Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки

Подрастая, мы узнаем, почему заднюю парту называют «Камчаткой», разглядываем на карте полуостров, похожий на странную рыбу, и, поскольку в каждом с детства живет бродяга, загадываем: а хорошо бы…

И вот мечта сбывается. Белокурый ангел на каблучках-шпильках обещает Камчатку через двадцать часов. Взлетаем. Триста лет назад люди шли на Камчатку пешком. Семьсот дней шли. Уму непостижимый путь! Засыпаем и просыпаемся… уже на Камчатке. Протираю глаза: «Вулканы?» – «Вулканы». Самолеты кажутся маленькими на виду у вулканов.

Камчатка. В ногах тяжесть, слегка кружится голова. «Это от разности времени, – поясняет дотошный спутник, десятилетний камчадал Витька, – у нас восемь утра, а в Москве бабушка только-только ложится спать». Сердце стучит еще и в ожидании чуда. Камчатка…

А чуда вроде и нет. Обычный асфальт… Синие, зеленые и красноватые домики вдоль шоссе. Подмосковье! Кинотеатр. «У вас уже идет этот фильм?» – «Да, у нас новые фильмы раньше, чем в Москве». Машины везут картошку с полей. Лица, одежда, бегущие вдоль дороги березы, автомобильная давка, плакат у заставы большого города: «Наш девиз – качество!» А где же Камчатка? Где край света, обещанный в седьмом классе учителем географии?

Главная профессия на Камчатке – рыбак. На вахте капитан сейнера Владимир Цистрюк.

«А эти березы на сопке как будто узлом завязаны?» – «Это ветер… Вы прилетели в хорошее время. У нас летом бывает осень, а осенью – лето. А вот с конца октября…» «Петропавловск – еще не Камчатка», – сказал Витька, перед тем как уйти с матерью из автобуса. «А ты где-нибудь был? – сказала мать. – Ну вот…» Мать тоже нигде, кроме города, не была. В Петропавловске живет половина жителей всей Камчатки. Почти вся эта половина Камчатки не знает. Зимой – работа, летом – отпуск на материк. «А знаете, дядя Вася, на Камчатке нет воробьев, змей и лягушек. И вороны у нас черные…» Мы попрощались с Витькой. После этого я пробыл на Камчатке пятьдесят дней.

Лебеди с Камчатки не улетают.

Сын в море…

Сейчас я сижу в редакции и пытаюсь «разложить по полкам» сто снятых пленок. «Главное на Камчатке – рыба. Если б не рыба, Камчатку можно закрыть» – так сказал капитан сейнера. Вот он на пленке с трубкой, в покрытой прозрачным чехлом фуражке. Кажется, на его корабле я снимал ручного медведя… А вот другой медведь. С этим мы встретились в тундре. Медведь был молод и непуглив, а я уже знал добрый характер камчатских медведей. Мы оба не испугались. А вот портрет охотника-медвежатника. Сколько медведей у него на счету? Нет, цифра просто невероятная, надо полезть в блокнот и проверить… Точно – девятьсот двадцать пять! Такое может случиться на земле, где медведей, наверное, больше, чем людей. А вот из самолета выводят лошадь – вернулись геологи из дальней партии. Выгружают бревна из самолета для строительства в тундре. А на этом самолете я прилетел на остров Беринга снимать котиков. Вот и котики. Я снимал большое стадо зверей, задыхаясь от возбуждения…

Пленка с пометкой: «Вулканы». Кратер Шивелуча. Мы провели в кратере три часа. Ради этих часов неделю лежали на склоне вулкана в занесенной снегом палатке… Снимок туманных гейзеров. Усталые и голодные, пытаемся в гейзере сварить картошку. Вот стадо оленей и пир возле корякской юрты, старик с бубном, всю ночь не дававший заснуть…

Я собирался пробыть на Камчатке пятнадцать дней, но пробыл семь недель. Причина этому – погода, расстояния и чары еще не истоптанной человеком земли. Обо всем путешествии, о всех встречах я отчитаюсь в газете теперь уже в новом году. Надо садиться писать.

