Дом на Солянке

– Почему? – не удержался Опалин.

– Потому, – с сожалением отозвался бывший военный. – Он прямой, честный и всех судит по себе. А они-то не прямые и не честные. Все разговоры только о том, как бы вырвать себе кусок побольше и пожирнее. Гнилые людишки.

– А что у Колоскова по личной линии было? – рискнул задать вопрос Опалин.

– Ты его рожу видел?

– Э… ну… в общем…

– Ну, за деньги он точно мог себе купить какую-нибудь бабу, – снисходительно пояснил Лапин. – А без денег – кому он нужен?

– А по твоему ощущению, он ходил на сторону?

– Ходил. Но скрывал. Вообще он с Ксенией своей жил хорошо, но – привычка, такое дело. Старая жена – как старый сапог: удобно, но нет-нет да тянет на новый поменять. Так что баба у него была, точно.

– Его любовница из редакции?

Лапин усмехнулся:

– Была бы из редакции – я бы узнал. И не только я. Все бы знали и судачили.

У Опалина уже голова шла кругом. Реклама. Басаргин. Любовница. А что, если она была замужем? Что, если муж узнал? Колосков 15 августа послал жене телеграмму с сообщением, что завтра выезжает – и исчез. Не отправился ли он перед отъездом проведать свою пассию?

Позвольте, а как же Ленинград? Допустим, жене Измайлова показалось, что она узнала Колоскова… а что, если не показалось и это все-таки был он?

Если верить Лапину, Алексей Константинович устроил так, что часть денег за рекламу вместо бюджета газеты поступала в его собственный карман. А если он складывал эти деньги в кубышку и просто ждал удобного случая? Что ему мешало тогда сбежать вместе с любовницей?

– Никуда он не сбежал, – донесся до него скрипучий голос бывшего военного.

Вздрогнув, Опалин поднял глаза. Нехорошо, Иван Григорьевич, когда ваши мысли могут прочитать по лицу. Совсем нехорошо.

– Знаю я эти дурацкие слухи, – продолжал Лапин, дернув щекой. – Не, не побежал бы он ни за какой бабой. У Оксюковича несколько лет в запасе, но ведь место-то освободится, и Колосков вполне мог на него сесть. Я уж не говорю о его фокусах с рекламой. Поверь мне, он не из тех людей, которые станут бросать золотую жилу. Кто угодно, только не он.

– А что, если кто-то решил за него взяться? – неожиданно спросил Иван.

– За Колоскова? – удивленно спросил Лапин.

– Да. Это ведь мошенничество. Может быть, кто-то решил его прищучить и он испугался?

– И потому исчез?

– Да, а что? Может такое быть в принципе?

Лапин задумался.

– Если бы ему что-то угрожало, он бы пошел к друзьям, – заговорил он, тщательнее, чем обычно, подбирая слова. – Ваня, он скользкий, как угорь. Я тут тебе рассказал о его делишках, но сам понимаешь: там наверняка все шито-крыто, и в суде ты ничего не докажешь. Если он исчез сам, по своей воле… – Лапин нахмурился, – значит, его что-то до смерти напугало.

– Ясно, – кивнул Опалин. – Слушай, а как у него с происхождением?

– Из крестьян он. Отец в город на заработки подался, потом сына определил в трактир. Не, с происхождением там все чисто, можешь даже не думать.

Но Опалин привык всякую мысль доводить до логического конца и потому спросил:

– Колоскову сейчас 42 года, а в революцию он где был?

– Заведовал чем-то – столовой, кажется. К службе его признали непригодным – падучая и ребра поломаны. Его в детстве били, когда он в трактире служил.

Вот те на. Получается, Колосков еще и эпилептик. А ведь никто, ни один человек об этом не упомянул.

– Часто у него бывали припадки?

– Никогда, – твердо ответил Лапин.

– В смысле?

– В смысле, не было их. Ты совсем младенец, что ли? Заплатил он кому-то за бумажку, чтобы его в армию не призвали, а то вдруг ломаных ребер окажется недостаточно.

– Может, и про ребра тоже выдумка? – рискнул предположить Опалин.

– Э нет. Это как раз правда. И руку ему там же сломали, он все время жаловался, что болит, когда погода меняется.

– Какую именно руку?

– Левую.

Опалин почесал голову. Любовница. Пятигорск. Прежде всего, конечно, стоило бы проверить, точно ли Ксения Колоскова находилась в Пятигорске, когда ее муж исчез в Москве. А то, может, она его ухлопала и теперь бегает по инстанциям, отводит от себя подозрения.

А деньги? А любовница, которую Колосков тщательно скрывал? Боже, каким запутанным все кажется, и за все эти ниточки так или иначе придется дергать, проверять… А ведь разгадка наверняка будет банальнее некуда. Либо все-таки совершил растрату и сбежал, либо убили его из-за личного.

– Слушай, а что у него за друзья были? – спросил Опалин. – Ты говорил, что в случае проблем он бы к ним обратился.

– Ты про Склянского слышал?

– Так, кое-что, – буркнул Иван.

– Точно сказать не могу, но, по-моему, Склянский его и пристроил в редакцию. Хотя Колосков никогда раньше газетами не занимался.

– Склянский в Наркомпросе сейчас?

Наркомпросом назывался Народный комиссариат по просвещению, аналог министерства, потому что министерство – слово буржуйское и вообще подозрительное, а спотыкающееся Нар-ком-прос – самое оно. Впрочем, в то время в недрах языка зарождались и не такие слова-паразиты. Все, все растворились, стали достоянием истории, ни одно не задержалось, потому что великий и могучий может позволить себе и не такие эксперименты. Язык как народ: все выдержит, все перемелет и в конечном итоге обратит себе на пользу…

– Да, в Наркомпросе, – кивнул Лапин в ответ на слова Опалина, – но я слышал, что метит еще выше… Так что у Колоскова хорошие перспективы, если, конечно, не поссорится со своим дружком.

«Ну, это только если Колосков жив, – мелькнуло в голове у Опалина. – А у трупа – какие перспективы?»

Он почему-то не мог избавиться от ощущения, что человек, о существовании которого вчера Иван даже не подозревал, мертв и речь идет именно об убийстве. «Все дело в чемоданах… Домработница утром пришла, а собранные чемоданы в квартире стоят. Колосков не сел на поезд. И он не бежал, потому что дома остались все его вещи… Люди привязываются к вещам, не станут они свое бросать…»

– Вы что, уже труп нашли? – донесся до него голос Лапина.