему ты не заводишь мобильный?

Девушка, как обычно, отвечала загадками:

– Я навсегда вне зоны доступа. Только письма. Только глаза в глаза…

Кроме писем она не использовала никаких средств связи. И однажды не пришла.

Он не бросился к ней домой, постарался несколько дней пересидеть, не искать встречи (профессиональный опыт + + рекомендация всех пособий по соблазнению).

На седьмые сутки не выдержал.

Сунулся к хозяйке – тете Клаве, у которой Фея снимала комнату.

Тетя Клава обрадовалась ему как родному. Он стоял на пороге квартиры и уже хотел двинуться по коридору к заветной двери, но тетя Клава остановила его:

– Ты куда, Сань?

– К Фее, конечно. – Голос Сани дрогнул, очень уж он ждал встречи: сто шестьдесят восемь часов – почти вечность.

После ответа тети Клавы колени Сани, лишившись упругости, готовились обрушить тело к драному коврику у входной двери. Взбесившиеся потоки крови наполнились волокнами ваты, набивая ею ноги, голову, затрудняя дыхание. Руки покрылись холодным несмываемым потом.

– Какой Фее? – Вот что сказала тетя Клава.

– Фее, – пробормотал Саня.

«Я все понял… так и должно было быть…» – метались мысли, хотя что он понял и как должно быть, Саня не смог бы объяснить.

– Сань, ты заболел? Или сказок перечитал? Ты проходи, конечно, коли пришел…

В кухне Саня плюхнулся на табуретку, покачивающуюся и хорошо ему знакомую.

– Да не знаю я никакой Феи! Вот заладил!.. – в который раз возмущенно парировала тетя Клава расспросы Кораблева.

– Откуда же вы меня знаете? – решился Саня на последнюю попытку.

– Здрасьте! – удивилась тетя Клава. – Ты у меня комнату почти месяц снимал.

Кораблев ушел ни с чем.

Спустя полчаса он разыскал лучшую подругу Феи Ленку, обитавшую в соседнем доме. Она сделала круглые глаза, несколько раз испуганно спросила:

– Ты что – прикалываешься?.. С ума сошел, придурок?

Наконец, правдами и неправдами он добился ответа.

Ленка рассказала, что Фею вместе с родителями взорвали:

– Помнишь, темные силы дома в Москве крушили? Фея на Каширке жила. Даже родная бабушка тело не смогла опознать. Методом исключения – по зубам, по всякой другой требухе – вывели, что это она.

На Ленкины глаза привычно навернулись слезы.

Кораблеву показалось – роковой взрыв прозвучал только что. Теперь нужно бежать к пепелищу – в надежде спасти, отыскать, укрепить память о своей любви, о поверженных в прах жизнях.

Саня попрощался и сразу включил запись на диктофоне, которую он сделал во время первой встречи.

Забавой шизофреника казались его фразы в потрескивающих паузах пустоты и молчания. Саня разговаривал сам с собой – ответов девушки он так и не услышал. Его слова точно соответствовали исчезнувшим репликам Феи, прозвучавшим в тот день на Пушкинской площади.

Кораблев помнил каждую из них.

Неделю он пил. Потом съездил в Таиланд.

Вернулся с еще более разросшейся раной в груди. Бросив чемоданы в коридоре, протопал в свою холостяцкую спальню (Фея ни разу не согласилась поехать к нему), нашел ручку, бумажку и написал:

Я ищу тебя. Люблю. Смешно представить, что такая сволочь как я не может жить без другого человека. Я найду тебя!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Вложил в конверт и, не переодеваясь, поехал к дому, где он месяц назад почти каждую ночь проводил на потертой кушетке в объятиях Феи.

Вышагивая между первым и вторым этажами, он мучительно соображал, как действовать дальше. Отчаявшись, плюнул и решил еще раз напиться. Напоследок, словно прощаясь навсегда, прижал руку к почтовому ящику и по инерции заглянул в прорезь.

Письма не было.