Раненый в лесу

– Черт побери, – повторил майор.

Слышно было мягкое урчание, оно ползло по полям, земля под Кораллом глухо гудела.

– Броневики, – сказал майор, – черт побери… Если они нас обнаружат… Поручик Речной, как со сбором? – обратился он к офицеру в конфедератке, вышедшему из лесочка.

Из-за деревьев высыпали партизаны. С трудом перебираясь через ров, они толпились на дороге.

Позванивала амуниция, молча собиралась бесформенная колонна. Майор все всматривался в горизонт, насыщенный призрачным светом. Зарево справа разгоралось; внизу краснота стала кровавой, пламя все ярче и шире высвечивало небо. Майор глядел, не мигая. «Растяпа, – подумал Коралл, – погубил половину отряда. Растяпа…» Коралл чувствовал в себе то, что он раньше беспокойно искал в других, даже в растяпе майоре. Коралл помнил момент, когда это внезапно вспыхнуло в нем самом; полный радостного удивления, прислушался он к появившемуся неизвестно откуда чудесному чувству силы. С тех пор прошло уже несколько часов, а это чувство не исчезало. Рука не беспокоила его, кисть слегка деревенела, но боли не было. И раненая рука, и бурые подтеки на куртке и бриджах – все это наполняло его гордостью.

Колонна то и дело рассыпалась. Одни, где стояли, там и садились на песок, другие расхаживали взад и вперед. Некоторые – кто по одиночке, кто малыми группами – все еще выходили из леса. Коралл узнал высокую, немного сгорбленную фигуру Априлюса, тот был в черной шоферской кепке, в черном костюме, с перекрещенными на груди пулеметными лентами, с длинной немецкой винтовкой. Коралл увидел его таким, как тогда – вскакивающим под огнем и рычащим своим пропитым голосом: «Бей этих сволочей!» Около него стоял взводный Томек в круглой егерской фуражке, в егерском мундире с широкими темно-синими нашивками. Еще Коралл заметил круглую каску Сосны, припомнил блеск стали в гуще папоротников, и рывок руки, и вспышку, и грохот гранаты, и тотчас после взрыва размеренный, терпеливый зов немца из расчета заглохшего станкового пулемета: «Sanit?ter! Sanit?ter!» Он узнал и стройную фигуру Аполлона: с непокрытой белокурой головой, замотанной бинтом, в светлом клетчатом пиджаке, в габардиновых бриджах, босой, он стоял в стороне, около рва, в кулаке теплился огонек сигареты. Коралл вспомнил, какую неприязнь вызывал у него этот щеголеватый варшавский красавчик, а ведь и он оказался храбрым парнем. В ушах все звучит его голос: «Ничего! Ни хрена они нам не сделают!» Он заметил Березу, Мундека и еще несколько человек среди нестройной колонны, над которой сейчас поднимался приглушенный говор, кашель, то здесь, то там падало крепкое словечко. Он смотрел на них и думал: все они – Априлюс, Томек, Сосна и он – отмечены чем-то особенным, что неразрывно связывает их.

Колонна дрогнула, расступилась, и прямо из чрева ночи, дышащей огнем, пульсирующей десятками моторов, показалась телега, ползущая по дороге. Майор и поручик Речной прошли мимо Коралла, разговаривая вполголоса. Коралл направился за ними, до него донеслись слова майора: «Это только сам Коралл…»

– В чем дело, пан майор? – спросил он, подходя к командиру.

Майор повернул голову.

– Если Венява не придет в себя…

– Стой! – приказал Речной.

С телеги откликнулось протяжное «тпру»… Лошадь остановилась.

Венява неподвижно лежал на телеге. Майор оперся руками о край, наклонился над раненым так низко, что казалось, надорванный, спадающий одним крылом с пилотки орел вот-вот коснется окровавленного лба. Командир молчал, вслушиваясь в хрипящее, булькающее дыхание.

– Венява, – прошептал он и повторил громче, – Венява, поручик Венява.

Подъехала вторая телега, на ней лежал Ястреб. Лошадь, храпя, била копытами, мотала головой, звеня упряжью. Сосна схватил ее за узду, дернул, замахнулся кулаком, плечом навалился на оглоблю. С другой стороны Мацек натягивал вожжи: «Назад, кляча, вот дура, крови боится! Назад!» Песок заскрипел под колесами, и лошадь, приседая, попятилась, откатив немного телегу.

Майор выпрямился, подтолкнул Коралла и отвел его в сторону.

– И еще одно… Коралл, самое важное. – Он положил руку на плечо Коралла. – Вы сегодня хорошо себя показали. Горячий был денек… При первой же возможности я представлю вас к повышению…

– Выбраться бы только, – сказал Коралл.

* * *

Перед рассветом, когда люди спят крепче всего, они добрались до намеченного леса. Коралл заметил, что небо в стороне Недзвяды погасло, шум моторов умолк. Телеги остановились на опушке перелеска, Коралл отошел от них, чтобы найти место для раненых, и очутился среди невозмутимой тишины, в мглистых, неподвижных сумерках.

Он вдохнул несколько раз эту тишину, растворяясь в ней, успокаиваясь, и его постепенно охватило оцепенение и усталость. Потом он заметил, что ночной мрак рассеивается, низко на поле белеют клочки тумана, а горизонт на востоке просвечивает бледно-желтым. Темными оставались только деревья – они становились все чернее и четко выступали в мутном полумраке.

