Дочь самурая. Ветер судьбы

Архангела прекраснее всего.

И мудрое сферическое зданье
Народы и века переживет,
И серафимов гулкое рыданье
Не покоробит темных позолот.

Собор Святой Софии снаружи выглядел скорее массивным, чем прекрасным.

Из электробуса Юкки, глядя на Храм Святой Софии, видела накрытую куполом массу, казалось что эта куча камней несет в себе нечто хаотическое, но ее ошеломила над входом в храм небесной красоты мозаика, на которой к ногам Богородицы с Младенцем император Юстиниан слагает Святую Софию, воскрешенную им после пожара, а император Константин – город Константинополь. Золотой символ, «два меча», которые избирает империя под покровом Богородицы, чтобы победить мир.

После этого она уже была готова к тому, что при входе внутрь эта куча плинфы и камня обернулась напоенным светом величественным храмом с мудро устроенным, но против ее ожиданий чуждым ей пространством.

Юкки пыталась найти в храме нечто знакомое по храмам синто, но тут не было ничего знакомого или понятного. Это был абсолютно чуждый ей мир.

Непостижимой древностью веяло от колонн, мутно-красных, мутно-малахитовых или голубовато-желтых. Таинственностью были исполнены византийские мозаики. На нее наводили ужас лики апокалиптических шестикрылых серафимов в углах боковых сводов. Строгие фигуры святых в выгибах алтарной стены наводили на мысль о неумолимой силе веры. И страшен в своей суровости возвышающийся среди них образ Спасителя, этого тысячелетнего хозяина храма… Чувствуя себя пигмеем, Юкки почувствовала потерянность среди этой высоты и простора. Над ней – светоносный купол, горячее солнце золотистым потоком льется сверху. И в этом сиянии света Юкки не почувствовала того единения с силами природы, которые всегда были с ней в храмах синто. Тут только Свет и его подавляющая мощь.

Однажды Хикэри прочла поэму, в которой Собор сравнивался со скрытой внутри устрицы сверкающей жемчужиной. Сравнение показалось ей неудачным. Снаружи Собор вовсе не был грубым и некрасивым, как устричная раковина, а выглядел попросту невзрачным. Зато его интерьер затмевал блеск любой жемчужины.

Собор не был переполнен – предстояла лишь послеполуденная литургия в самый обычный день, не отмеченный каким-либо религиозным праздником. Хикэри решила помолиться со всеми. Две «серебряные» последовали за ней.

«Здесь, – читала она в одной из хроник, посвященных строительству Собора, – дух облекся плотью». В каком-нибудь провинциальном городке, вдали от столицы, она так никогда и не поняла бы, о чем говорит летописец. В Константинополе пример стоял перед глазами. Но несмотря на знакомый до мелочей интерьер, Собор до сих не переставал поражать.

Поддерживавшие свод стены пробивали десятки окон. Солнечный свет струился в них, разбиваясь о стены. Лучи словно бы отделяли купол от самого Собора. Когда Хикэри увидела это зрелище впервые, она не поверила, что свод и вправду опирается на стены, которые венчает, – скорее уж парит в воздухе, подвешенный под небесами на золотой цепи. Золотые листы, серебряная фольга и перламутр отбрасывали солнечные лучи в самые дальние углы храма, озаряя их почти бестеневым светом. Хикэри глянула вниз и увидела собственное отражение в золотом мраморе пола.

Стены Собора покрывали плитки снежно-белого мрамора, бирюзы и, на западе и востоке, розового кварцита и оранжевого сардоникса, повторяя в камне сияющее великолепие небес. Взгляд невольно скользил в небо все выше, выше, к полукуполам, где мозаики изображали деяния святых, угодных Христу, а от полукуполов не мог не подняться вверх, к центральному своду, откуда взирал на молящихся сам Бог.

Здесь он изображен был не улыбчивым юношей, но взрослым мужем; облик его был суров и печален, а глаза… когда Хикэри в первый раз пришла послушать проповедь в Соборе, она едва не шарахнулась от этих огромных глаз, чей всевидящий взор пронизывал ее насквозь.

Такой взгляд и подобает Христу, каким изображал его свод, – не пастырем, но судией. Тонкие пальцы левой руки прижимали к сердцу массивный том, в котором записаны все добрые и злые дела.

Человек мог лишь надеяться, что добро перевесит, иначе его ожидает вечность в аду, ибо хоть этот Христос и был справедлив, она не могла представить его милосердным.

Христос, смотрящий на нее с купола, несомненно, справедлив, но милосерден ли он? Мало кто посмеет требовать идеальной справедливости – из опасения, что и в самом деле получит ее.

Тессеры мозаики, обрамлявшие голову и плечи Бога, были покрыты золотой пленкой и поставлены чуть неровно. Стоило изменится освещению, или сдвинуться с места смотрящему, как золотой ореол начинал мерцать и переливаться, придавая изображению торжественное великолепие.

Как всегда, только усилием воли Хикэри отвела глаза от лика Христа.

По всей Империи на сводах храмов помещались подобия этого лика. Но ни одно из них не передавало и малой доли этого скорбного величия, этого сурового благородства. Только в Соборе господь воистину направил руку живописца.

Хикэри ощущала тяжесть божественного взгляда. Даже вид ошеломительно прекрасного патриаршего трона из слоновой кости и кипариса не вернул ее к реальности до конца, пока собравшиеся в храме стояли молча, ожидая начала молитвы.

Она обратила внимание как мощь божественного образа подействовала на Юкки. Та смотрела вверх, пытаясь выдержать взгляд взирающих с купола глаз. Юкки тоже пришлось убедиться, как и множеству других людей, пытавшихся сделать то же самое, что простому человеку такое не по силам.

