Зеркало Иблиса

– … Те, кто приобрел зло и кого окружил грех, то они обитатели огня, они в нем вечно пребывают. А те, которые уверовали и творили благое, те обитатели рая, они в нем вечно пребывают…

– … Те, кому мы даровали писание, считают его достойным чтением, те веруют в него. А если кто не верует в него, те будут в убытке…

– … Свидетельствует Аллах, что нет божества, кроме него…

– …но мы остались одни, – голос хриплый, грудной. Человек сидит на коне.

Откуда взялся человек? Откуда конь? Да и какой прок человеку от коня? В пустыне-то… Верблюд – дело другое. А конь…

Два человека смотрят друг на друга.

Один на коврике в тени, и голос его разносит прохладный ветер. Другой на коне, на солнцепеке, с лицом, которое напоминает дно высохшей реки. Потрескавшееся, коричневое. Страшное.

И люди вокруг. Были… Куда пропали? Как сумели? Как поняли?..

Человек в белом пошевелился, сложил руки на груди. Мелькнул перстень с огромным камнем, прозрачным, как вода. И словно бы в ответ изменилось лицо всадника, как меняется сухое русло реки, когда касается его дыхание вод.

– Ты прервал мою проповедь, – сказал человек в белых одеждах.

– Ха… Ну не прервал, а так… Немного изменил.

– Да, но это была моя проповедь.

– Точно, ты всегда любил это. Наверное, им, – всадник окинул взглядом домишки вокруг, – это требуется. Ты всегда знаешь, что им требуется. В отличие от меня. Я предпочитаю правду…

– Зачем ты пришел, Мухаммад? – Человек на коврике – само воплощение терпения. – Да еще с цитатами из Запретной Книги. Ты, в отличие от меня, никогда проповеди не любил.

– Тоже верно. На мой взгляд, от них никакого толку, – ответил всадник, названный Мухаммадом в честь пророка, и поспешно добавил, видя реакцию проповедника: – Но это только моя точка зрения. Кстати, я не пойму, почему ты называешь Книгу Зеркал запретной… Не объяснишь, Имран?

Земля отозвалась глухим гулом. Если бы кто-то из простых смертных был рядом, то обязательно бы завертел головой: что? откуда? Но рядом никого не было…

– Зачем ты пришел? – Имран отвел глаза, не отвечая на вопрос.

Мухаммад тряхнул поводьями. Прыснул лучиками камень на пальце. Черными лучиками, черный камень… Конь подошел ближе.

– Саммад хочет видеть нас всех. Ему было откровение.

– С каких это пор у него начались откровения?

– Не знаю. Но понимаю тебя. Когда Он нас покинул… я перестал верить в откровения.

Оба корчат гримасы. Один усмехается, другой морщится.

– И тем не менее, – повторяет Мухаммад, – Саммаду нужны мы. А значит, пора двигаться…

– Куда?

– Сам знаешь…

– Я так и не закончил проповедь… – Имран медленно поднимается.

– Ну так закончи! – Мухаммад смеется.

– Все разбежались…

– Но я – то тут!

Минуту Имран смотрит на всадника изучающе. Словно ветерок осторожно обдувает гору. Потом взгляд его темнеет.

Ветер далеко разносит слова…

– Сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте, поистине Аллах не любит преступивших.

И всадник серьезно поднес руки к лицу.

– Аллах велик.

9

Аллах – с терпеливыми.

    Коран. Корова 148(153)

Триполи – странный город.

Садясь в автомобиль, вы не можете точно сказать, когда окажетесь в месте назначения. Одни и те же улицы тут ведут себя очень по-разному в разное время и в зависимости от обстоятельств. Они могут свободно пропустить вас, проглотить, стремительно проталкивая по узкой кишке между грязноватыми домиками, и вы прибудете на место раньше необходимого. В такие моменты улицы Триполи похожи на огромного голодного удава, прихотливо извивающегося в этом жарком аду, насыщенном ароматами базаров, лавок, жаровен, закусочных, животных и людей. Удав глотнул… И вот вы уже мчитесь по изгибам его тела.

Однако так бывает не всегда.

Ягеру иногда казалось, что город живет своей собственной жизнью. Не имеющей отношения к людям, его населяющим. Казалось, вот исчезни вся эта серо-бело-черно-грязная толпа, пропади пропадом эти вечные верблюды и ишаки, и ничего не изменится. Город был, есть и будет. Без людей, с людьми?.. Какая ему, городу, в сущности, разница? Ему и так хорошо.

Казалось, что даже тогда, в полном безлюдье улиц, найдется все же что-то такое, что осложнит дорогу. Закроет путь, заставит двигаться медленно, гудеть неизвестно зачем, ругаться и кричать в окно. Как сейчас.

Ягер безнадежно опаздывал.

Встретить Фрисснера на причале уже было невозможно. Но теперь ставилась под вопрос сама встреча вообще. Оставалась одна надежда – на затяжки с разгрузкой, оформлением бумаг и тому подобные запоздания, которыми славилась итальянская бюрократическая машина.

– Дави, дави эту сволочь! – орал Ягер водителю на ломаном итальянском.

– Не могу, сеньор, никакие могу! – оправдывался водитель, разводя руками и поворачиваясь к Людвигу всем телом, чтобы изобразить полное свое бессилие, при этом едва не наезжая на серого ослика, который перегородил и без того узкую улочку близ лавки, торгующей какими-то тряпками.

– На дорогу смотри, кретин!

Водитель зло надавил на клаксон. Ослик, до того момента молчавший, внезапно заорал, разевая свою пасть насколько было возможно. Разноликая толпа вокруг тут же откликнулась, залопотала на зубодробительной смеси итальянских и арабских наречий. Кто-то всунулся через открытое окошко, получил в зубы от водителя и заорал еще громче.

Ягер возвел очи горе. Почувствовал, как дурная кровь прилила к лицу.

Ослик орал, водитель выдавливал из клаксона противные, почему-то хрипящие звуки, толпа возмущенно гомонила.