В тишине сухо треснула ветка под ногами, кто-то засвистел, подражая иволге, – это Сирота углублялся в перелесок… Коралл направился в ту же сторону. Неподалеку он нашел поляну, окруженную елями. Выбравшись из можжевельника, Коралл увидел восходящее солнце: его диск отделялся от горизонта. Серая тень еще хмурилась над землей. Небо на западе почти до зенита было подернуто чуть порозовевшей рябью облаков, а на востоке, окруженное синевой, наливалось, краснело резко очерченное солнце.

Коралл любил эту пору. Он впитывал в себя пестроту красок, бодрящие порывы ветра, тишину, в которой рождались первые дневные звуки. Но сегодня было что-то еще… Ему казалось, будто сегодня он впервые увидел восход солнца. Десять дней, с тех пор как вокруг их отряда стали кружить броневики и грузовые машины немецких карателей, каждое утро, бросавшее отряд на произвол яркого света, обдавало Коралла холодным страхом. А когда это, собственно, было? Он не мог даже вспомнить того неприятного чувства, которое приносил каждый дневной привал. А ведь день, едва просыпавшийся, обещал испытание тяжелее прежних. И все же, глядя на восходящее солнце, Коралл почувствовал себя свободным. Отдаваясь радостному ощущению свободы, тому новому, что возникло вчера в его душе, он становился частью окружавшей его природы. Ответственность не тяготила, наоборот, окрыляла его, он был готов на все.

Ветряк отправился на восходе солнца. Уходя, он старательно завел пузатые часы-луковицу, сверив их с часами Мацека. Было два тридцать пять. Он спрятал часы в кармашек на животе, застегнул домотканый пиджак и, надвинув на лоб серую кепку, сказал Кораллу:

– Ну, я пойду…

– Ты, Ветряк, смахиваешь на конокрада, – заметил Мацек.

– Так и надо, – сказал Коралл.

– Конокрадов немцы не трогают, – пробурчал Ветряк, махнув рукой на прощание. – А вы, хлопцы, держитесь…

– К полудню вы должны быть здесь, – бросил ему вдогонку Коралл.

Пройдя немного, Ветряк замедлил шаг, потоптался на месте, обернулся, постоял.

– В чем дело? – крикнул Коралл.

Мацек рассмеялся. Ветряк быстро подошел, расстегнул пиджак, рубашка в розоватую полоску была распахнута, виднелся круглый блестящий образок на загорелой груди. Из-под ремня, туго затянутого на впалом животе, Ветряк достал парабеллум с хищно вытянутым стволом, свинцово-серый, со стершейся оксидировкой.

– Я пойду без оружия, – сказал он и протянул пистолет Кораллу.

– Дайте мне, – попросил Сирота, – ради бога, прошу вас, у меня ведь только этот самопал. Пан подхорунжий, у других-то есть…

Он схватил пистолет и тут же спрятал его в карман широких бриджей.

Ветряк удалялся все быстрее. Молочный туман, стоявший над лугами, постепенно поглощал его, над облаком пара плыли только его плечи и голова.

– Ну и пройдоха же он, – сказал вполголоса Мацек и вдруг рассмеялся.

Коралл посмотрел на него.

– Почему? В случае обыска выйдет сухим из воды.

Мацек по-прежнему усмехался.

– Я не совсем тебя понимаю, – пробурчал Коралл, избегая его нахального взгляда, – по-моему, ты черт знает что выдумал…

Мацек пожал плечами.

– Я не отдал бы оружие ни за какие деньги. Разве что собирался бы…

– Заткнись, – оборвал его Коралл.

Мацек замолчал. Коралл заметил, как его щеки заливаются краской, и почувствовал удовлетворение. Раньше он не смог бы приструнить этого щенка, который набрасывался на каждого. Коралл отвернулся. «А все же он мне нравится, – думал Коралл, идя через перелесок к раненым, – и гораздо больше, чем тот, что исчез в тумане, хотя от того зависит наше спасение».

В этот ранний час лес пахнет грибами, мхом и пряной терпкой смолой. От земли, вспотевшей после ночи, от лесной травы и от низко свисающих еловых лап, покрытых росой, тянет влажным холодком. Тень широко распростерлась понизу, солнечные лучи, не грея, постепенно проникают в глубину леса. Слышно хлопанье крыльев и карканье ворон в кронах сосен.

Коралл ночью так и не спал, но сейчас он словно проснулся, что-то в нем встрепенулось, внезапное озарение прогнало дремоту, таившуюся в самых дальних уголках сознания.

В утреннем свете Коралл увидел лицо Ястреба, бледное, заострившееся, с кругами под глазами и со спекшимися, почти черными губами. На Ястребе была зеленая пилотка, натянутая на лоб и на уши, он был укрыт до самого подбородка темно-синим теплым пальто, куском серого одеяла и коричневой курткой Мацека. Под этим тряпьем руки раненого, прижатые к груди, все время тряслись. Сдерживая дрожь губ и поднимая на Коралла блестящие глаза, Ястреб прерывисто говорил:

– Ветряк пошел… Хорошо… Хорошо, что он… Он знает каждую тропинку. Ох, черт, как меня трясет… Но я выдержу… К вечеру Ветряк вернется…

– Он должен быть в полдень, – сказал Коралл.