– Не волнуйся, – тихо произнесла Хикэри, подойдя к Юкки. – Никто не может счесть себя настолько могучим, чтобы противостоять Богу.

Юкки нахмурилась, ее щеки вспыхнули.

– Мы живем в Японии, не боясь никого, и ничему не позволяем запугать себя. А в этом куполе скрыта сила, которая заставляет нас думать, будто мы слабее, чем есть на самом деле.

Ее пальцы сложились в знак, отгоняющий демонов.

– По сравнению с Богом мы все слабее, чем считаем себя, – негромко проговорила Хикэри. – Именно это показывает нам изображение на куполе.

Юкки покачала головой.

Но прежде чем они успели продолжить спор, из бокового придела к алтарю направились два священника. Инкрустированные драгоценными камнями кадильницы испускали облачка ароматного сладковатого дыма.

Верующие приветствовали Вселенского Патриарха Максима V, который шел следом за священниками. На нем было шитое золотом одеяние, обильно украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Во всей империи лишь одеяние Императора превосходило патриаршее пышностью и великолепием.

Хор мальчиков запел хвалебный гимн Христу. Благостные звуки многократно отражались от купола, создавая впечатление, будто исходят из губ самого Бога. Патриарх, воздел руки, не отрывал глаз от лика Христа.

Прихожане повторили за патриархом символ веры. Эта молитва была первыми словами, которые слышал любой русский, потому что ее обычно произносили над новорожденным; ее же первой учил наизусть ребенок, и ее же верующий слышал перед смертью. Для Хикэри она была столь же привычна, как и форма собственных рук.

Следом прозвучали другие молитвы и гимны. Почти не задумываясь, Хикэри в нужных местах отзывалась вместе с прихожанами. Ритуал успокоил ее; он словно сбросил с души груз мелочных забот и превратил Хикэри в частицу чего-то великого, мудрого и практически бессмертного. Она лелеяла это ощущение принадлежности – наверное, потому, что оно с момента переезда в Японию никогда к ней не приходило..

Хикэри едва не ушла из Собора до начала проповеди. Проповеди, будучи по природе своей индивидуальными и специфичными, разрушала в ней то чувство принадлежности, которое она искала в молитве. Но поскольку ей особо спешить было некуда, Хикэри решила остаться и послушать. Кто посмеет попрекнуть ее за набожность?

– Мне хочется, чтобы все вы, собравшиеся здесь сегодня, – начал патриарх, – задумались над тем, сколь многочисленны и разнообразны пути, коими погоня за богатством угрожает ввергнуть нас в ад. Ибо, накапливая золото, драгоценности и вещи, мы слишком легко начинаем считать их накопление самостоятельной целью в жизни, а не средством, при помощи которого мы обеспечиваем пропитание свое и подготавливаем жизненный путь для нашего потомства.

«Нашего потомства?», – с улыбкой подумала Хикэри.

Ее плеча неслышно коснулся служка.

– Его святейшество хотел после проповеди с вами поговорить. Не откажите в любезности послушать проповедь из императорской галереи.

– Подождите меня на улице после проповеди. Кажется, Патриарх мне хочет что-то сказать, – прошептала она на ухо Юкки. Та кивнула.

Хикэри прошла по узкому коридорчику в отгороженную императорскую нишу, двери в которую, по преданию, сделаны из дерева Ноева ковчега. Там стояли два трона, императорский из белого и трон императрицы из зеленого мрамора.

– Ты можешь сесть на него, Ольга! – Патриарх подошел не слышно.

– Я не императрица, – Хикэри погладила спинку трона, – и меня давно так никто не называл.

– Это имя ты получила при крещении и никто не может его отнять. Для вселенской церкви ты принцесса Ольга. И я, Вселенский Патриарх прошу тебя подумать и вспомнить свою Родину, поскольку Веру ты не забыла. С тех пор, как трон из зеленого мрамора занял свое место, на нем давно никто не сидел. Императрица мать – Елена Филипповна не очень любила Константинополь – как и Наталья Николаевна – и недостойная дшерь достойного господаря Душана. А матушка Императора Асэми не поменяла веру. Уже девять лет как погибла Маргарита, но император не может забыть свою первую любовь и наша империя живет без императрицы и он (Патриарх ткнул пальцем в трон) тоже ждет ту которая займет свое место рядом с императором. Ты дала нам надежду что император вспомнит о своем долге и императрица России вновь займет свое место рядом с ним.

– Я может быть буду императрицей Японии, но русский трон… Это невозможно! – растерялась Хикэри.

– За день до твоего прилета по телевидению показали фильм о тебе. То как ты спасла рискуя своей жизнью десятки детей, пусть даже детей преступников, произвело на народ неизгладимое впечатление. Ты ведь в курсе, что Асэми выполнила свое обещание?

– Особо не узнавала. Я только знаю, что она его выполнила, иначе и быть не может.

– Она помиловала всех детей и их матерей. А также всех девушек. Три четверти из помилованных приняли истинную Веру в Токийском Соборе. Ты стала легендой христианства и твоя популярность не только в Японии, но и ТУТ очень велика.

– Ваше Святейшество, – Хикэри растерялась – я никогда не искала популярности и всегда была верноподданной Его Величества. Я люблю его, но никогда не буду что-либо себе выпрашивать и уж тем более интриговать с целью сесть на трон империи. Все в воле Императора и только его.

– Я лишь скромный монах хоть и в патриаршем уборе и не мне судить о путях светских владык.

Однако помните идя по пути власти и о своей Родине, которая ждет вас.