    Фото автора. 21 ноября 1965 г.

Декабрь

Время идет по кругу. Стрелки часов – по кругу. Луна кружится у Земли. Земля делает круг возле Солнца. Земной круг называется годом. Многие миллионы верст пролетает человек во Вселенной на своем Земле-корабле. Но только астрономы по звездам и солнцу замечают круговой космический бег. Для остальных бег по орбите отражается в земных переменах, которые тоже идут по кругу. Мы начали фенологический год зимой, и вот опять окна в наших домах разрисованы белым папоротником, и солнце ходит по небу в пушистой оранжевой шали, день короток, как воробьиный нос, глухая снежная тишина опустилась в леса, и уже вот-вот надо идти за елкой. Круг замыкается. Мы стали старше. Кого-то не стало, кто-то родился, у кого-то седина появилась, у кого-то в первый раз тронуты бритвой усы. Время идет по кругу, и каждый круг делает нас мудрей и богаче. В марте мы слышали, как шевельнулся под снегом первый ручей. Слышали шорох майских жуков на ивах. Видели золотые луга одуванчиков. Мы лежали на горячем песке у воды, пахнущей озерными травами… Свежее, подернутое воском яблоко хрустело у нас на зубах. Мы видели листопад и провожали глазами птиц. Мы сегодня лыжами прорубаем снег. Мы завершили круг, чтобы начать новый. Радость для живущих не исчезнет, пока светит солнце, и земля ходит по кругу.

Год начинается в средине зимы. Фенолог рождением года считает март, когда пробуждается жизнь. Но астрономы взяли верх – календарный год рождается в метельное время, когда день начинает расти на одну-две минуты. Это случается в самом конце декабря. А сейчас день продолжает катиться под гору. Сплошные низкие облака крадут свет у короткого дня, и вечер, кажется, ходит следом за утром. Скрылись под снегом рыжие пажити. Деревня на краю леса греется дымом из труб, вечерними огнями манит человека и пугает лесных зверей. Санные дороги к стогам уже покрылись клочьями сена, уже везет лошаденка или трактор пыхтит с возом березовых дров.

В лесах в эти дни стоит великая Тишина. Звуки тонут в снегах. Да и нет почти звуков, разве что сойка закричит, заметит что-нибудь на снегу. Лоси ходят неслышно. Белые зайцы, как невидимки на чистом снегу, только дразнящий след остается. Скорее всего сейчас увидишь лисицу. Хорошо видна красная охотница за мышами. Снег еще неглубокий, разрывать легко. Раз-раз передними лапами, только хвост метелкой кверху торчит. Охота добычлива, и можно даже увидеть, как прячутся в снег излишки.

Не очень часто, но встретишь в белом лесу черную стаю тетеревов. Глядеть надо утром или в синие сумерки. Сидят на тонких ветках берез, хватают почки. Если ничем не выдавать себя, увидишь, как вечером птицы падают и зарываются в снег. Иди к этому месту ночью с фонариком… Сказать правду, я и сам ни разу не видел, как ночью сонные птицы поднимаются из-под ног, но в северных лесах есть такой древний способ охоты.

В местах поглуше неожиданно встретишь красный забор из флажков. Даже человека эта красная рябь ставит на месте, зверь же и подавно пугается. Волк и лисица, очутившись в окладе, мечутся и попадают на мушку. Только рысь презрительно прыгает через красный забор.

Декабрь знаменит полосой никольских морозов. Дальше пойдут рождественские и крещенские. Никольские – первое испытание для лесных жителей. Кое-кто из них в предчувствии больших холодов подался поближе к жилью человека. Третьего дня у лесника на подмосковном кордоне я видел целую армию лесной мелкоты, сидит на клене, вобравши голову в плечи, красный снегирь-генерал, порхают по бурьянам нарядные щеглы-лейтенанты, в голубом летнем мундире порхает поползень. Взвод рядовых-воробьев сидит в шинелишках на мякине под ногами у лошади. В этой армии, пожалуй, только дятел-барабанщик не боится зимы. Бьет и бьет по морозной сосне. И сам сыт, и синицам кое-что достается.

