П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана (сборник)

– Зачем? – спросила Вера.

– Мы живем рядом, – сказала Ася. – Можно будет договориться, чтобы автобус приезжал на «Профсоюзную». Чем к «Славянской» мотаться.

– Это мысль, – согласилась Вера. – Надо будет еще кого-нибудь найти, кто здесь живет.

– Смотрите, – сказала Лена.

Из-за угла выехал белый «стретчер» – сильно растянутый лимузин. Он был настолько длинным, что с трудом вписался в поворот, а его стекла были тонированы так густо, что ни малейшей надежды проникнуть сквозь них в чужое прайваси не оставалось. Лимузин казался разведывательным кораблем, спустившимся из счастливых заоблачных пространств на низкую орбиту, под тучи, в серый мир экономической целесообразности, эффективности и зубовного скрежета. Было понятно, что скоро разведка кончится, и корабль вернется туда, откуда прилетел. Но его вид не просто намекал на чужое преуспеяние и счастье, а еще и внушал робкую надежду: крышу украшали два скрещенных золотых кольца, похожих на локатор.

Лена провела взглядом по черным стеклам, белой эмалевой двери, опустила глаза еще ниже и увидела сверкающие никелем диски, окруженные черной резиной. Она поняла, что это есть те самые колеса любви, о которых она пела на конкурсе.

– Главное теперь не дать петухам, – пробормотала она.

– Чего? – спросила Вера.

– Нет, – сказала Лена, – это я так. Вспомнила кое-что.

* * *

Четвертой в смену попала негритянка Кима – она жила на «Академической», и согласилась встречаться с остальными на «Профсоюзной».

Кима оказалась самой образованной и умной из девчонок. Пожалуй, даже слишком умной – поговорив с ней пару раз, Лена с неудовольствием ощутила свою темноту в вопросах современной культуры: до этого она искренне считала, что художник Кулик нажил состояние, чирикая птичкой, а «Швыдкой» – не имя собственное, а бранный малоросский эпитет с гнусным антисемитским душком.

Кроме того, у Кимы была смешная манера здороваться – она била себя правым кулаком по левому плечу и говорила:

– Путен морген!

Встречаться на «Профсоюзной» было удобно, потому что черный мерседесовский микроавтобус с табличкой «Семиотические знаки» отбывал в семь утра, и ловить его где-то в центре было бы тяжко – пришлось бы слишком рано вставать.

В первую поездку все нервничали. Особенно мрачной казалась Кима.

– Чего-то у меня нехорошее предчувствие, – сказала она, когда автобус тронулся. – По-моему, мы лоханулись. Это какая-то хрень, а не серьезный проект.

– Почему? – спросила Ася.

– Да хотя бы эта табличка за стеклом, – сказала Кима. – «Семиотические знаки». Уже напрячься можно. Семиотика – наука о знаковых системах, мы ее в университете проходили. Если на русский перевести, выйдет «знаковые знаки». Это ведь любому образованному человеку смешно станет.

– Угу, – буркнула Ася, у которой тоже было плохое настроение. – Что, лучше бы там написали «блядские проститутки»?

Лена поморщилась.

– Мы не проститутки, – сказала она. – Мы все-таки скорее гейши. Поем. Декламируем.

– Типа не лавка с дыркой, – сказала Ася, – а еще и наушники с фонограммой. Поэтому прайс другой.

Кима подняла палец.

– Хорошо, что напомнили. Вчера звонил референт дяди Пети, велел составить списки песен, чтоб они подготовили озвучку. В смысле, сопровождение – под фанеру нам петь не дадут. Сказал, от двадцати до тридцати номеров, больше не надо. По дороге как раз успеем.

У водителя нашелся еженедельник, из которого он разрешил вырвать несколько чистых страниц. Было поразительно, что «Колеса Любви» оказались в программе у всех.

– Сделаем отдельный номер, – предложила Вера. – Разобьем на голоса.

Лена предусмотрительно взяла с собой распечатанный репертуар, заготовленный еще к кастингу, поэтому ей не надо было ничего писать. Можно было расслабиться.

