Письма

126

К письму прилагаю небольшой набросок, о котором я упоминал ранее, – «Au Carbonnage» [ «У торговцев углем»]

Мне действительно хотелось бы научиться делать беглые наброски то одного, то другого из числа большого количества предметов, которые я встречаю на своем пути во время прогулок по окрестностям, но поскольку это может отвлечь меня от моей настоящей работы, то лучше и не начинать. Вернувшись домой, я сразу приступил к работе над проповедью о «бесплодной смоковнице», Евангелие от Луки, XIII: 6–9.

Этот небольшой рисунок «У торговцев углем» не представляет собой ничего особенного, но была причина, которая заставила меня его сделать: я хотел изобразить людей, которых вижу здесь, которые работают на шахтах, и это своеобразный народ. Домик у дороги, и это на самом деле маленькая таверна, пристроенная к зданиям, расположенным над шахтой, сюда во время обеденного перерыва рабочие приходят пообедать и выпить по стаканчику пива.

Кем, 5 августа 1879

131

Если бы у тебя появилось время приехать сюда и пробыть здесь день или даже больше, я был бы бесконечно рад.

Я мог бы показать тебе больше рисунков, изображающих местных жителей, не те, что ценны как попытка овладеть техникой, но, возможно, ты найдешь в этих сценах все то, что впечатлит тебя своим живописным характером, какого на этой территории предостаточно.

Недавно я побывал в мастерской у Петерсена, который работает в манере Андреаса Схелфхаута или Йоханнеса Хоппенбрауэрса и отлично знает толк в искусстве. Он попросил меня дать ему один из моих рисунков, выполненных в моей обычной манере.

Я часто засиживаюсь за работой допоздна, чтобы запечатлеть то, что меня поразило или подкрепить мои мысли, возникающие спонтанно, под воздействием увиденного.

Июль 1880

133

Время, когда птицы теряют свое оперенье, – это для нас, людей, то же самое, что переживаемые нами несчастья, неудачи, трудности. Человек может навсегда потерять оперенье, а может выйти из этого состояния обновленным, преображенным. И все же терять оперенье не стоит публично, в этом нет повода для радости, поэтому в такие тяжелые времена необходимо уединяться от всех.

Если ты можешь простить человека, поглощенного изучением картин, ты согласишься, что любовь к книгам так же священна, как любовь к Рембрандту, и я даже думаю, что каждая из них дополняет другую.

Что поделаешь! То, что происходит внутри, поневоле прорывается наружу. В душе человека пылает мощный костер, но никто никогда не придет, чтобы согреться подле него. Прохожий замечает не более, чем дымок, выходящий из трубы, и проходит мимо своей дорогой.

Так что же делать? Разжигать этот костер внутри себя, хранить его в себе и терпеливо ждать, но ждать страстно, с нетерпением того часа, когда кто-то придет и сядет около твоего огня? Но захочет ли этот кто-то остаться? Пусть тот, кто верует в Господа, ожидает этого часа, который наступит рано или поздно.

А сейчас о том, что в данный момент мои дела не складываются, так было не однажды в прошлом, такое не раз случится в будущем. Но возможно также и такое, что после того, как все идет наперекосяк, обстоятельства наконец улучшаются. Я не рассчитываю на это, возможно, этого не случится вовсе, но если перемены к лучшему когда-то произойдут, я посчитаю, что получил слишком много, преисполнюсь благодарности и скажу: «Наконец-то! Так что я получил все же что-то после стольких лет испытаний!»

Пишу тебе произвольно, только то, что приходит в голову.

Мне было бы приятно, если б ты смог разглядеть во мне кого-то другого, а не просто бездельника.

Потому что бездельник бездельнику рознь. Есть люди, которые ничего не делают из лени, отсутствия характера или низости своей натуры. Ты можешь, если хочешь, считать меня одним из них.

Есть и другой сорт бездельников, которые испытывают внутреннее желание что-либо делать, но ничего не делают, потому что у них нет возможности действовать, потому что они словно бы существуют в неволе, потому что они лишены того, что необходимо, чтобы трудиться продуктивно, потому что неотвратимые обстоятельства привели их к этому. Такой человек не всегда знает, на что он способен, но он чувствует инстинктивно: «Тем не менее, у меня получается что-то, я чувствую смысл своего существования! Я знаю, что могу быть другим человеком! Чем я могу быть полезен, что я мог бы делать? Во мне есть нечто, но что это?»

Это совсем другой сорт бездельников. Ты можешь, если тебе хочется, считать меня одним из них.

Птица в клетке отлично понимает весной, что существует нечто, что у нее может получиться хорошо, она чувствует всем сердцем, что есть нечто, что нужно сделать, но она не может этого сделать. Она ничего не может вспомнить, затем у нее возникают смутные мысли и она говорит себе: «Другие вьют гнезда, рождают потомство и взращивают его». И вот уже она начинает биться головой о прутья клетки. Но клетка не отворяется, и птица сходит с ума от отчаяния.

