За иконой

Я зашел в церковь. Там между народом я увидел двух крестьян, у которых длинные волосы были сбриты на макушках. Заметив, что я присматриваюсь к ним, старик, мой сосед, пояснил, наклоняясь ко мне:

– Раскольники это.

– Зачем же они бреются?

– А это у них поверье, что, значит, на них дух святой сходит. Так вот, чтобы легче ему взойти в человека… стало быть, волосы мешают… Называемое это гуменце…

Раскольники стояли истово и по временам крестились двуперстным сложением.

Икона, вынутая из киота, стояла у себя, дома, на южной стороне, невдалеке от архиерейского амвона. Над ней было развешено белое полотенце; народ, как всегда, толпился около нее, каждый, подходя, крестился, многие вытирали загрязненным уже полотенцем глаза, целовали икону и проходили дальше. Поставив перед иконой несколько свечей по поручению, данному незнакомыми старушками, я вышел.

На площади мне попался навстречу Андрей Иванович, быстро проходивший среди толпы. Он шел, размахивая руками, не замечая людей и, по-видимому, занятый какою-то мыслью, которая его сильно волновала: губы его что-то бормотали, лицо было задумчиво, сердито.

– А-а, Галактионыч! Я вас ищу…

– Что такое?

– Подите-ка сюда.

Он отвел меня в сторону. Я заметил, что он как будто сконфужен, точно сейчас выдержал баталию и остался побежденным. Лицо его было в поту, глаза растерянно косили.

– Как оно будет правильнее, – спросил он, оглядываясь по сторонам, точно школьник, тайком расспрашивающий у товарища невыученный урок, – то есть как Христос сошел на землю: воплоти или воплоти?..

– Ничего не понимаю.

– Ну, вот, какой вы, ей-богу! Видите: ежели воплоти, – стало быть, голос ударяет вначале, а ежели воплоти – следовательно, уже силу имеет в конце. Ведь это же разница.

– Да зачем вам?

– Стало быть, надо! Потому что я перед людьми оконфужен. Вот видите, какое дело. Стали мы тут говорить о вере… Ну, и я тоже выражал от себя… Да вы не думайте; ей-богу, все правильно говорил, как есть… А один тут из раскольников все мне напротив, все напротив… И вдруг этто он мне и говорит, да ты что, говорит, споришь, а сам еще и разговаривать с нами не можешь. Окажи, говорит, как господь наш Иисус Христос сошел на землю: воплоти или воплоти?[1 - Один из вопросов вульгарной раскольничьей диалектики. (Прим. В.Г. Короленко.)] Ну, я подумал и говорю: «Стало быть, воплоти». – «Поэтому, говорит, ты есть невежа и повинен геенне огненной…» Ей-богу, правда. А я, признаться, и сам маленько сумневаюсь: правильно ли я сказал, потому что они – начетчики… Так вот вы мне объясните.

– Я думаю, что всего правильнее: во плоти.

– Во-пл-о-о-ти? (Андрея Ивановича очень удивила возможность еще третьей комбинации.) А ведь, ей-богу, пожалуй, верно.

Он хлопнул себя по лбу и дернулся в сторону, намереваясь куда-то бежать.

– Да я не понимаю, Андрей Иваныч, зачем вы об этом спорите? Ведь в этом никакой важности нет, и дух учения вовсе не в ударениях.

– Как вы говорите: дух?

Андрей Иванович остановился, готовясь не проронить ни одного слова.

– Ну, да, дух христианского учения!.. А ведь это одно праздное словоизмышление, пустяки…

– Так, так, – мотнул Андрей Иванович головой. – Дух – раз (он загнул один палец), словоизмышление – два (он опять загнул один палец). Еще, может, что-нибудь скажете?

– Будет с вас.

– Ладно! Теперь мне бы его найти; я его этим самым словом сейчас на месте ушибу, ей-богу!

Андрей Иванович возбужденно зашагал в толпе, разыскивая глазами своего антагониста, а я провожал сочувственным взглядом его не совсем-то складную фигуру. При всей его беспорядочной страстности, я знал, что в нем бродят, не находя исхода, искренние и глубокие запросы… Мне было досадно поэтому видеть его глубокое огорчение от своей беспомощности перед схоластической диалектикой.

Увы! мог ли я предвидеть в эту минуту, что для моего сожаления вскоре представятся гораздо более основательные поводы?..

XIII

Андрею Ивановичу нужно было зайти к знакомому мужику в одну из ближайших деревень, носящую многозначительное название Сивухи. Он звал меня, но я чувствовал усталость и хотел сберечь силы для обратного пути. Поэтому мы условились, что он пойдет один, а я выйду спустя некоторое время и потихоньку пойду по дороге, Андрей Иванович меня догонит.

Я так и сделал. Пошатавшись еще по базару, напившись чаю и расплатившись с хозяевами, я надел свою котомку и тихонько поплелся прямою лесною дорогой.

Оказалось, однако, что Андрей Иванович опередил меня. Выйдя из лесу, я вдруг услышал его голос:

– Эй, Галактионыч, подите сюда!

