Васёк Трубачёв и его товарищи

– Переросли! На целую голову переросли своего директора! – шумно радовался Леонид Тимофеевич.

К сцене подошел старик – школьный сторож. Черные с проседью волосы его были расчесаны на прямой пробор. Он опирался на суковатую палку.

– Иван Васильевич! Грозный!

Три пары рук подхватили старика и поставили на сцену.

– Есть Грозный! Есть! Никуда не делся! – Старик вытер усы. – Ну-ну, выросли… вылетели птенцы… орлами воротились, – бормотал он, присаживаясь к столу, покрытому красным сукном, и улыбаясь учителям.

В зале снова зашумели, захлопали в ладоши. Наконец все стихло.

Мальчик в коротких штанишках, путаясь, сказал приветствие и, закончив его торопливой скороговоркой, спрятался за спину своей учительницы.

Потом долго и прочувствованно говорил директор.

Перед глазами у всех вставал суровый финский край. Высокие сосны, скованные морозом озера… Вот мчатся лыжники… наши лыжники… Тишина… Слышно только, как скрипит снег. И вдруг слева, с опушки леса, ударил пулемет.

Пули вспарывают легкое снежное покрывало. Огонь косит наших бойцов, прижимает их к земле. По снегу, глубоко зарываясь в сугробы, ползет снайпер. Все его внимание сосредоточено на опушке леса, где засели финские пулеметчики.

Меткий выстрел… другой… И, внезапно захлебнувшись, смолкает вражеский пулемет… Лыжники летят дальше.

– Этот снайпер… – Директор поворачивает голову.

– Который? Который? – налегая друг на друга и вытягивая шеи, ребята смотрят на сцену.

Краска заливает обветренные щеки снайпера – он низко склоняется над столом и взволнованно чертит что-то на бумажке.

Директор называет его фамилию.

Потом следует другая фамилия и третья…

Второй, обмороженный, полз к лагерю, вынося с поля боя раненого командира. Третий взорвал финский дзот – это едва не стоило ему жизни. И вот все они, эти герои, здесь, в своей большой школьной семье, воспитавшей и вырастившей их.

Сева Малютин стоит около своей матери. Он крепко сжимает ее руку.

Васёк и Саша с горящими щеками жмутся к рампе.

А за их спиной ученик старшего класса возбужденно рассказывает товарищу:

– Они здесь, во дворе, всегда в футбол играли… И один раз окно в классе разбили… И Грозный кричал на них, как на нас. Я помню. – Он радостно смеется. – Я помню их… в десятом классе.

Глава 2

Огоньки в окнах

На железной дороге сонно покрикивала электричка.

В маленьком городке уже все спали. Только в некоторых окнах за матовыми, морозными стеклами светились огоньки.

Забравшись на широкую отцовскую постель и уткнувшись подбородком в плечо отца, Васёк, взволнованный событиями вечера, не мог уснуть.

– Пап! Вот этот снайпер Алеша просто богатырь, да, папа? А другой, что командира спасал, маленький, худенький совсем, как это он, а?

– Дело, сынок, не в том, кто какой. Тут физическая сила – одно, а сила воли – другое… Силу тут мерить нечего. Это не зависит, сынок… – Павел Васильевич не мастак объяснять, но Васёк понимает его.

– Ясно, – говорит он. – Главное – спасти, хоть через силу… Сколько километров он его пронес, пап? Под огнем, а?

– Сколько потребовалось, столько и пронес, – строго сказал Павел Васильевич. – У нас так… вообще… русский человек после боя раны считает…

Васёк замолчал. Ему вдруг захотелось внезапно вырасти и вместе со своими товарищами свершать какие-то большие, героические дела.

Он потянулся и глубоко вздохнул:

– А нам еще расти да расти!

* * *

И в другом окне горел огонек.

Бабушка, подперев рукой морщинистую щеку, слушала внука. Коля Одинцов рассказывал о выставке, о героях, о елке.

– Раздевайся, раздевайся, Коленька, – торопила старушка.

– Сейчас, бабушка!.. А Малютин Сева какую картину нарисовал! Про войну! Командир там, раненый, со знаменем! У него кровь на щеке и вот тут кровь…

– Что ты, что ты! Сохрани бог, Коленька, что это он какие картины рисует! – испугалась старушка. – Можно ли эдакое воображение ребенку иметь! Срисовал бы курочек, а то бабочек каких-нибудь – и все. Самое подходящее дело для ребят.

– Ну, бабочек! – усмехнулся Коля. – Что мы, дошкольники, что ли? Посмотрела бы, какие серьезные вещи у нас на выставке были, разные виды оружия были – Р. М. З. С.! – Коля поднял указательный палец. – Понимаешь?

– Да понимаю я, понимаю! – рассердилась старушка. – Только не детское это дело – такие страсти изображать…

– А у нас зато больше всех вещей было… Все нас хвалили…

– «Хвалили, хвалили»… Вот от наших полярников поздравление тебе, – неожиданно сказала бабушка, присаживаясь на кровать внука и разворачивая пакетик из папиросной бумаги.

– Дай, дай, я сам!

Коля осторожно вынул фотографическую карточку. На него смотрели улыбающиеся лица его родителей. На обороте карточки было написано:

«С Новым годом, дорогой сынок! Работа наша идет к концу. 1942 год мы встретим уже вместе!»

Коля счастливо улыбнулся.

– Я тогда уже пятиклассником буду, – сказал он, завертываясь в теплое, пушистое одеяло.

* * *

И еще в одном доме горел огонек в этот поздний праздничный вечер. Саша Булгаков, осторожно пробираясь между кроватками сестер и братьев, спросил: