Фазовый переход. Том 1. «Дебют»

Ростокин, к экологии относящийся с почтением, удивился было и даже расстроился, узнав, что для проезда всего лишь моторизованного взвода подчистую (в буквальном смысле вровень с грунтом) было срезано (жуткого вида и размера крабообразными существами, оснащенными невероятной остроты и мощности клешнями) несколько сотен великолепных, в несколько обхватов деревьев с кронами метров по тридцать в диаметре. Офицеры, наблюдавшие эти «саперные работы», пережили чрезвычайно яркие впечатления, поскольку даже самые жуткие из известных им инсектоидов не шли с этими супермонстрами ни в какое сравнение. Однако, кое-что прикинув, решили, что нормальным ПТУРСом такое чудище взять можно, благо скоростных качеств «лесорубы» не демонстрировали.

– Примерно то же самое, что первые английские танки на Сомме, – сказал Ненадо, послуживший и в Особых русских бригадах на Западном фронте. – А потом и немецкие появились. Если не психовать, то за полверсты спокойно успеешь и прицелиться из полевой семидесятипятимиллиметровки[11 - Французская полевая «скорострельная» пушка обр. 1897 г. (Canone de 75 Mie 1897), по своим характеристикам близкая к русской «трехдюймовке» 1902 г.], и попасть несколько раз. Только ошметки полетят. Чему я тогда с другими нашими удивлялся – и немцы, и французы с англичанами тех танков до поноса боялись. А нам – хоть бы хрен. Один подпоручик у нас в обороне Моонзунда в пятнадцатом году участвовал, тот говорил: «Вот когда целый немецкий линкор по тебе стреляет двенадцатидюймовыми, тогда страшно. А это – тьфу!»

По поводу же нерационального использования лесных богатств хозяева Ростокину объяснили, что проблем здесь никаких. Древесина будет положенным образом утилизирована, по-любому ежедневно на земле сводятся сотни гектаров самого разнообразного леса, так важно ли, где именно произошла вырубка? Скуратов попутно спросил, каково соотношение численности населения Земли с лесными и прочими угодьями.

Узнал, что на каждого «высочайшего» приходится около девяноста квадратных километров нетронутой природы, и успокоился. Действительно, наш визит не нанес непоправимого ущерба экосистеме второй Земли.

Вопрос Игоря о численности «мыслящих» и прочих высших приматов Анказуабу встретил с недоумением. Ответил примерно в том смысле, что мы бы его еще спросили, сколько инсектоидов вида… (он назвал, но я не то что не запомнил, даже на слух не воспринял, латинская классификация у них не в ходу по естественной причине) приходится на кубический … (тоже местная единица, но ее он в кубокилометры перевел) земной атмосферы. Кто-то из «мыслящих», изучающий практическую энтомологию, наверняка знает, но «не барское это дело». Именно так он и выразился, чтобы нам понятнее было. Действительно, славист-филолог и даже где-то фольклорист.

«Поместье», отведенное для нашего проживания, занимало, конечно, не пятьсот квадратных километров, как полагалось бы, если считать только нас пятерых «высочайшими», а офицеров сопровождения только «мыслящими», но очень и очень много. Пусть даже всего километр. Но красотища! Корсика все же, причем еще менее затронутая цивилизацией, чем в те времена, когда здесь мальчишкой бегал Наполеоне Буонапарте.

С одной стороны высились покрытые лесом горы, с другой берег обрывался голыми каменными откосами и осыпями к заливу Валинко, как он назывался в наше время. Поразительной синевы море, сверкающее мириадами солнечных искр, пустынное, как сразу после сотворения мира. Хоть бы одна древняя трирема рассекала его волны…

И воздух здесь был великолепный. Ни с чем не сравнимый. Даже на Валгалле не такой – там не было поблизости теплого Средиземного моря, в которое до сих пор не вылилось ни тонны нефти, ни кубометра промышленных стоков с европейских берегов. Первозданная чистота. Захотелось немедленно сбежать к пляжу и погрузить свои телеса в кристальную (а также хрустальную) воду. Или все же сапфировую?

