Грабеж средь бела дня

А на следующий день журналы нашлись…

Глава IV

ЕЩЕ ОДНО СОБЫТИЕ…

Журналы нашлись на втором этаже, в «мальчиковом» туалете. Они лежали стопочкой на подоконнике. Нашла их наша уборщица тетя Фрося и торжественно бухнула на директорский стол.

– Что это? – бывший подполковник отпрянул от них, будто это были не журналы с оценками, а змеи с ядовитыми зубами.

Директор встал, выглянул почему-то за дверь, вернулся к столу, с опаской потрогал журналы и непонятно спросил:

– Где… это?

Но тетя Фрося его поняла.

– На втором этаже, Семен Петрович, – пояснила она. – У пацанов в сортире.

Тетя Фрося была простая женщина и в выражениях не стеснялась даже при директоре. Не говоря уже о нас.

Директор поморщился и сделал ей замечание, на что тетя Фрося ответила:

– Это в Большом театре типичный туалет, а у нас в школе – типичный сортир!

Директор не стал спорить, полистал журналы, пытаясь разглядеть – много ли двоек переправлено на пятерки? Вздохнул и созвал педсовет.

Мы тут же приняли свои меры, чтобы быть в курсе событий.

Это было просто. Прямо над учительской находилась кладовка, примыкающая к спортзалу. И когда в школе меняли батареи отопления, то в полу осталась небольшая дырка. В учительской она пряталась под самым потолком, за дырявым глобусом, который уже много лет стоял на шкафу, а в кладовке мы эту дырку, когда ею не пользовались, предусмотрительно затыкали куском поролона из старого мата.

Знали об этой дырке немногие. Мы с Алешкой и его одноклассники – Санек и Кучкина.

Забравшись в кладовку, мы подперли дверь изнутри старым «козлом», из которого торчали всякие лохмотья, и, улегшись на пол, выдернули затычку.

То, что мы услышали, озадачило нас не меньше, чем наших любимых педагогов. Все учителя и классные руководители единодушно подтвердили, что ни одна оценка ни в одном журнале ни у одного двоечника не исправлена. Директор выслушал своих подчиненных и со вздохом спросил:

– И зачем же тогда они их сперли?

Никто ему не ответил, потому что никто этого не знал. Только все, наверное, в недоумении пожали плечами, а преподаватель литературы, кудрявый Бонифаций, уж как водится, поморщился от грубого слова «сперли». И подумал про себя: «Выражаетесь вы, подполковник, как уборщица. Хотя и любите делать замечания».

Мы заткнули дырку и выбрались на волю. Загадка осталась, а жизнь опять пошла своим чередом. Пятно на мундире школы исчезло, так и не появившись, подготовка к новогоднему балу-маскараду снова набрала свою силу.

Алешка где-то разузнал, что недалеко от нашей школы открылся пункт проката всяких маскарадных костюмов. И уговорил меня сходить туда. Может, мы выберем себе что-нибудь подходящее, если уж мамин фартук Любаше не нравится.

– Кучкину надо позвать, – сказал Алешка.

И я с ним согласился – Кучкина жила со своей старенькой бабушкой, и, уж конечно, та не смогла бы ей помочь с маскарадным костюмом.

У Кучкиной было непривычное, какое-то серьезное, даже немного торжественное имя: Алевтина. Но во дворе и в школе ее звали просто Лёвкой.

Надо сказать, что долгое время, лет десять, Лёвка была нормальной девчонкой – веселой, ловкой, прыгучей, общительной. Она даже по деревьям лазила, как обезьянка. А потом ее словно подменили.

Это случилось, когда ее родители уехали работать за границу и Лёвка стала жить под присмотром бабушки из Тамбова. Или из Орла. А может, из Курска.

В первый же вечер бабушка уселась на скамейку возле подъезда рядышком с нашими пенсионерами и влилась в их коллектив, критикуя Лёвкиных родителей.

– Ить надо, до чего деуку довели, – говорила она своим певучим курским (или орловским) говорком. – Тоща как спица. И не исть ничего, акромя тампаксов…

– Сникерсов, – дружелюбно поправляли ее более компетентные столичные старушки, которые тоже очень любили покритиковать все окружающее.

– Я про то и говорю, – продолжала бабушка из Тамбова. – Надо выручать деуку. На ноги ее становить.

Пенсионерки согласно кивали и давали полезные советы: как «выручать и становить».

И бабушка взялась за Лёвкино здоровье. Начала ее откармливать калорийными народными блюдами и водить ее по всем врачам. Вплоть до народных целителей, колдунов и магов.

И, как ни странно, Лёвке это понравилось. Это наполнило ее жизнь глубоким содержанием. Она с удовольствием посещала врачей и целителей, поглощала все, что готовила ей бабушка. И стала спокойной и неторопливой. Рассудительной и ленивой. И если раньше была как спица, то теперь стала как колобок.

Спустившись во двор, мы стали под Лёвкиными окнами. Алешка свистнул, как Соловей-разбойник, и заорал, как утренний петух:

– Лёвка!

Сейчас же какой-то мужчина отворил форточку и спросил:

– Чего тебе?

– Это я не вас, – объяснил Алешка.

– Так бы и сказал, – мужчина по имени Лёва захлопнул окно.

И тут высунулась круглая мордашка нашей Лёвки.

– «Деука»! – крикнул ей Алешка. – Пошли за костюмами! Недорого.

– Не! – ответила Лёвка и радостно сообщила: – Я лучше к зубному пойду.

– Как хочешь, – и мы направились к арке.

– Возьмите мне, – крикнула нам вслед Лёвка, – костюм доктора Айболита, ладно?

– Ладно, – буркнул под нос Алешка. – Мы тебе костюм зубного врача выберем, пострашнее. С клещами.

Костюмы мы выбирали долго. Тем более что выбирать было нечего. Они висели на стене и, казалось, сами себя стыдились.

Алешка сначала положил глаз на костюм Мушкетера. Правда, он был какой-то замызганный: мятая женская шляпа с разноцветной тряпкой вместо пера, какие-то сатиновые шаровары и резиновые охотничьи сапоги. Но Алешку привлекла в этом костюме шпага.

– Тебе не подойдет, – сказала выдавальщица. – Это для старшеклассников. А шпага все равно из ножен не вынимается: бутафория. Возьми лучше костюм Зайчика.

Костюм Зайчика состоял из когда-то белой шапочки, к которой были пришиты две сосиски – ушки, наверное.