Провинциальная Мадонна

– Да он-то воспитывает, это понятно… А ты на бобах осталась. И сейчас, если будешь морду красить да перед зеркалом вертеться, счастье просвистишь. Смотри, хоть на этот раз удержи. Теперь от меня ничего не зависит…

– Как это – не зависит? – насмешливо повернулась к ней Наталья. – А пироги в воскресенье? Я, что ли, возиться буду?

– Ну да, воскресенье – это само собой… А сегодня куда идете?

– В клуб, на танцы. А потом он меня до дому провожать будет.

– Целовались уже?

– Не-а… Знаешь, такой скромняга оказался, даже с поцелуями не лезет…

– Это хорошо, что не лезет. Значит, серьезные намерения имеет. А о чем хоть разговариваете-то?

– Да так, перебираем ерунду всякую. Вообще-то Сережа скучный: ни анекдота рассказать не умеет, ни выпить с ним, ни поругаться толком… По-моему, он даже голоса повысить не может, не то чтоб по-настоящему разругаться.

– Я тебе поругаюсь! Ты это… Характер-то раньше времени не выказывай, знаю я тебя! Лучше помалкивай да поддакивай больше, поняла?

– Да без тебя знаю, не учи. А только все равно – скучно.

– Ага… Вон жене Володьки Подкорытова, говорят, шибко весело – каждый день на работу с синяками приходит. А чего он такого рассказывает, что тебе скучно?

– Да так… Про детдом свой, про воспитательницу, про армейских друзей… А еще много читал, про книжки рассказывает. Да и вообще – про жизнь, про планы…

– И какие там у него планы?

– Да обыкновенные. Работа, дом, семья, много детей.

– Ну, и какого еще рожна тебе надо? Или так и собираешься в девках-перестарках около матери жить?

– Нет, мам, не собираюсь. Мне и самой такая жизнь надоела, когда все, кому не лень, возрастом в глаза тычут. Не торопи меня, сама знаю, что делаю. Будет у меня муж, хоть и скучный, но будет. Успокойся.

– Ну, дай-то бог… Только смотри, чтобы наши профурсетки с фабрики не увели…

– Не уведут. Мы каждый вечер теперь встречаемся, так что, считай, он у меня в кармане.

Надя сидела в своей комнате, вслушиваясь в этот диалог, и замирала душою. Ну почему Наташка с мамой… такие, как не стыдно человека обманывать? Тем более Сережу… Такой открытый, добрый, искренний. Он же сестре верит… Не знает, что та, как в сказке, может из царевны-лебеди в одночасье в злую лягуху превратиться. Однажды в воскресенье, когда парень в гости на мамины пироги пришел, решила даже шепнуть ему на ухо тихонько: «Не верь…» Да только не посмела, застеснялась. Она в его присутствии вообще очень стеснялась, глаз не могла поднять. Да чего там – даже дышать трудно было, все дрожало внутри странной неловкостью, подступало к горлу волнением. Даже за стол с пирогами не садилась, отговаривалась несделанными уроками. Сидела в своей комнате, слушала, как мама с Наташкой сладко воркуют над гостем… Как потом смеются над ним – простым, честным…

И вот теперь – свадьба. Уже ничего не поделаешь. Наташка сидит за столом в белом платье, в нарядной фате, улыбается горделиво. И Сережа улыбается, целует ее, когда «горько!» кричат. И лицо у него счастливое…

Гости, напившись чаю, начали потихоньку расходиться. Вот Виолетта трогательно расцеловалась с мамой, сладко приговаривая: «Все было чудесно, Татьяна Ивановна, миленько так, пристойненько…» Ушли группкой Наташкины приятельницы с фабрики, и было слышно, как взорвался их дружный смех в конце улицы. Дядя Гриша совсем осоловел – сидел на стуле, свесив длинные руки вниз. Мама с тетей Раей принялись было убирать со стола, разбили красивое синее блюдо из сервиза и махнули рукой – потом, завтра…

– Надька, ты где?

– Здесь, мам…

– Ступай-ка к Полине Марковне ночевать, я договорилась.