Нужно только попросить у хозяев, чтобы организовали самую простенькую канатку к воде. Или сразу гравилифт. Им, похоже, все равно.

В ответ на заданный Сашкой вопрос Марувату сказал, что сделать это действительно можно в ближайшее время, но тут же и довел до нашего сведения, что мы уже схватили порядочную дозу солнечной радиации. И хотя сама по себе она лично для нас не смертельна, но может оказать самое неожиданное воздействие на репродуктивную функцию. Поэтому наше месторасположение уже накрыто специальным волновым куполом, преобразующим солнечный спектр до привычных нам параметров.

– Но науке ничего не известно об изменении характера солнечного излучения за последний миллион лет минимум.

– В этом все и дело, уважаемый Виктор, – с вполне человеческой усмешкой превосходства ответил дуггур. – Вы и не могли ничего заметить, сколь бы точные приборы ни использовали. Да я и не знаю приборов, способных по остаткам ископаемых животных и растений зафиксировать доли процента реликтового излучения. Но поверьте мне на слово. Как однажды вспышка Сверхновой послужила причиной растянувшейся на миллионы лет деградации динозавров, так почти аналогичное событие создало развилку, определившую «неолитическую революцию» у вас и магико-биологическую у нас.

Скуратов зацепился за термин «магико-биологическая» и начал выяснять, какова доля непосредственно «магии» в истории дуггуров. Мне же более интересным показался вопрос, как именно образовалась «развилка» в отсутствие «действующего субъекта»? Мне казалось, чтобы зафиксировать наметившуюся параллель, обязательно нужен достаточный массив разумных существ, способных заметить происходящие изменения, отрефлектировать их и воспринять в качестве новой нормы.

По крайней мере, на этой теоретической базе строилась вся аггрианская теория многовариантности мира, с которой мы познакомились в самом начале. Да и Антон ее вполне признавал. Не зря же с помощью феномена «растянутого настоящего» можно было как бы отменить наметившееся изменение, отыграть его назад, до тех пор пока оно будет замечено достаточным количеством людей, поверивших в возникающую новую Реальность.

На это Марувату, ставший при нас вроде как гидом-консультантом, ответил, что на Земле в тот момент уже имелось достаточное количество человекообразных разной степени разумности, в том числе и известных нам как неандертальцы и кроманьонцы, а также еще четыре расы, вполне готовые к переходу из разрядов «хабилис», «эректус» и даже «сапиенс» в статус «хомо люденс».[12 - С точки зрения антропологии непосредственным предком современного человека был «хомо хабилис» или «человек умелый», т. е. австралопитек, но уже научившийся изготавливать примитивные каменные орудия. «Хомо эректус» – «человек прямоходящий» – это уже практически человек, но не достигший должного материально-технического уровня. «Хомо сапиенс сапиенс» – «человек разумный – разумный», это уже мы с вами, отличающиеся от просто «разумного» развитой материальной и интеллектуальной культурой. «Хомо люденс» – некий изыск современных антропофилософов, «человек играющий», то есть настолько культурный, что основой своего существования сделал уже не материальное производство, а «игру» как свободное действие, осуществляемое без принуждения в «свободное время» в «свободном пространстве». Вместе с тем игра подразумевает некий строгий внутренний порядок и наличие особого «игрового сообщества». Термин придуман и развернуто объяснен нидерландским философом Й. Хейзингой в 1938 г. (Примеч. автора.)] И как раз та их часть, что своевременно заметила изменение солнечной радиации и инициируемые ею процессы, и превратилась в предков современных дуггуров на собственной временно?й линии, а прочие, «не заметившие» и не отреагировавшие, продолжили существование на том, что мы называем ГИП.

Спорить с ним совершенно не хотелось, хотя и у меня, и, как я понял, у Антона появились серьезные вопросы к этой крайне сомнительной теории. Жаль, что профессор Удолин чересчур поспешно оставил нас, у него бы нашлось достаточно желания и доводов, чтобы довести наверняка не привычных к средневековой схоластике «хозяев» до любой степени каления. Или до психического срыва.