Он лежал на траве, среди целого общества, у зеленого шалаша, построенного под лесом в стороне от дороги. Синий дымок вился тонкой струйкой над землей, теряясь в кустарнике. Над огоньком висел котелок, и какой-то мужик с мохнатою головой, без шапки и босой, мешал в котелке ложкой. Другой, тоже раздетый, лежал у огня, облокотившись подбородком на руки. Человека три в сапогах и шапках, видимо, проезжие, остановились на время. Невдалеке стояли нераспряженные телеги, а лошади щипали у кустов траву, обмахиваясь хвостами. Еще какой-то низенький мужичок, весь серый и белесый, со светлыми глазами и незначительными чертами лица, которые хранили выражение постоянной недоумелой улыбки, сидел в стороне от других в телеге, то и дело пожимаясь от комаров и почесываясь.

Поздоровавшись, я пожелал узнать, зачем здесь шалаш и что они делают в поле далеко от деревни.

– Бекетчики, – сказал лежавший на земле, – значит – гля бекету…

Видя, что я не совсем понял, другой, мешавший ложкой в котле, прибавил:

– Гля разбою, стало быть, гля грабежу мы поставлены.

Я догадался, что это сельский пикет. Сняв котомку и положив ее под голову, я с наслаждением растянулся на сыроватой траве. Над моею головой лапчатые листья клена, насквозь пронизанные лучами солнца, качались на длинных стебельках, купаясь в синем воздухе, и мне казалось, что они трепещут от такого же сознательного наслаждения, какое в эту минуту переполняло меня. Между тем в компании около огонька начался опять разговор, прерванный моим приходом. Первый начал Андрей Иванович.

– Ну, ну, говори дальше, не опасайся… Товарищ это мой, простяк!

– Ну вот, больше ничего. А что полагаю я: не может быть, значит, чтобы нам провалиться, потому как мы при отцах-дедах надаваны господами и живем, стало быть, на отцовском месте. Потому что господа, значит, об монастыре радели. Мало ли их, господ, и теперича на кладбище лежит. Вот была, слышь, война Севастопольска. Я мальчонкой был, и то помню: выбежали мы с ребятами за околицу, глядим, везут из лесу в черной телеге смоляной гроб, а в гробу, слышь, полковник убитый в монастырь едет корониться. Да не то что полковники, тут и генералы лежат…

– Не туда гнешь! – строго сказал Андрей Иванович. – Ты это что же на генералов свернул? Ты о кудеснике доскажи. Он, видишь, тебе какое слово сказал. Стало быть, ты ему и отвечай, а генералов оставь!

– Дэ-э!.. То-то вот… – подтвердил один из проезжих мужиков не без ехидства.

Я понял, что опять попал на словопрения, и мне стало ясно взаимное положение сторон. «Бекетчик» Иван Савин – мужик из подмонастырской слободки, быть может, прямой потомок какого-нибудь Петра Алексеева или Сидорки Тимофеева, которых в старые годы, как мы видели выше, сыскивали, имали, били за «несмысленное и скотское дерзновение» кнутом и водворяли на прежнее жилище, дабы «обитель паче прославлена была, а не пуста»… Потомки Сидорки Тимофеева, давно уже лежащие под старым крестом со всею «силой» похороненного здесь мира, примирились с обителью… Но кругом осталось много непримирившихся… Собеседники Савина – беспоповцы из окрестных деревень, возвращавшиеся на этот раз с базара. Предмет спора – будущая судьба «Ораного поля»… В старообрядческом населении, жадно подхватывающем все проявления человеческой слабости среди иноков обители, носится легенда, гласящая, что некогда всему этому месту суждено провалиться сквозь землю, как Содому… Люди старой веры угрожают этим также и слободке… Андрей Иванович на сей раз являлся в не совсем-то подходящей ему роли посредника или председателя на этом полевом диспуте у «бекетного» шалаша…

Иван Савин насчет кудесника ответил не сразу. Я не глядел на него, но ясно представлял себе его спокойное лицо, простодушный взгляд голубых глаз, мохнатую белокурую голову и неторопливые движения. Он продолжал помешивать в котелке, и когда заговорил опять, то в его голосе слышалась спокойная уверенность человека, не навязывающего своих взглядов другим, но зато твердо убежденного в том, что он говорил.

– А насчет кудесника так это верно… Была, слышь, у одного монаха черная книга, и по этой самой книге он до всего доходил… Всю ночь, бывало, огонек у него в келье: мастерит что-то, либо эту книгу читает. И сделал он земное подобие, вроде бы сказать шар земной, и тут тебе солнце, и земля, и звезды. Заведет пружину – и пойдет эта земля в ход, и солнце тебе выкатывается, и луна круг земли ходит, и, стало быть, – звезды тоже по своим местам… Как у бога, так и у него… в аккурат!

– Ну, в этом, я полагаю, греха нету, – сказал Андрей Иванович, – потому это называемый глобус.

Я повернул голову, чтобы видеть, какое впечатление произвели эти слова городского человека на собеседников. Услышав его приговор, снабженный таким мудреным словом, старообрядец глядел несколько секунд растерянным взглядом.

– Нету греха, говоришь? – в этаком-то деле?..

– То-то, сказывают, в этом еще греха нету, – продолжал Савин, – потому что это подобие на славу божию, значит – для вразумления человеков… Ну, а вы послушайте дальше. Стало быть, сколько-то прожил он и помер скорою смертью, без покаяния. Пал у себя в келье и умер.