Барбаросса. Роман-размышление. Том 2

– Да, братцы, чует сердце – не к добру…

В некоторых селах немцы оставляли богато накрытые столы со своим шнапсом и нашей самогонкой, навалом было пирогов, свинины, гусей и всякой другой снеди. Думали, что отравлено, поначалу боялись, а потом попробовали, никто не помер, и навалились. Колхозники говорили, что немцы сами пировать собирались, да вдруг разом снялись и удрали.

– А куда удрали-то? – спрашивали их.

– А шут их ведает. Бала-бала – и давай деру…

В одном месте разбили отступавшую штабную колонну с радиостанцией. Немцы оставили портфель желтого цвета, что определяло его секретность. В портфеле нашли бумаги с верными характеристиками наших командиров, и вечером, подвыпив, особист полка говорил:

– Всё знают! Кто пьет, кто трезвенник. У кого жена, у кого дети. Даже адреса домашние собирали. Мы, уж на что мы, и то своих же людей так не знаем… Капитан Панкратов, где ты?

– Да здесь я. А что?

– А то, миляга, что ты вот с Шуркой Водянкиной шуры-муры на сеновале крутил, так даже это немцам известно…

Немецкая разведка даром хлеба не ела, и в тот же день, первый день нашего наступления, Паулюс был извещен, что Тимошенко на один километр фронта имеет лишь до 19 орудий и не более 5 танков. Новых же танков очень мало, чаще – старых модификаций с противопульной броней, на бензиновых моторах, почему они и вспыхивают, как спички. Впрочем, когда на фронте уже завязались бои, Паулюсу доложили:

– Тимошенко что-то уже почувствовал, потому что начинает вводить свои вторые эшелоны.

– Так рано? – удивился Паулюс. – Шмидт, вы слышали?

– Да, слышу. Все это очень странно.

– Но мы не станем самообольщаться, – сказал ему Паулюс. – В отличие от маршала мы побережем не только вторые, но и третьи эшелоны. Сейчас многое зависит от энергии фон Клейста.

– Клейст не опоздает для удара с южного фланга, – заверяли его. – После неудачи под Ростовом ему необходима реабилитация под Харьковом, чтобы вернуть себе расположение фюрера…

В первый день наступления наши войска продвинулись вперед – где на десять-двадцать километров, а там, где немцы оказывали сопротивление, даже два километра брались с неимоверным трудом. Танки противника еще не появлялись, авиация только прикрывала отход своих войск или вела разведку. Немцы очень экономно расходовали свои силы, и на юге выступа (южнее Барвенкова) они бросали в бой строительные батальоны, нам попался в плен солдат из похоронной команды и даже из команды по сбору трофеев («барахольщик»). За ночь Паулюс выкатил из Харькова свои ролики, и второй день наступления Тимошенко стал днем переломным.

Сопротивление ожесточилось. Паулюс запросил Адама, готовы ли к атакам панцер-дивизии Хубе и Виттерсгейма.

– Да, – отвечали ему, – всего триста семьдесят машин. Хубе и Виттерсгейм с нетерпением ожидают ваших распоряжений.

– Отлично. Не пора ли нам расшатывать фланги Тимошенко? На танки пусть Хубе примет пехоту. Заодно предупредите Рихтгофена, чтобы его Четвертый воздушный флот выделил нам пикирующие бомбардировщики. Я подозреваю, что маршал Тимошенко, припомнив свою молодость, проведенную в конюшнях, обязательно прибегнет к помощи кавалерии… Конечно, – сказал Паулюс, – мне, генералу, как-то не совсем удобно учить маршала, но в этих условиях ничего другого не остается…

Удары танков и авиации Тимошенко воспринял на свой лад – как доказательство слабости противника.

– Ну вот! – обрадовал он Баграмяна. – Паулюс уже на грани истощения, он транжирит свои последние козыри…

Силы противника сознательно им преуменьшались, а свои собственные Тимошенко преувеличивал. Совершенно не понимаю (и объяснений тому нигде не отыскал), почему Семен Константинович был убежден в том, что на подмогу его армии идут свежие дивизии из… И р а н а (?).

– Но, боюсь, они поспеют к шапочному разбору, когда мы своими силами разделаемся с фрицами, – говорил он…

13 мая уже наметилась неразбериха. Штабы соединений и штаб самого маршала работали в отдалении от передовой – иногда их разделяли 20–30 километров, бывало, что и более. При этом они все время перемещались, не предупреждая фланговых соседей, радиосвязь работала безобразно, позывные частей перепутались, и в этой сумятице всеобщего воодушевления мало кто еще догадывался, что управление войсками было уже потеряно… Но Тимошенко, уверенный в себе, уверял Москву и свой штаб, что все складывается по плану:

– Я очень доволен ходом событий…

Маршал К. С. Москаленко (сам участник этих событий) по этому поводу писал: «Ошибочные оценки не были изменены в ходе боевых действий даже тогда, когда наши войска, по существу, уже потеряли инициативу…» Перелом обозначился, и теперь не мы, а Паулюс навязывал нам свою волю. Однако наступление еще развивалось, и к концу дня 14 мая определился даже четкий успех: с Барвенковского выступа мы шагнули на 50 километров, а со стороны Волчанска (севернее Харькова) пробили оборону врага вглубь до 25 километров.

