Мистер Вечный Канун. Уэлихолн

– Как я могу быть против вашего сна? – попутчица прищурилась. – Но вы должны помнить, что сон в пути опасен.

– Чем же? – удивился Виктор.

– Вы полагаете, что просто засыпаете и едете себе дальше, а потом просыпаетесь, и жизнь продолжается как ни в чем не бывало, так? А вот и нет! Не понимаете? Пока вы спите, произойти может всякое. К примеру, поезд свернет куда-то не туда и вы прибудете в такое место, о котором лучше даже не задумываться. Или еще хуже: быть может, вы никогда так и не проснетесь, а вместо вас на вашей станции, прикидываясь вами, сойдет кто-то другой. Пока подлинный вы где-то там – потеряны в темном купе какого-то поезда в пустошах… – Мисс Хэтти поправила очки и вдруг рассмеялась. – О, не смотрите так – да я же шучу, разумеется… А если серьезно, то все же стоит порой быть чуточку менее беспечным: вы не можете знать, кто зайдет в ваше купе, пока вы спите, кто сядет напротив и какая встреча не значит ничего, а какая значит… что-то.

Виктор кивнул, непонятно с чем соглашаясь. После чего вновь надвинул шляпу на лицо и закрыл глаза. И хоть он не доверял этой явно сумасшедшей женщине (она запросто могла что-то украсть или вытворить еще какую-нибудь пакость), его успокоил следующий мрачный вывод: «Вряд ли со мной сейчас может случиться что-нибудь хуже возвращения домой, которое вскоре меня ожидает. И может быть, даже лучше, если поезд свернет не туда или вместо меня на станции сойдет кто-то другой. И тогда кто-то другой вместо меня придет домой. И все, что намечается, свалится на него…»

С этой логичной мыслью он и заснул.

Поезд качнулся и встал. Виктор тоже качнулся и стукнулся головой о стекло. Шляпа слетела с макушки и упала на лампу, будто на специально предназначенную для нее подставку.

– Уэлихолн! – за окном раздавался трубный, как гудок паровоза, голос встречающего пассажиров станционного смотрителя. – Уэлихолн!

Виктор оглядел купе – никого… Пустое сиденье напротив выглядело тоскливо и даже несколько угрюмо. Не было ни намека на то, что там вообще кто-то недавно находился: пернатый или же в очках и нелепой остроконечной шляпе.

Виктор похлопал себя по карманам, после чего проверил замки на саквояже. Похоже, птичница все же была не из тех, кто обирает сонно-доверчивых попутчиков: и бумажник, и билет, а также – он удостоверился отдельно – письмо от Бетти Сайзмор никуда не делись.

Виктор вдруг поймал себя на том, что уже в пятый раз открывает и закрывает защелки на саквояже. Ему совершенно не хотелось надевать пальто и обматывать шею этим удушающим шарфом. Не хотелось вставать и куда-то идти…

Мимо окна прошел станционный смотритель в шинели и фуражке. В руке он держал колокол, заливающийся, как кот, которому прищемили дверью хвост. Гаркнув очередное «Уэлихолн», служащий вокзала привел Виктора в чувство.

«Неизбежное, как говорит шеф, неизбежно, – подумал он, – поэтому или ты выпустишь тираж, или тебя сдадут в тираж – третьего не дано. Так что отрывай задницу от сиденья, Кэндл, и вперед».

– Вперед, – поморщился Виктор с презрением к самому себе и своей нерешительности.

Он поднялся рывком, будто бы отклеивая себя от сиденья. Мгновение – на пуговицы пиджака. Мгновение – на пальто. Шарф – спиралью вокруг шеи. Переместить шляпу с лампы на макушку, не забыть саквояж…

Виктор сошел с подножки на мощенный плиткой перрон и погрузился в утренний туман и паровозный пар. Он мгновенно утонул в толпе отправляющихся, встречающих, носильщиков с их вездесущими тележками и продавцов с их не менее вездесущими переносными лотками. И вдруг в этом шевелящемся в серых клубах многоголовом, многоногом и многочемоданном существе Виктор Кэндл увидел это лицо.

Было видно, что она заготовила совершенно иную реакцию – быть может, даже холодность, строгость и едкую обиду, – но стоило им встретиться взглядом, как на ее губах сразу же расплылась широкая улыбка, и Виктор вспомнил, почему в детстве называл ее лягушонком.

Правда, сейчас она мало чем напоминала ту костлявую, несуразную одиннадцатилетнюю девчонку, которую он оставил здесь семь лет назад. Перед ним стояла красивая девушка в узеньком бордовом пальтишке. Волосы цвета воронова крыла торчали длинными прядями-перьями из-под красной вязаной шапки. Больше Виктор ничего разглядеть не успел…

– Вик!

Она бросилась ему на шею с такой порывистостью, какая возникает лишь в последний момент и которую нельзя запланировать заранее.

Виктору стало неловко.

– Здравствуй, кроха Крис, – пробормотал он в ухо сестре – или, точнее, в прядь черных волос, закрывающих это ухо. – Я тоже очень рад тебя видеть, но обниматься с дорожной сумкой в руке, знаешь ли, не очень удобно.

Кристина Кэндл отстранилась и снова сделала «лягушонка».

– Занудой был – занудой и остался. А я-то думала, университет и Лондон тебя изменили!

– Боюсь, это им оказалось не под силу.