– А что, в моей комнате…

– В твоей комнате молодые спать будут. А им свидетели в первую брачную ночь не нужны, сама понимаешь. Свечкой светить не надо, сами разберутся, чего да как.

– Мам! Ну зачем ты такое при Надьке… – стыдливо одернула ее Наташка. – Смотри, она сейчас от стыда сквозь землю провалится! Вишь, вспыхнула как!

– Ой, да ладно… Пусть привыкает, дело житейское. Иди, Надька, не путайся под ногами. Поздно уже, спать пора.

Девочка медленно побрела по улице, зябко поеживаясь и неся в себе странное, довольно болезненное ощущение – то ли это были непролитые слезы, то ли засевшая от маминых слов пугливая пристыженность. Благо идти было недалеко. Вот и неказистый, одним боком чуть завалившийся на землю домик Полины Марковны, выглядывает плотным желтком окон из зарослей палисадника.

– А, Надюшка… Я тебя жду, спать не ложусь… Иди, я там на топчанчике постелила. Если ночью всхрапну – не обессудь.

– Ладно, теть Поль. Сейчас умоюсь и лягу. Выключайте свет…

Топчан притулился в самом углу единственной комнатенки, переходящей напрямую в кухоньку-закуток. Девочка легла, завернулась в одеяло, дала волю слезам… Горячие, обильные, они бежали по щекам, скатывались на ситцевую, пахнущую сухой травой наволочку, застревали в носу, не давая дышать. Хлюпнула тихонько пару раз, пытаясь сглотнуть их вовнутрь…

– Надюха… Ты чего там, ревешь, что ли?

– Нет, теть Поль… – прогундосила слезно, сопливо.

– Да я ж слышу! А чего ревешь-то? Радоваться надо – сеструха замуж наконец выскочила, а она ревет…

– Я радуюсь, теть Поль… Я… Я просто устала сегодня…

– Конечно, надо радоваться! Знамо ли дело – до двадцати семи лет в девках засидеться! Раньше вон таких вообще в монастырь посылали…

– Ну уж и в монастырь! Да за что?

– А ты как думала! Считалось, если замужем не пригодилась, пусть хоть богу послужит.

– Ничего себе… Но она ж не виновата…

– А кого интересует, виновата иль нет?

– Так сейчас ведь не старые времена, теть Поль!

– Да все одно, что старые, что не старые. Отношение-то к таким девкам одинаковое. Вон твоя мать знаешь как за Наташку переживала? Прямо ночами не спала, все мечтала ее замуж спихнуть… Так что не реви, а, наоборот, радуйся. Иль ты о чем другом ревешь?

– Нет, нет… Да я и не реву больше…

Ладошкой торопливо вытерла слезы, притихла. Прошел по телу испуг: вдруг ушлая Полина Марковна и впрямь поймет, о чем девочка плачет? Хотя – о чем таком вообще можно думать, если она сама себе ответ на этот вопрос толком дать не может? Да и не догадка это вовсе, а так, маета непонятная, давно поселившаяся внутри маленьким зверьком, иногда сердито щекочущим сердце, иногда ласково-тревожным… Кому он мешает, этот зверек? Пусть себе живет, жалко, что ли? Его никто и никогда не увидит, явью не обнаружит. А плакать и впрямь нельзя… Да и не о чем, собственно… Все же не так уж плохо сложилось в конце концов! Может, и Наташка рядом с Сережей поменяется, подобреет… И она сама теперь парня каждый день будет видеть, чем плохо?

Часть II

– …За отличную учебу и примерное поведение почетной грамотой награждается ученица десятого класса Истомина Надежда!

Завуч Антонина Степановна торжественно вскинула голову, тряхнув рыхлым подбородком, заулыбалась девушке, торопливо идущей по проходу актового зала. Вручив грамоту, похлопала по плечу, шепнула интимно на ухо:

– Молодец, Наденька, молодец… Так держать… Если и в одиннадцатом классе так же будешь учиться, может, на золотую медаль тебя вытянем…

– Спасибо, Антонина Степановна!