Помещения, что Анказуабу и Марувату отвели для нас (вернее – сообщили, что до тех пор, пока длится наша миссия, жить мы будем здесь, а самой процедурой расселения и дальнейшим обслуживанием занимался целый сонм «мыслящих» и «полумыслящих»), явно были изготовлены только что и под нас персонально. Если бы это предназначалось для «высочайших», то и габариты комнат и мебели были бы минимум на треть больше, а «челяди» подобные дворцы не полагались априори.

Как они ухитрились сделать все это за какие-нибудь пару часов – вопрос. Если только не располагают методикой и технологией локального замедления времени. Если да – то в этом вопросе они шагнули дальше, чем даже форзейли, не говоря об агграх. Ирина могла своим блок-универсалом на месте растягивать настоящее минут на пятнадцать, да и то в одну только сторону, а на стационаре – останавливать время в квартире относительно его течения «за бортом», правда при определенных условиях. А дуггуры, возможно, как и в дагонских пещерах, умеют просто находить соответствующие аномалии, вроде как Маштаков научился использовать «боковое время» или естественные межпространственные кротовые норы.

На удивление, все здания были одноэтажными, и, что еще более удивительно – каменными. А мы уже настроились на чисто биологическую цивилизацию, с выращенными разумными растениями домами, мебелью и всем прочим.

Нет, камень был самый натуральный и на вид мало отличался от того, из которого были сложены все строения и мосты на известной мне Корсике второй половины ХХ века. Впрочем, мосты и акведуки из этого же камня стояли здесь с времен Цезаря, Брута и, допустим, Веспасиана (это он, кажется, отличался особой любовью к коммунальному хозяйству[13 - Император Веспасиан (69-79 гг. н. э.) впервые сделал в Риме платные туалеты. Он же по поводу этого произнес знаменитую фразу: «Деньги не пахнут».]).

Внешне напоминая казарменные корпуса, дома эти, от фундамента до крыш заплетенные подобием плюща, имели очень большие окна венецианского стиля, устроены были по анфиладному типу, так что классических спален там не было, и устраиваться пришлось в альковных нишах, задергиваемых шторами. Но кровати там были вполне приличные, метра по три длиной и шириной, наверняка изготовленные по образцам, используемым «высочайшими» для утех со своими земными «подругами», или как они их там назвали…

Прочая меблировка была более чем скудная. Низкие, не предполагавшие использования стульев и кресел столы, без всяких «архитектурных излишеств», но из весьма красивых и ценных на вид пород дерева, подобие ковров на каменных полах, вместо шкафов – задергиваемые шторками ниши. Стены изнутри нештукатуреные и сложенные, похоже, «всухую», без использования извести или цементного раствора. Даже потолков не было – высокие, четырех с лишним метровые комнаты перекрывались треугольными стропилами из бруса, покрытыми толстыми серебристо-зелеными циновками, точнее – матами, внахлест. Нужно признать – от здешнего солнца очень неплохая защита. Были у них потайные кондиционеры или нет, но в домах температура не превышала двадцати двух – двадцати четырех градусов при тридцати пяти снаружи.

Нам, «официальной делегации», отвели три корпуса, состыкованных в виде буквы «Н», и комнат там было двадцать одна. Ни то ни се, честно сказать. На пятерых явно много, тем более функционально и размерами они ничем друг от друга не отличались. Только спальных мест было по числу постояльцев. А в остальном и непонятно, что здесь делать. Бессмысленно бродить по одинаковым помещениям, время от времени устраиваясь в произвольно выбранной комнате для распития спиртных напитков?

Вроде бы должны они знать наши требования к жилым помещениям, а если решили предложить нам свой вариант… Тогда со вкусом у них плоховато.

Ну, еще можно было рассматривать произведения аборигенского искусства – настенные гобелены из тончайшей соломки палевого цвета с полуабстрактными фигурами людей и животных, а также изображавшие что-то, при достаточном воображении воспринимаемое как пейзажи. Судя по этим изделиям, можно было предположить, что изобразительное искусство дуггуров застряло где-то между наскальными росписями неандертальских пещер и шелкографией средневековой Японии.

Но сам факт, что искусство у них все-таки есть, обнадеживал.

