Целитель-9

Впереди, у съезда на грунтовку, махал шапкой гаишник в форменной тужурке. Чубатый затормозил, и милиционер подбежал грузной трусцой.

– Метров сто! – крикнул он. – Там увидите!

«Дублерка» скатилась, шурша редкой щебенкой на склоне, и валко закачалась в травянистой колее.

– Это старая дорога к дачам, – отрывисто сообщил шофер. – Сейчас-то они у заправки съезжают…

Он смолк, выруливая на обширный лужок, спадавший к оврагу. Неподалеку замер милицейский «луноход» – обычный «уазик», только с крепким верхом, выкрашенным в канареечно-желтый цвет и обведенным синей полосой. «Волга» с парой штыревых антенн выдавала присутствие чекистов, а у травянистого обрыва ревел движком «сто тридцатый»,[2 - «ЗиЛ»-130.]медленно выволакивая помятый «Жигуль» – натянутый трос дрожит, а разбитый задок малолитражки пускает копотные дымки. Обмирая, я узнал Надину машину.

«Не дай бог…»

Эксперты с оперативниками занимались своими скучными, пугающими делами – расхаживали, крадучись, вороша космы жухлой прошлогодней травы, спутанной с зеленой муравой, мигали слепящими фотовспышками, а с краю всей этой неспешной кутерьмы пыжилась «буханка» скорой помощи.

Туда я и направился, чувствуя, что поступь не тверда. Сердце бухало, а холодок в душе смерзался в тошнотворную ледышку.

Она была здесь, Надя Темина, «молоденький няшный сотрудник». Лежала на носилках, вытянув длинные ноги. Маленькая грудь едва округляла тонкую ткань блузки, проступая набухшими сосками, но девушке не было стыдно, и она не мерзла – широко распахнутые голубые глаза недвижимо отражали небо.

– Перелом шейных позвонков, – негромко прозвучал голос Иванова, усталый и, как мне показалось, безучастный.

– Как это случилось? – шевельнул я губами, снова и снова оглядывая Надю.

Когда гибнет мужчина, с этим смиряешься – судьба такая у воинов и охотников. Но мертвая девушка – это слишком жестоко.

Рядом со мной остановился парень в овчинном полушубке, накинутом на плечи.

– Капитан Савельев, – представился он.

Стягивая тонкие резиновые перчатки, опер зачастил – уверенно, с налетом того профессионального снисхождения, что всегда бесило меня:

– Смерть наступила после полудня. Девушка ввела себе дозу морфия – следы трех недавних уколов находятся на локтевом сгибе левой руки, а шприц с отпечатками пальцев Теминой найден на коврике под водительским сиденьем. Здесь небольшой уклон, а машина не стояла на ручнике, вот и съехала задом к оврагу. Сорвалась, врезалась багажником… Темину так приложило к спинке сиденья, что она сломала шею. В общем, всё выглядит очень натурально, однако есть и странности.

Злость накаляла меня, но я сдержался, выцедив:

– Какие?

– Следы каблучков на дороге. Девушка зачем-то выходила, топталась… Причем, ее дубленка лежала на заднем сиденье. И еще, – «следак» повернулся к лесу. – Вон там обнаружены свежие отпечатки шин «Волги», и много окурков. Курили двое. Возможно, эта парочка и передала ампулы Теминой – пять штук лежало в бардачке «Жигулей», отпечатки стерты. И еще. В четверть второго неизвестный позвонил из Нижних Дубков по радиофону девушки, сообщив об аварии. Судя по всему, кто-то здесь побывал до нас, не шибко отягощенный приличиями, и спер сумочку погибшей…

– Могу добавить странностей в вашу копилку, – усмехнулся я. – Мы с женой встретили Надю в Москве после парада, и тогда ей как раз позвонили. Якобы наши особисты вызвали на работу…

– Нет! – Иванов возник в поле моего зрения. – Никто из первого отдела Теминой не звонил – все исходящие и входящие записываются!

– Значит, звонили убийцы! – отрезал я, и раздраженно пожал плечами. – Поймите, это полнейшая, дичайшая чушь – считать Надю морфинисткой! У наркоманов все руки и ноги обколоты! А здесь? Кстати… Она так и сидела за рулем? Без дубленки?

– Сам удивился, – Савельев потер подбородок. – Холодно же…

– Синяков на теле нет? Ее не насиловали?

– Никаких следов, – оперативник поиграл желваками, и вытолкнул, пряча злость: – Медэксперт доложил, что Темина умерла девственницей.

Мы помолчали, каждый думая о своем.

– И вот еще какая деталь, – сказал я, смягчаясь. – Не всё так натурально, как кажется. Надя – левша. Сделать себе укол в правую руку она, наверное, смогла бы, но в левую – извините.

Савельев переглянулся с Ивановым.

– Значит, кто-то другой ввел морфий… – медленно проговорил Борис Семенович. – Не хреново девки пляшут… по четыре сразу в ряд!

– Если это вообще был наркотик! – резко сказал я. – Могли и спецпрепарат вколоть – для развязывания языков у молчуний! Надя выболтала все секреты, которые знала, и ее убрали. Как вам такая версия?

– Она мне очень не нравится, – поугрюмел генерал-лейтенант. – Очень…

– Образец крови Теминой мы отправили на анализ… – промямлил капитан Савельев.

Я лишь шумно выдохнул.

Мой взгляд шарил по искореженному задку «Жигулей», по сине-белому «ЗиЛу», но всякий раз возвращался к Наде. К телу Нади. Мертвому телу.

«Жертвы имеют право на справедливость», – мелькнуло в голове. Да, имеют…

– Михаил! – окликнул меня Иванов, будто почуяв настрой. – Только без самодеятельности! Ладно?

– Ладно! – легко пообещал я, скрестив пальцы в кармане.

Вечер того же дня

Москва, улица Строителей

На работу я уже не заезжал – гибель Наденьки взбаламутила покой, подняв из нутряных глубин все прежние волненья и полузабытые страхи.

Домой я вернулся затемно. Шагнул с холода в согретую прихожую, где бра разливали желтый приютный свет, и молча разделся.

Рита вышла меня встречать в пушистом халатике и мохнатых тапках, что расшивались в далеких чумах или ярангах. Губки надуты, в глазках посверкивают колючие огоньки…

Раздражение унялось не без труда.

– Ты был с ней? – в Ритином голосе обычная ревнивая обида мешалась с отчужденностью. – С этой… Надей?

– Надю убили, – холодно обронил я.

– К-как… Убили?!

Жена охнула, пряча лицо в ладонях, словно удерживая розовое тепло щек, но бледность одолевала. Лишь черные глаза в опуши ресниц таращились на меня, набухая жгучей влагой.

– А я… – еле выдавила Рита, жалко кривясь. – А она…

Я обнял ее, и царственные плечи затряслись, как у всякой горюющей девчонки. Слова утешения не годились, да и не хотелось мне ворковать. Слишком уж тошно.

Это пройдет, я знал. Всё проходит. Но забыть себе не позволю.