Путешественник из ниоткуда

– Как на каком? На свадьбе Елены Веневитиновой и Максима Иваныча Аверинцева. Гостей, говорят, съехалось – человек сто, не меньше.

– Нет, меня не пригласили, – сухо ответил я. – Да я все равно бы и не пошел.

– Понимаем-с, понимаем-с, – вздохнул Былинкин и голову набок склонил, как ученый попугай. – Говорят, вы с невестой своей поссорились. Правда?

Тут, признаться, я вскипел.

– Мадемуазель Плесси мне не невеста и никогда ею не была, – раздраженно отчеканил я. – А теперь простите, мне надо работать.

Былинкин повздыхал еще для приличия, потомился в дверях и вышел, растворясь в золотом свете – уже второй день стояла ясная, солнечная погода. Я снял очки и стал протирать их.

«Провинция, черт бы ее подрал... Только и развлечений, что сводничать да следить за соседями, что они делают да как живут. Надо будет вернуть мадемуазель Плесси ее книги и прекратить двусмысленное общение. Некоторым действительно деньги ударяют в голову... Сначала она купила экипаж вместе с кучером, а потом, пожалуй, захочет и мужа купить. – Я поморщился. – Наверняка все же именно она подсунула мне сторублевку – увидела, когда я расплачивался, что в кошельке у меня ничего не осталось. Хотя она так искренне удивилась... А впрочем, вздор. Разве можно верить женщине?»

Мои размышления прервал стук в дверь.

– Войдите! – крикнул я и хотел надеть очки, но чуть не уронил их на стол. Потому что в кабинет вплыло темно-красное шуршащее пятно и остановилось у порога.

– Я баронесса Амалия Корф. Вас должны были известить о моем прибытии. Меня прислали сюда по делу Петровского.

И, услышав голос, я едва не уронил очки вторично.

* * *

Государь император, очищенный от паутины, с любопытством поглядывает на нас с портрета. В окна ломится летний день и доносятся крики мальчишек, продающих газеты. На лице Ряжского написано смущение, и если бы я был беллетристом, то непременно отметил бы, что написано оно там большими буквами.

– Гхм... Амалия... простите, не знаю вашего отчества...

– Просто баронесса Корф, – отозвалась она, снимая перчатки. – Итак?

Всего несколько слов, и Ряжский повержен. В такое трудно поверить, но непотопляемый исправник прострелен от борта до борта и медленно идет ко дну. И виною тому – красивая спокойная блондинка с глазами цвета ржавчины, источающая нескрываемое высокомерие. А голос, боже мой! Металлический, леденящий...

Нет, не нравится мне баронесса Корф. Совсем не нравится.

– Мы только вчера получили телеграмму о вашем прибытии... – пытается выиграть время исправник.

– Разумеется, – спокойно соглашается она, – вы должны были ее получить... я так думаю. Однако к делу, господа. Должна признаться, у меня не очень много времени, так что дорога каждая минута. Итак, кто из ваших людей нашел тело?

Ряжский засуетился, представил меня госпоже баронессе и упомянул о моей роли во всей истории. Ржавые глаза обратились на меня.

– Значит, Аполлинарий Марсильяк – это вы?

– Аполлинарий Евграфович, – зачем-то уточняю я.

– Хотелось бы поподробнее услышать обо всем.

– У меня тут есть отчет... – пытается некстати встрять Ряжский.

Легкий жест рукой. И Григорий Никанорович сдувается, как проколотый воздушный шарик. Однако стоит признать, что неведомый генерал Багратионов умеет подбирать себе людей...

– Все отчеты потом. Сейчас я хотела бы послушать месье Марсильяка.

Я рассказываю о том, как заблудился в лесу и случайно вышел к железной дороге. Баронесса задумчиво щурится.

– Так, так... Любопытно. Позволительно ли мне будет спросить, что именно вы делали в лесу?

Григорий Никанорович бросает на меня умоляющий взгляд. Но что толку слушать того, кто уже коснулся дна? И я рассказываю нашей великолепно одетой гостье о злодейском умерщвлении собаки Жужу.

– Ах вот оно что... – протягивает Амалия. – Стало быть, у вас есть время и на подобную чепуху? Занятно. Продолжайте, прошу вас.

Я рассказываю о Петровском. Исправник сидит нахохлившись. Вряд ли, конечно, он простит мне, что я вывел его перед столичной персоной в таком комическом виде, но мне все равно, что именно он обо мне думает.

– Откуда вы узнали, что погибший – именно Петровский? – хмуро спрашивает баронесса.

– При нем был паспорт. – И прежде, чем она протягивает руку, я уже лезу в карман.

Амалия Корф бегло просмотрела докумепт, и непонятная улыбка тронула углы ее губ.

– Что ж, замечательно... Великолепно. Что еще вы обнаружили на трупе?

Я перечисляю. Программка цирка... Записка от какой-то Китти... Зубочистки... Кольцо на мизинце... Баронесса задумчиво смотрит на меня, и ее взгляд нравится мне еще меньше, чем она сама.

– Скажите, – раздумчиво спрашивает она, – вы не обнаружили больше никаких бумаг?

– Например? – удивленно спрашиваю я.

– Каких-нибудь, – загадочно отвечает она. – Вспомните, это очень важно.

Ряжский бросает на меня огненный взгляд, торопя с ответом. Я смотрю в свою записную книжку, куда занес детали происшествия, роюсь в памяти...

– Нет, ничего такого при нем не было.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен.

– А что, при Петровском должно было находиться что-то важное? – подает голос изнывающий от желания помочь Григорий Никанорович.

– Как вам сказать... – неопределенно отвечает Амалия и, внезапно сорвавшись с места, бросается к двери. Рывком распахнув ее, обнаруживает за ней секретаря Былинкина. Исправник, побагровев, срывается с места.

– Никита Егорыч! – рычит он. – Вон!

– Я... я т-только б-бумаги н-нес... – лепечет секретарь, заикаясь на каждом слове.

– Вон, я сказал! – генеральским голосом гремит Ряжский. – И чтоб духу вашего здесь не было!

Былинкин в ужасе уносится прочь. Амалия выглядывает в коридор и, поплотнее затворив дверь, возвращается к нам.

– Любопытные у вас сотрудники, – холодно замечает она. – Значит, чертежей вы не нашли?