Офицеров разместили в таком точно доме, но удаленном от «господского» на полсотни метров в глубь сада, или парка. Там же и технику поставили, поближе к главному выходу. Главному потому, что в домах имелось еще по несколько дверей, в темных переходах-тамбурах между секциями анфилад. Двери эти, невысокие, одностворчатые и массивные, выходили либо на аккуратно постриженные газоны перед фасадной частью, либо на заднюю сторону, прямо в примыкающие к стенам заросли кустарника. Смысла в этом особого не просматривалось. Но не устраивать же мозговой штурм для разъяснения тонкостей дуггурианской дизайнерской мысли.

– Хреново дело, Андрей Дмитриевич, – доложил мне Ненадо, закончив размещение личного состава и определив порядок несения внутренних нарядов. – Ни одна дверь здесь не запирается. Никак. Ни на засовы, ни на внутренние замки…

– Что поделаешь, наверное, такой у них здесь стиль. На Земле тоже замки появились лишь в эпоху феодализма. А здесь, похоже, до сих пор первобытно-общинный строй…

– Да как-то чересчур цивилизованно для первобытного, – не преминул вмешаться поручик Оноли, до Мировой войны окончивший три курса Петербургского университета.

– Уровень материальной и прочих культур не всегда совпадает с общественно-экономической формацией, – назидательно сказал я. – Капитализм не в пример прогрессивнее рабовладельческого строя, однако во многих своих чертах древнеримские города значительно выигрывали с раннекапиталистическими, вроде нашей Шуи и английского Манчестера… В средневековой Флоренции архитектура великолепна и строительная техника на высоте, но с этой самой высоты, со всех шести этажей содержимое ночных горшков выливали прямо на улицы.

– Да что вы говорите?! – поразился простодушный капитан, а эстет Оноли тонко улыбнулся и добавил, что во Флоренции лично побывал там, где Данте и Беатриче стояли в узком переулке перед входом в церковь по колено в дерьме и объяснялись в вечной любви, старательно делая вид, что вокруг благоухают розы…

– Хорошо здешние эту культурную стадию хотя бы внешне переросли, – заключил поручик. Он, как всегда, гонорился, но чувствовалось, что ему все еще не по себе. – Придется караульную службу нести в полном объеме. Или самим запоры на двери сообразить. В ПАРМе[14 - ПАРМ – полевая авторемонтная мастерская. Обычно придается полкам и отдельным батальонам. В данном случае представляла собой кунг на шасси МТ-ЛБ, оснащенный необходимым набором станков, инструментов и запчастей для производства ТО и среднего ремонта наличной автобронетехники в полевых условиях. В качестве автомехаников использовались те же андроиды, имеющие дополнительную настройку.] наверняка что-то такое найдем… В «ЗиПах» броников что-то такое было…

– Не стоит, – возразил стоявший рядом Шульгин. – Еще хозяева сочтут за обиду. Пусть Артем с Аскольдом круглосуточно двор контролируют, да и все…

– Так точно, – согласился Ненадо, не успевший еще привыкнуть к наличию среди своих подчиненных бойцов, способных нести круглосуточную службу, да еще и обладающих абсолютным зрением и слухом. Ему для реальной оценки ситуации пришлось представить себе парный дозор тех инструкторов, что тренировали первый отряд «белых рейнджеров», да в сопровождении нескольких высококлассных собак разных квалификаций. Представил и успокоился.

– А как насчет увольнений? – поинтересовался неугомонный Оноли.

– По обстоятельствам, – ответил Шульгин. – Пока имей в виду, что здесь даже на открытое солнце за пределами ограды выходить нельзя. Час-два – и сначала импотенция гарантирована, а потом рак кожи и прочие прелести.

– Понятно, почему их наши бабы так интересуют, – не совсем логично умозаключил Ненадо. Наверное, решил, что красивые земные женщины способны своим шармом ликвидировать последствия пребывания под здешним солнцем. Заодно весьма умный, хотя и не слишком образованный, Игнат Борисович определил для себя причину внезапного налета дуггуров на валгалльскую школу Даяны. Две сотни таких девах – кто же не позарится. Хотя, как я заметил, сам капитан плотно запал на саму мадам начальницу. Формы ее Игната здорово восхитили, а возможно, и не только формы. Не побожусь, но вполне может выясниться, что некогда вызвавшая грешные мысли и у меня «главная аггрианка» не устояла перед натиском бравого воина. Чем она хуже той же Сильвии, допустим?