«Вот лежебока, – скажет иная птица, пролетающая мимо, – она живет в комфорте». А заключенная живет и не умирает, никому не показывая, что творится у нее на душе. Она здорова и даже весела, когда светит солнце. Но когда другие птицы улетают в теплые края, она впадает в меланхолию. «Но, – скажут дети, наблюдающие за птицей в клетке, – у нее есть все, что ей нужно». Даже если эта птица смотрит сквозь решетку на хмурое, грозовое небо и чувствует, как все внутри нее протестует против ее пребывания здесь: «„Я в клетке! Я в клетке! И у меня ничего нет, идиоты!“ О, ради Бога, дайте мне свободу быть такой же птицей, как другие!»

Есть бездельники, как эта птица.

Люди подчас сталкиваются с невозможностью что-либо делать, потому что заключены в ужасную, ужасную, очень ужасную клетку.

Существует также освобождение, я знаю, окончательное освобождение. Репутация, разрушенная заслуженно или несправедливо, растерянность, неудачи – все это делает человека пленником. Ты не всегда можешь ответить на вопрос, что заставляет тебя замолчать, что выстраивает стены, что заставляет умереть при жизни, но ты ощущаешь что-то вроде решетки, клетки, что-то вроде стены.

Можно ли сказать, что это выдумки, фантазия? Я так не думаю. И тогда я спрашиваю себя: «Мой Бог! Неужели это надолго, навсегда, навечно?»

А знаешь ли ты, что может разрушить тюрьму? Глубокая, серьезная привязанность. Быть друзьями, быть братьями, любить – вот то, что поможет распахнуть двери темницы. Тот, кто лишен этого, остается мертвым.

Но там, где есть сочувствие, жизнь возрождается.

Порой тюрьмой зовется предубеждение, непонимание, роковое незнание того или иного, недоверие, ложь.

Кем, 20 августа, 1880

134

Я сделал набросок, изображающий шахтеров, мужчин и женщин, под снегом идущих утром в шахту по тропинке вдоль живой изгороди из тёрна – едва различимые в полутьме тени. На заднем плане – контуры строений и подъемника на фоне неба.

Посылаю тебе этот набросок, чтобы ты смог представить себе все это. Я чувствую, что мне необходимо учиться рисовать фигуры у таких мастеров, как Милле, Бретон, Брион или Боутон и другие. Что ты думаешь об этом наброске и как тебе сама идея?

Я бы хотел выполнить этот набросок лучше, чем у меня получилось. На нем в его нынешнем виде высота фигур около 10 см. На парном к нему рисунке изображены шахтеры, возвращающиеся с работы. Но, так же как и первый, он не вполне получился; это очень трудно, поскольку здесь присутствуют эффекты темных силуэтов, окруженных светом на фоне полосатого неба на закате.

Кем, 7 сентября, 1880

135

Временами я долго делаю наброски без какого-либо видимого прогресса, но недавно, как мне кажется, у меня получилось кое-что сто2ящее, так что, я надеюсь, что дальше дело пойдет значительно лучше. В особенности потому, что господин Терстех[2 - Герман Гейсберт (1845–1927) – сотрудник торговой компании в Гааге, где непродолжительное время работал Винсент.], как и ты, помог мне с образцами. Думаю, что будет лучше сейчас копировать какие-то значительные вещи, чем работать без такого опыта.

Тем не менее я не смог удержаться и сделал большой рисунок, изображающий шахтеров, идущих к карьеру, я посылал тебе набросок с него, на котором слегка изменено расположение фигур. Очень надеюсь, что, скопировав две другие серии Барга, я смогу нарисовать более или менее сносно шахтера или откатчицу, если мне представится возможность найти модель с выраженными характеристическими чертами, какие здесь есть.

Если книга с офортами с Мишеля еще у тебя, одолжи мне ее, если можно, хотя это и не к спеху, ибо сейчас у меня достаточно работы, но я бы хотел снова рассмотреть эти деревенские сцены, потому сейчас я вижу вещи иначе, нежели когда я еще не рисовал.

Надеюсь, тебя не разочаруют мои рисунки с работ Милле, когда ты увидишь их; эти гравюры на дереве восхитительны!

Так что большое спасибо за то, что прислал мне их, и помни, все что ты сможешь найти из произведений этого совершенно особенного художника, будет чрезвычайно полезным для меня. Что касается «Сеятеля», то перерисовал его пять раз – два раза на листе небольшого размера и три раза в крупном формате, и я буду делать еще и еще, потому что этот образ увлек меня.

Кем, 24 сентября, 1880

136

Как ты видишь, я одержим работой, хотя иногда я далек от достижения желаемого результата. Но я надеюсь, что вместо шипов однажды появятся белые цветы и что эта бесплодная борьба нечто иное, как упорный труд во имя зарождения. Сначала боль, затем радость.

Не могу выразить, как много день ото дня мне удается, несмотря на трудности, не могу выразить, насколько я был счастлив снова начать рисовать. Это долго волновало меня и в то же время, мне казалось это невозможным, находящимся за пределами моей досягаемости. Но сейчас, даже при том, что я осознаю свое бессилие и болезненную зависимость от многих вещей, в моей душе воцарился мир и моя энергия возрождается день ото дня.

Брюссель, 15 октября 1880

137

Я не полностью отвергаю идею заниматься в Академии живописи, например я мог бы посещать вечерние занятия, если есть места и если они не слишком дороги.