Английский экспромт Амалии

– А этот откуда взялся? – опешил его светлость. – Зачем он здесь?

– Он едет с нами, – отозвалась Амалия. – Это мой новый слуга. Не беспокойтесь, с ним не будет никаких хлопот.

Арчибальд насупился и забился в угол.

– Прекрасное платье, – наконец вымолвил он.

– Да, мадам Шаплен знает толк в своем деле, – подтвердила Амалия.

– К нему требуется еще кое-что… – Герцог сунул руку в карман и достал одну из тех коробочек, внутри которых может скрываться все, что угодно, от перстня со стеклом до изумрудного браслета Лукреции Борджиа. – Я надеюсь, вам подойдет. Это фамильная драгоценность, она принадлежала еще моей матери.

Он откинул крышку и…

Всем известно, что женщины – создания, в общем-то, чувствительные и легковерные. Даже ведро мусора, вынесенное мужчиной, заставляет нас проливать слезы умиления, а от букета цветов, которые увянут через три дня, наше сердце начинает биться чаще, чем ему положено. Что уж тут говорить о впечатлении, которое на самую закаленную, самую пресыщенную особу может произвести восхитительный бриллиант размером приблизительно три на два сантиметра, нежнейшего розово-сиреневого оттенка, ограненный столь искусно, что кажется, будто внутри него затаились и трепещут язычки неугасимого пламени?

Наша героиня была замечательным человеком, но все же она была только человеком и к тому же женщиной. Восторг – тоже ловушка, хотя это и одна из прекраснейших ловушек. И тот, кто сказал, что камни способны наводить чары, был, несомненно, прав. Амалия была очарована.

– Это «Принцесса», – сказал герцог с гордостью. – В ней пятьдесят два карата. В мире очень мало алмазов такого оттенка, и этот – уникальный. Мне подумалось, что раз уж вы… словом, что вам будет приятно его надеть.

Камень был оформлен в виде подвески на цепочке, и Амалия безропотно позволила герцогу надеть «Принцессу» себе на шею. Всякие слова в такое мгновение были бы неуместны. Она потрогала камень – он был тяжелый и прохладный. Герцог закрыл коробочку и убрал ее в карман. Они подъезжали ко дворцу.

– Это очень мило с вашей стороны, Арчи, – искренне сказала Амалия. – Я ничего подобного не ожидала. Вы меня тронули.

Она наклонилась и поцеловала своего супруга (в общем-то, законного) в щеку. И после этого Арчи Невилл почувствовал себя последним негодяем.

Глава 9,

в которой Амалия требует войны, а Эмили не требует ничего

Вечеру у королевы, состоявшемуся в осенний понедельник 1885 года, не суждено было войти в историю как чему-то значительному. Впрочем, известно, что история слепа и часто проходит мимо невыдающихся причин выдающихся событий. Она, нет, вернее, те, кто пишет учебники, ей посвященные, хотят уверить нас, что правители и политики в своих действиях руководствуются одними лишь соображениями государственной необходимости. Мало того, зачастую из учебников следует, что отдельные личности вообще не имеют значения для исторического процесса, который-де не под силу направить ни одному человеку, как бы высоко он ни стоял. Если принять эту интересную, но, увы, маловероятную гипотезу, вообще становится непонятно, как же тогда создается история. Либо приходится признать, что ею управляет некий рок, темная стихийная сила, либо – что она сама идет, куда ей вздумается, причем постоянно забредает не туда, куда следует.

Но история, которая, по сути, всегда является историей людей, все же немыслима без участия этих самых людей, причем в самых разнообразных вариантах. Примеры? Сколько угодно! Если бы Алиенора Аквитанская не вышла замуж за английского короля и не принесла ему в приданое пол-Франции, не было бы Столетней войны. Если бы Наполеона случайно казнили во время революции (а из-за своей дружбы с Огюстеном Робеспьером он один раз оказался в очень опасной ситуации), не было бы ни наполеоновского величия, ни наполеоновских войн, ни наполеоновской эпохи. Если бы принцесса Шарлотта, двоюродная сестра английской королевы Виктории, осталась жить, мы бы не говорили сейчас о викторианской эре, ибо было ничтожно мало шансов на то, что дочь четвертого сына короля Георга Третьего когда-нибудь займет английский престол. Но она его таки заняла. Ее правление совпало с периодом процветания Англии, когда страна находилась на вершине своего могущества, которое годы спустя сумели поколебать только две мировые войны и распад Британской империи. Но в XIX веке это была самая мощная держава, какую только можно себе представить, и ее жители были наполнены тем особым чувством гордости, какое всегда внушает принадлежность к сильной, богатой и уверенной в своем будущем стране.

Викторианская эпоха известна, помимо всего прочего, и своей строгостью нравов, под которой подразумевалось главным образом неукоснительное соблюдение внешних приличий. В связи с этим часто произносят такие слова, как чопорность, лицемерие и ханжество. Сама королева всю жизнь носила траур по супругу, которого потеряла в сорок лет, но при этом имела любовников среди слуг. Возможно, в этом она разделяла вкусы своей матери – некоторые ученые-генетики, основываясь на том, что Виктория передавала гемофилию, непонятно откуда унаследованную, и через своих потомков заразила ею все царствующие дома Европы (в том числе, увы, и русский, ибо последняя российская царица была внучкой Виктории), – так вот, генетики утверждают, что настоящим отцом Виктории был секретарь ее матери, а вовсе не престарелый герцог Кентский. Если специалисты по ДНК когда-нибудь подтвердят данный факт, что вполне вероятно, то это еще раз послужит доказательством тому, что и истории присуще своеобразное жестокое чувство юмора. Незаконнорожденная, насаждавшая образцовую мораль, – что может быть парадоксальнее? Впрочем, величайший из английских королей, Вильгельм Завоеватель, чье второе прозвище было Вильгельм Бастард, не слишком страдал от того, что его матерью была прачка, и этот факт вовсе не помешал ему покорить Англию. Причем его новых подданных куда больше ужаснуло то, что он с истинно нормандской методичностью велел их всех пересчитать (это в одиннадцатом-то веке, когда и понятия не имели о переписи населения!) и занести в особый реестр, который лишенные всякого уважения к статистике тогдашние англосаксы прозвали «Книгой Страшного суда».