Повалил снег. И еще тише становится лес. В белой пелене с трудом различаешь березы, потом растворяются в белом осины. Елка в темном махровом платье гордо идет через лес. У самой верхушки, как ожерелье, свисают гроздья розовых шишек. Царственное дерево! Понимаешь, почему язычники в древности кропили елку кровью врагов и вешали приношенья на ветки. Вон куда уходит обычай наряжать елки огнями и бусами…

Время идет по кругу. Земля на орбите сейчас приближается к точке, где начинается Новый год. Мы еще встретимся с вами в Новом году.

Лунатики

Лунатики. Но не те, что ходят ночью по крышам. Они появляются во множестве и повсеместно с первым речным и озерным льдом. Признаюсь: слово «лунатики» я придумал сейчас, за столом, когда представил себе лунки-проруби и сидящих над ними людей.

Вы могли и не видеть лунатиков, потому что домой они возвращаются тихо и незаметно, а уходят ночью под воскресенье, когда город видит четвертый сон и деревенские петухи думают: кричать или рано? У каждого из лунатиков через плечо на ремне висит обязательный деревянный короб. Незнающий человек смело предполагает: это сошлись вместе вагонные слепцы-баянисты. Однако послушаешь разговор и поймешь: зрячие. Слесарь из гаража, министр какой-то промышленности, конюх, трубач из духового оркестра, милицейский сержант, сапожник, грузчик мебели, полковник в отставке… Болезнь, приходящая с первым льдом, не щадит чинов и профессий.

Среди лунатиков редко, но все же встретишь и женщину. Ее пришествие на лед чаще всего надо связывать с подозрительностью: «Что он там делает каждое воскресенье?» Пошла однажды проверить, но, видно, тоже имела предрасположенность к странной болезни. И вот теперь ходит вместе с мужем-лунатиком. Овчинная шуба, штаны ватные, валенки-вездеходы и галоши образца 1942 года, сработанные из автомобильной резины. На весь день идет…

А день только-только начинает синеть между верхушками елок. Никаких звуков в лесу, только снег мнется под сапогами и пыхтят старшие из лунатиков. От елок лучше держаться поодаль, чуть заденешь – сыплется за воротник холодная пудра. Всегда кто-нибудь говорит одно и то же слово: «Во-оздух…» Все согласно молчат, такого воздуха в городе не бывает. От воздуха кружится голова. Шаги по снегу кажутся музыкой. И жизнь твоя как будто только сегодня и начинается.

Мутная синева в конце просеки заставляет идти быстрее. На озеро выходишь как раз ко времени. После лесного ущелья видишь вроде бы много света. Но странный свет. Лицо соседа не разглядеть. Фигура идущего впереди расплывается. Но постепенно глаза привыкают к синеватому молоку. Да и синева разбавляется постепенно, делается прозрачной. Как на фотобумаге, проявляются на чистом снегу швейные строчки лисьих следов; метелки камышей маячат сбоку. Лес синей полоской обозначил окружность озера. Синим кораблем плывет из леса на озеро изба лесника, и над нею на тонкой ноге стоит рыжий дым. В такое время, если положить на ладонь мотыля, он уже не будет казаться черным, он будет рубиновым. Это значит – пора! Да вот уже слышно: кто-то ударил пешней по льду. Озеро отозвалось тугим барабаном: Гук! Гук! Гук! Удары, как будто хлыстом по бочке. Звуки густой волной бегут у тебя под ногами и затихают у берега. Люди черными точками застывают над лунками. Началось…

Давайте со стороны поглядим на лунатика. Одежда у него – можно сейчас же переселяться на полюс. Лед он пробивает пешней на деревянной ручке. Примерно таким же оружием на Чудском озере били псов-рыцарей, только деревянная ручка была длиннее. Но лунатик горазд на выдумки, и древней пешне в двадцатом веке грозит забвение. Появился коловорот. Левой рукой держишь, правой вертишь, и вот уже готова аккуратная круглая дырка во льду. У дырки ставится ящик-«баян». Этот – тоже изобретенье лунатиков. Во-первых, хорошая табуретка, во-вторых, это ящик для удочек, блесен, лесок, еды, бутылки с вином. И, конечно, самое почетное место внутри «баяна» отводится рыбе. Наиболее хитроумные из лунатиков прибивают еще полозья. Получается маленький крытый возок. Таскают его по льду на веревочке, и, как говорится, «плеч не режет ремешок…».

