– Я… у своего отца.
– Это ещё хуже! – с уверенностью сказал Валек. – Я никогда не ворую у своего отца.
– Ну, так я попросил бы… Мне бы дали.
– Ну, может быть, и дали бы один раз, – где же запастись на всех нищих?
– А вы разве… нищие? – спросил я упавшим голосом.
– Нищие! – угрюмо отрезал Валек.
Я замолчал и через несколько минут стал прощаться.
– Ты уж уходишь? – спросил Валек.
– Да, ухожу.
Я уходил потому, что не мог уже в этот день играть с моими друзьями по-прежнему, безмятежно. Чистая детская привязанность моя как-то замутилась… Хотя любовь моя к Валеку и Марусе не стала слабее, но к ней примешалась острая струя сожаления, доходившая до сердечной боли. Дома я рано лёг в постель. Уткнувшись в подушку, я горько плакал, пока крепкий сон не прогнал своим веянием моего глубокого горя.
6. На сцену является пан Тыбурций
– Здравствуй! А уж я думал – ты не придёшь более, – так встретил меня Валек, когда я на следующий день опять явился на гору.
Я понял, почему он сказал это.
– Нет, я… я всегда буду ходить к вам, – ответил я решительно, чтобы раз навсегда покончить с этим вопросом.
Валек заметно повеселел, и оба мы почувствовали себя свободнее.
– Ну что? Где же ваши? – спросил я. – Всё ещё не вернулись?
– Нет ещё. Чёрт их знает, где они пропадают.
И мы весело принялись за сооружение хитроумной ловушки для воробьёв, для которой я принёс с собой ниток. Нитку мы дали в руки Марусе, и, когда неосторожный воробей, привлечённый зерном, беспечно заскакивал в западню, Маруся дёргала нитку, и крышка захлопывала птичку, которую мы затем отпускали.
Между тем около полудня небо насупилось, надвинулась тёмная туча, и под весёлые раскаты грома зашумел ливень. Сначала мне очень не хотелось спускаться в подземелье, но потом, подумав, что ведь Валек и Маруся живут там постоянно, я победил неприятное ощущение и пошёл туда вместе с ними. В подземелье было темно и тихо, но сверху слышно было, как перекатывался гулкий грохот грозы, точно кто ездил там в громадной телеге по мостовой. Через несколько минут я освоился с подземельем, и мы весело прислушивались, как земля принимала широкие потоки ливня; гул, всплески и частые раскаты настраивали наши нервы, вызывали оживление, требовавшее исхода.
– Давайте играть в жмурки, – предложил я.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого смеха и шлёпала по каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что не могу поймать её, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Сильная рука приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с глаз моих спала.
Тыбурций, мокрый и сердитый, страшнее ещё оттого, что я глядел на него снизу, держал меня за ногу и дико вращал зрачками.
– Это что ещё, а? – строго спрашивал он, глядя на Валека. – Вы тут, я вижу, весело проводите время… Завели приятную компанию.
– Пустите меня! – сказал я, удивляясь, что и в таком необычном положении я всё-таки могу говорить, но рука пана Тыбурция только ещё сильнее сжала мою ногу.
– Отвечай! – грозно обратился он опять к Валеку, который в этом затруднительном случае стоял, запихав в рот два пальца, как бы в доказательство того, что ему отвечать решительно нечего.
Я заметил только, что он с большим участием следил за моею несчастною фигурой, качавшеюся, подобно маятнику, в пространстве.
Пан Тыбурций приподнял меня и взглянул в лицо.
– Эге-ге! Пан судья, если меня не обманывают глаза… Зачем это изволили пожаловать?
– Пусти! – проговорил я упрямо. – Сейчас отпусти! – И при этом я сделал инстинктивное[51 - Инстинкти?вный – безотчётный.] движение, как бы собираясь топнуть ногой, но от этого весь только забился в воздухе.
Тыбурций захохотал.
– Ого-го! Пан судья изволят сердиться… Ну, да ты меня ещё не знаешь. Я – Тыбурций. Я вот повешу тебя над огоньком и зажарю, как поросёнка.
Отчаянный вид Валека как бы подтверждал мысль о возможности такого печального исхода. К счастью, на выручку подоспела Маруся.
– Не бойся, Вася, не бойся! – ободряла она меня, подойдя к самым ногам Тыбурция. – Он никогда не жарит мальчиков на огне… Это неправда!
Тыбурций быстрым движением повернул меня и поставил на ноги; при этом я чуть не упал, так как у меня закружилась голова, но он поддержал меня рукой и затем, сев на деревянный обрубок, поставил между колен.
– И как это ты сюда попал? – продолжал он допрашивать. – Давно ли?.. Говори ты! – обратился он к Валеку, так как я ничего не ответил.
– Давно, – ответил тот.
– А как давно?
– Дней шесть.
Казалось, этот ответ доставил пану Тыбурцию некоторое удовольствие.
– Ого, шесть дней! – заговорил он, поворачивая меня лицом к себе. – Шесть дней – много времени. И ты до сих пор никому ещё не разболтал, куда ходишь?
– Никому.
– Правда?
– Никому, – повторил я.
– Похвально!.. Можно рассчитывать, что не разболтаешь и вперёд. Впрочем, я и всегда считал тебя порядочным малым, встречая на улицах. Настоящий «уличник», хоть и «судья»… А нас судить будешь, скажи-ка?
Он говорил довольно добродушно, но я всё-таки чувствовал себя глубоко оскорблённым и потому ответил довольно сердито:
– Я вовсе не судья. Я – Вася.
– Одно другому не мешает, и Вася тоже может быть судьёй, – не теперь, так после… Это уж, брат, так ведётся исстари[52 - И?сстари – с давних времён, издавна.]. Вот видишь ли: я – Тыбурций, а он – Валек. Я нищий, и он нищий. Я, если уж говорить откровенно, краду, и он будет красть. А твой отец меня судит – ну, и ты когда-нибудь будешь судить… вот его!
– Не буду судить Валека, – возразил я угрюмо. – Неправда!
– Он не будет, – вступилась и Маруся, с полным убеждением отстраняя от меня ужасное подозрение.
Девочка доверчиво прижалась к ногам этого урода, а он ласково гладил жилистой рукой её белокурые волосы.