Люди вокруг толкались. Туфли ступали по ногам Виктора, чемоданы бились окованными углами в его бока. Порой кто-то бурчал «извините», но чаще пассажиры даже не замечали причиненных ими неудобств. На станции было слишком людно для такого маленького города, как Уэлихолн, и в основном перрон заполонили прибывшие. Виктор решил, что, как и он, они приехали к празднику, который только здесь, кажется, и умеют отмечать.

Сестра рассматривала его не моргая. Виктор потупил взгляд: он не мог долго смотреть в эти беспросветно черные глаза – такие же глаза, как у Нее.

– Ладно, пошли скорее отсюда.

Кристина подхватила тяжеленный саквояж брата и с показной легкостью потащила его прочь с перрона, мимо выплевывающих последних пассажиров вагонов, больших часов и билетных касс. Виктор следовал за сестрой, как собачонка на поводке, и они уже почти покинули здание вокзала, когда вдруг кое-что привлекло его внимание.

На одной из скамеек зала ожидания он заметил знакомую фигуру. Виктор мог бы поклясться, что видел остроконечную шляпу и блеснувшие плошки очков, но стоило между ним и бывшей попутчицей пройти какому-то торопящемуся пассажиру, как на том месте, где она только что вроде находилась, никого не оказалось.

– Эй! – раздался сопровождаемый щелчком пальцев возглас от дверей. Это Кристина пыталась привлечь его внимание. – Я понимаю, что ты домой не торопишься, но у меня еще дела в городе – нужно по дороге заехать за Крендельком.

– Твой ухажер? – невесело усмехнулся Виктор, подойдя к сестре. Вслед за ней он протиснулся через старую вращающуюся дверь. – Ты называешь его Кренделек? Как омерзительно мило…

– Ха! Можно сказать, ухажер – хлопот от него не меньше! – Кристина звонко рассмеялась. – Крендельком его называю только я. За то, что он ворует крендельки из блюда в гостиной. Вообще, он любит, когда его величают Коннелли, – он у нас птица тщеславная. Сейчас Кренделек у ветеринара – какая-то напасть с глазами. Отдали позавчера. Сегодня не только ты возвращаешься домой.

– Ты что, завела канарейку?

Округлившиеся глаза сестры можно было использовать в качестве двух печатей под документом, заверяющим, что Виктор – болван.

– Почему канарейку? Коннелли – кот!

– Ну ты что-то говорила о тщеславной птице, я и подумал…

– Это же фигура речи! А вы ведь у нас репортер, мистер Кэндл, – вам ли не знать таких вещей! Канарейка, хм…

– Отстань. – Виктор насупился. Он не виноват в том, что сейчас почти не соображает и будто бы плывет по ветру, как один из этих влажных туманных клочьев, в ожидании, пока его не принесет к порогу, который он с радостью обошел бы стороной.

Кристина снова щелкнула пальцами – судя по всему, это была ее новая вредная привычка. Раньше, как он помнил, она то и дело чесала нос, причем всей пятерней, что выглядело жутковато.

– Помнишь «Драндулет»? – спросила сестра с улыбкой, ткнув пальцем в громадину, которая стояла у входа в здание вокзала.

Виктор застыл. Это был он…

«Драндулет» на самом деле был стареньким двухдверным «Фордом» модели «А». Бордовая краска облупилась, радиатор, напоминающий кривой оскал, насквозь проржавел, две круглые фары на покатых передних крыльях походили на усталые глаза хронического больного.

На этой машине Бэзил, покойный дворецкий Кэндлов, отвозил их с сестрой в школу, после чего заезжал на рынок и в лавки, забирал почту, встречал на вокзале деловых партнеров отца и доставлял их на свечную фабрику Кэндлов, а затем вновь ехал в школу, но уже чтобы забрать детей семейства.

Годы прошли. Бэзил умер. Семейное предприятие зачахло, и на кованые ворота фабрики повесили огромный замок. Детей начали возить на школьном автобусе, а «Драндулет» остался стоять в гараже, и после смерти Бэзила его никто не мог завести. Странно, что Кристине удалось заставить эту железяку двигаться.

Сестра затащила сумку Виктора на заднее сиденье «Драндулета», села за руль и отворила для брата дверь.

– Ну, чего ждешь? – спросила она. Кристина всегда была непоседливой и нетерпеливой – что ж, это не изменилось.

Виктор, задумчивый и преисполненный угрюмых воспоминаний, ступил на подножку и сел в салон. Дверь захлопнулась за ним сама собой. Не успел он этому удивиться, как машина дернулась и, скрежеща, сорвалась с места…

«Драндулет» трясло и качало на ухабистой мостовой.

Виктор молча глядел в окно.

Улочки, по которым они ехали, были туманно-серыми и неприятно-знакомыми. Все здесь о чем-то напоминало. Вот в этой пекарне он подрабатывал после школы: таскал мешки с мукой, топил печи и следил за противнями. По этой улице за ним гнались мальчишки, любившие поиздеваться над «хилым сыночком» тогда еще «богатеньких» Кэндлов. В той подворотне он от них прятался. А у мясной лавки мистера Брекли его таки отыскали. Ох и крепко тогда досталось… Вот в этом темно-зеленом газетном киоске на углу работал когда-то мистер Кинни, который зачитывал прохожим утренние новости, добавляя от себя жуткие и животрепещущие подробности. Обычно его не слушали – либо игнорировали, либо потешались над ним: сумасшедшим был этот мистер Кинни…