Сидит лунатик у лунки, и глаза его в эту минуту ничего не видят, окромя кончика удочки. Поплавка у этой удочки нет. Поплавок быстро вмерзает в лед. Поэтому еще, наверно, при царском режиме поплавок безжалостно заменен щетинкой (или резинкой, или пружинкой) на конце удочки. Следи за щетинкой: дрогнула – немедленно подсекай!

Но рыба не дура, просто так на крюк она не идет. Рыбу надо перехитрить. А это умение достается не с первого раза. Ну снасть, само собой, надо иметь высокого класса. Цепким и маленьким должен быть крючок с блестящей капелькой олова. И леска. Леска должна быть тонкой, прочной и незаметной. Все эти качества, говорят, сумели соединить пока что только японцы. Мой друг, уезжавший недавно в Токио, был атакован лунатиками: «Купи! Не леска, а чудо! Рыба ее не видит…»

Сидит лунатик на ящике, ведет с рыбой единоборство. Надо уметь раздразнить рыбу. Рука с удочкой тихо подрагивает. Временами весь рыбак с пяток до завязок у шапки подрагивает с удочкой вместе. И маленький рубиновый червячок на крючке там, в глубине, тоже пляшет. Ну конечно, какая рыба равнодушно пройдет мимо красного плясуна? Хвать! И в тот же момент заработали руки. И вот уже бьется, взбивает пушистый снег красноперая рыба размером… со спичку или чуть больше. Да. А что делать?

Выдра. Она что-то заметила.

Обычно ловится окунь. На блесну подо льдом попадаются щуки. Ловится лещ, где-нибудь на Волге или Оке. В Сибири пудового веса таймень попадает. На Камчатке в лунке ловят гольцов. И много ловят – на салазках еле довозят в поселок. А тут, в Подмосковье, вся радость – маленький окунек. Конечно, со спичку – это самая крайность. Такие обычно в счет не кладут. Считать начинают с «мелкого», величиной с палец, потом идет «ровный», потом «которого можно жарить», потом «крупный», потом идет «лапоть». «Лапоть» – это рыба, приносящая славу. Месяца два потом будут ходить разговоры: «Вон там, около камышей, Борис Иванович три «лаптя» взял…» Конечно, есть рыба и еще более крупная. Это которая даже японскую леску рвет, а если уж обрыв не случится, то надо кричать, чтобы скорее подали пешню – расширять лунку. Рассказ о такой рыбе лунатик начинает словами: «Вот случай был, хотите – верьте, хотите – нет…» Обычно не верят, но в каждом живет мечта когда-нибудь крикнуть: «Пешню, пешню давайте!»

Забыв о рыбе, я как-то взялся считать удильщиков. На озере сидело четыреста человек. Наверное, с самолета, пролетавшего в этих местах, озеро казалось большой белой тарелкой. Лежали в тарелке пироги с маком. Пироги кто-то съел, а мак остался. А совсем близко каждый лунатик имеет свое лицо и, если внимательно приглядеться, свою привычку, свой почерк, если хотите. Один сидит с транзисторной музыкой, другой для борьбы с морозом приспособил хитроумную печку, третий устроил палатку над лункой. Четвертый ловит обязательно лежа. Однажды я испугался, увидев у камышей такую фигуру. Валенки чуть занесло снегом. Щека на льду. Хотел уже кликнуть людей. Но вижу, рука у человека подрагивает.

– Вам плохо?

– Тсс… Ходят…

– Что ходит?