Она взяла у шофера зачитанный журнал «Женихи России». В него был вставлен другой журнал, совсем истрепанный и тонкий, под названием «Контркультура» – непонятно было, то ли это отдельное издание, то ли просто вкладка. «Контркультура», напечатанная на плохой газетной бумаге, выглядела очень несолидно и даже убого, но Вера объяснила, что так сделано специально.

– Контркультура же, – сказала она, словно это слово объясняло все.

– А что это такое? – спросила Лена.

– Это когда с неприличными словами и на дешевой бумаге, – объяснила Вера, – чтобы можно было обсирать глянец. Сегодня самая писечка.

Ася нахмурилась.

– Неправильно, – сказала она, – не обязательно на дешевой бумаге, бывает и на дорогой. Контркультура – это… – Она на секунду запнулась, словно вспоминая услышанную где-то фразу. – Это эстетика антибуржуазного бунта, экспроприированная правящей элитой, вот.

– А как можно экспроприировать эстетику? – спросила Вера.

– Да запросто, – ответила Ася. – Теперь все бунтари, у кого пиар-менеджер грамотный. Любая свинья из телевизора говорит, что за ней ФСБ охотится, только найти никак не могут… Вы че, я считаю, у нас вообще не должно быть никаких комплексов из-за работы. Потому что проститутки сейчас все, даже воздух. Раз он радиоволны через себя пропускает.

– Ты как-то эмоционально все воспринимаешь, через сердце, – сказала Кима. – Тебя так надолго не хватит. И потом, контркультура – это другое.

– Что? – спросила Ася.

– Просто рыночная ниша, – пожала плечами Кима. – И не только у нас, а во всем мире. По-английски пишется «counterculture». «Counter» – прилавок. Контркультура – это любой товар, который собираются круто продать и кладут на прилавок у самой кассы. Лен, ты че молчишь?

– Читаю, – ответила Лена. – Непонятно, почему у них мат через многоточия, если они бунтуют.

– А чтоб аудитория шире была.

– Ага… А вот тут пишут – «яркий интеллектуал, экспериментирующий в зоне массового мейнстрима…» Это тоже контркультура?

– Нет, – сказала Ася. – Это один Абраша капусту рубит, а другой его пиарит.

Больше Лена не задавала вопросов, но все-таки ей стало интересно, что такое эта контркультура, поэтому она решила проглядеть вкладку полностью.

Вполуха слушая девчонок, она прочла главный материал – рейтинг «100 Самых Дорогих Б…дей Москвы с Телефоном и Адресом», а затем и комментарий к нему (комментатор вопрошал, по какой причине – внезапного нравственного преображения или временного упадка в делах – в списке отсутствует ведущий ток-шоу «Шапки Прочь!» Дроздовец), наморщилась на странную рекламу («Устали от городской суеты и шума? Две минуты, и вы в сосновом лесу! Бельевые веревки фабрики „Раздолье“»), полистала статью о шансонье Шнуркове («Почему из всех борцов с диктатурой манагера именно этот продвинутый чегевара, знакомый многим состоятельным господам по искрометным песням на закрытых корпоративах, первым пустил о себе слух, что нехило поднимает на рингтонах? Да потому, что понял: в наши дни это единственный путь к тому, чтобы его рингтон действительно зазвучал на твоем iPhone 3G, дорогой манагер»), затем интервью с самим Шнурковым («автор песен „На…ри в П…ду“ и „Х…й в Г…не“ размышляет о тенденциях и метаморфозах новейшего российского кинематографа»), а потом – наверно, от утомительного контркультурного мата – почувствовала тоску и одиночество, закрыла мятежную вкладку и погрузилась в спокойный глянцевый омут «Женихов России».

И сразу наткнулась на большую статью под названием «Последний русский мачо».

Она была посвящена олигарху Ботвинику, которого в ней называли «женихом России №1». Лена ввинтилась взглядом в фотографию круглого крепыша с неестественным румянцем во все щеки – словно пытаясь просверлить в глянце прорубь и выудить из-под нее какой-то секретный код.

– Могла бы полюбить такого? – спросила Ася, заглянув в журнал.

– Почему нет, – ответила Лена. – В любом человеке можно найти что-то хорошее. А когда у человека несколько миллиардов долларов, этого хорошего можно найти очень много. Надо только поискать.

Кима встала с места, чтобы поглядеть на фотографию.