– Может быть, что-нибудь придумаем, – успокоил я офицеров. – На море вылазку организуем, экскурсию по достопримечательным местам…

– Значит, ладно. Тогда объявлю парко-хозяйственный день[15 - Парко-хозяйственный день (ПХД) – любимая забава старших начальников в Советской армии. Объявлялся обязательно в выходные дни и предусматривал минимум восемь часов самых грязных и нудных работ по обслуживанию боевой и транспортной техники, вооружения, разборки складских помещений, каптерок и всяческих накопившихся с прошлого ПХД завалов мусора и неисправного имущества. Заодно красили бордюры, заборы, ворота и т. п. Кстати, фактов покраски травы автор за время службы не наблюдал ни разу.]. Самый страшный на свете зверь – ничем не занятый боец. А после окончания – наркомовскую?

Вот еще ирония истории. Отчего-то среди белых офицеров Югороссии с подачи Сашки и Берестина намертво прижилось обозначение того, что при «старом режиме» называлось «казенной чаркой». А тут вдруг – наркомовская. Впрочем, не первый случай, когда ни с того ни с сего в употребление входило вполне случайное иноязычное слово. Например, в войсках Краснознаменного Дальневосточного округа в семидесятые годы солдаты любой прием пищи вдруг стали обозначать словом «чифан», что на хорошем мандаринском диалекте означает ни больше ни меньше, как «банкет». И придумали от него массу производных. А у офицеров, даже взводных, этот термин не употреблялся даже случайно.

– Наркомовскую можно. Не дети, чать, боевые офицеры. Главное, чтоб без эксцессов. Особенно с местными.

С кормежкой тоже определились легко. Хозяева прекрасно знали, чем обычно питаются люди (своих наложниц же они кормили, и неплохо, как позже выяснилось). Поэтому нам достаточно было один раз написать нечто вроде заявки: «Прием пищи трехразовый, раскладка по белкам, жирам, углеводам такая-то, мясо травоядных теплокровных животных и не хищных птиц к обеду и к ужину, плюс фрукты, овощи, напитки в виде соков, чая, кофе (или аналогов)», приложить к ней распечатку с ноутбука одной из хороших кулинарных книг, и проблем с питанием у нас не возникло ни разу до самого отбытия на Родину.

Заправлял на нашей базе «дворецкий» (одного «интеллектуального ранга» с бесследно сгинувшим Шатт-Урхом) по имени Шмуль-Зоар, командовавший доброй полусотней «мыслящих» и неизвестным числом «полумыслящих».

– Ну, натуральное рабовладение, – восхитился Ростокин. – Легко предположить, что мы гостим на вилле какого-нибудь Лукулла или Гнея Помпея… Тем более и климат подходящий.

– Интересно, а как тут у них насчет баб-с? – с серьезным лицом процитировал Сашка. – Убей меня, не поверю, что все сплошь «эмигрантки» с Земли попадают в этот самый статус анцалувати. Я правильно сказал?

– Правильно, – подтвердил обладавший абсолютной слуховой памятью Скуратов. – И я с тобой согласен. Зная древнюю земную историю, с которой они наверняка связаны прочнее и ближе, чем мы, скажу, что процентов десять, едва ли больше, «эмигранток» ухитряются здесь занять сколько-нибудь достойное положение. Не может быть первобытного, по сути, общества, в котором многократно превосходящее мужчин по численности женское население пользовалось бы достойными правами…

– Почему? – удивился Ростокин.

– Элементарно. Дамы, в силу специфики своего характера, не могут составить коллектив равноправных по статусу жен. Значит, здесь работает частично гаремная, частично… не знаю даже, как назвать – «ферменная» культура. То есть ориентированная на выращивание чего-то живого в промышленных масштабах.

– С чего это вдруг? – по-прежнему не понимал Игорь.