– Два ходят…

Я нагнулся к лунке и увидел: два «лаптя» презрительно толкают носом красного червяка. Я тоже лег, и уж не помню, сколько времени мы наблюдали, как озерные полосатые тигры лениво ходят между камышинками.

Есть у лунатиков теории, подкрепленные практикой. «Рыба найдет рыбака» – так считает один и ставит палатку с печкой около ног. Другой уверен: «Рыбу надо искать» – и целый день ходит, рубит и сверлит лед, червяка греет дыханием, бегает около лунки – греется сам. А когда начинают «цыплят по осени считать», оказывается, у обоих десятка по три «которых жарят».

В нашей компании больше всех ловят водитель троллейбуса и министр. Министр имеет японскую леску и знает какие-то тайны, а водитель – потому, что у него скорая шоферская реакция на подсечку. Мы с сапожником всегда ловим меньше других, потому что среди лунатиков числимся в ротозеях и всегда зеваем поклевки. Но зато мы видим, как вороны у брошенных лунок крадут окуней. Видели: лисица вечером обходит лунки и подбирает все, что забыто или забраковано по причине малых размеров. Один раз увидели выдру. Она отряхнулась у проруби, долго с любопытством глядела на рыбаков, потом что-то в воде заметила и нырнула…

Дни первозимья красками не богаты. Белая земля, белое небо, бурая, белым припорошенная полоска леса. Но если в середине дня приглядеться, заметишь едва уловимые краски. И только чутьем угадаешь: осина, сиреневые расплывы молодого ольшаника, желтовато-зеленый оцепеневший пух лозняка, темные острова сосен и отчаянно-рыжие камыши. Но чуть снежок – все замутилось, все краски смешались в одну чуть приметную полосу на границе земли и неба. В такие часы почему-то особенно яркими кажутся живые плавники окуней. Кинешь рыбу на снег и не можешь глаз оторвать от огненных перьев. Окунь прыгает, покрывается белой мукою рыхлого снега и замерзает в какой-нибудь странной позе… Эти картинки на озере достаются зевакам. Серьезный рыбак все это давно уже видел, и не так уж важно ему, как исчезает лес в снегопаде. В снегопад хорошо начинает ловиться плотва. У плотвы в снегопад появляется аппетит. И еще зорче глядит охотник на дрожащий конец маленькой удочки.

А день кончается. Лес сделался синим. И по озеру потекла синева.

Вот уже кто-то кричит:

– Ерш!

И все сразу зашевелились, начинают складывать удочки, считать и прятать в ящики рыбу. Клюнул ерш – значит, вечер, значит, плотва и окунь ловиться уже не будут.

Чуть ли не у автобуса встречает лунатика кошка. А дома встречают насмешкой: «Ну-ну, ну покажи рыбу». Тут следует честно признаться: «Ерши и немного мелочи…» Зато если пара-тройка «лаптей» попалась, можно соврать, что «из-за этой чертовой лески вот такая сошла!» Не важно, что этому верит только шестилетний сынишка. Вся семья в этом случае собирается возле таза с водой и будет глядеть, как окуни оживают. Странная штука: мерзлые, стучавшие в ящике окуни оживают – плавают, бьют хвостами в тазу. Теперь предстоит самая черная из работ – чистить рыбу. Тут все решают семейные отношения. Очень часто бедный, замерзший рыбак слышит: «Сам ловил, сам и чисть». Берется, чистит. А что делать лунатику?

    Фото автора. 3 декабря 1965 г.

Твои глаза

Помните, вы лежали в траве и глядели на небо. Я уверен, что это было… Белые облака. По холмам двигались тени. То прохладно, то в глаза брызгало солнце. Бывают дни, когда над землей плывут удивительные облака. Помните облако, похожее на верблюда? А корабли с белыми парусами? Птица с длинными острыми крыльями… Каждый из нас видел удивительные облака. Конечно, все знают, что облака – это горы воды. Но в каждом человеке живет поэт. И редко кто не видит на небе сказочных птиц, кораблей, отары белых овец. Один чаще видит, другой – реже. А если кто не видел, то он не увидит и многого другого.