Наверное, это и был тот самый счастливый момент, когда Александр Ильич Родимцев, оторвавшись от стереотрубы, вытер восторженную слезу:

– Вижу, шайтан вас дери… вижу! Дома, крыши, садики, фабричные трубы. Харьков! Пора слать туда наши разъезды.

В трудные моменты боя нас выручали сорокапятки, шедшие в порядках пехоты (те самые орудия в 45 мм, которые в канун войны маршал Кулик и Сталин указали снять с производства), – именно эти пушки и стали нашей «палочкой-выручалочкой» в годы войны. Прекрасные наводчики-казахи с их острым зрением степных жителей раз за разом отмечали точные попадания.

– Жаксы, жаксы… о, бек жаксы! – восклицали казахи.

15 мая Клейст южнее Барвенкова уже разворачивал свою танковую армаду, а маршал авиации Вольфрам Рихтгофен поднял в небо воздушный флот, который выстраивал над нашими войсками «небесную постель», обстреливая все живое, в строю «дикой свиньи» клином врезался в наши слабые авиационные звенья… Но любой натиск врага маршал Тимошенко не считал наступлением, расценивая его как жесткую оборону:

– Не сдаются, окаянные! Мы их переломим. Мы еще покажем, что умеем бить врагов по-суворовски: не числом, а умением…

Тогда же он заверил Сталина в успешности наступления. Между тем сражение уже распадалось на отдельные очаги, изолированные один от другого «пробоинами» в линии фронта, и в эти «пробоины» бурным потоком вливались резервы Паулюса, от Славянска с юга начали проскакивать одиночные танки…

Иван Христофорович Баграмян запросил Южное направление – какова у них обстановка и где сейчас танки Клейста? Ответ из штаба Малиновского был утешительным:

– Клейст не шевелится. А мы следим, чтобы к Барвенкову он не прорвался. В случае чего – предупредим…

16 мая стало последним днем нашего наступления. Наши войска еще продолжали нажим на Харьков, а местные жители, стоя у деревенских околиц, кричали бойцам:

– Да оглянитесь назад, родимые! Вы-то вперед идете, а за вами-то, эвон, уже немецкие машины шныряют…

Из Харькова вернулась конная разведка. Родимцев выслушал, что там творится: немцы перепуганы, госпитали эвакуируются, с балконов домов свешиваются трупы повешенных, один старик повешен даже вниз головой над панелью. Люди рвались вперед – на Харьков, но Родимцев каким-то подсознательным чутьем воина уже ощутил трагизм положения и решил перейти к обороне:

– Спасибо, ребята. Расседлывайте коней. Понимаю вас. Понимаю и харьковчан. Но город сейчас не взять…

– Как же так? Нас в Харькове обнимали, нас всех целовали. Мы заверили харьковчан, что не сегодня, так завтра…

– Расседлывайте коней, – отвечал Родимцев. – Понимаю вас и понимаю харьковчан. Но город сейчас не взять…

Наши войска все больше увязали в оперативном мешке Барвенковского выступа, будь он трижды проклят, и разве можно было тогда подумать, что громадная армия уже о б р е ч е н а…

Командующий 6-й армией распрямился над картой.

– Генерал Малиновский на юге не распознал угрозы со стороны броневого кулака Клейста, нацеленного вот сюда… от Краматорска, от Славянска! Не догадывается об этом и Тимошенко, а я, Шмидт, не завидую тем минутам свидания, которые уделит потом господин Сталин для приватной беседы со своим маршалом.

Явился Вильгельм Адам, крайне взволнованный:

– Ваш сын, капитан Эрнст Паулюс… ранен!

Паулюс остался спокоен (а скорее, он притворялся невозмутимым – даже сейчас в проявлении отцовских чувств).

– Если мой сын ранен, – был ответ, – следует положить в госпиталь… на общих основаниях. Если у меня будет свободное время, я навещу его. Пока все!

Р. Я. Малиновский с Южного фронта послал на помощь С. К. Тимошенко свой 5-й кавалерийский корпус. Тимошенко, узнав об этом, отправил Малиновскому свой 2-й кавалерийский корпус. Это напоминало обмен визитками вежливых людей, но тактически ничего не изменило в положении на фронте. Однако именно этот факт свидетельствовал о чем-то опасном: командование фронтов – ни Малиновский, ни Тимошенко! – еще не понимало близости катастрофы. Где-то уже летела в прорыв краматорская группа на звенящих гусеницах, а маршал Тимошенко, вспомнив молодость, надеялся задержать врага лихим набегом сабельной кавалерии.

– Орлы! – говорил он. – Разве кто устоит перед доблестной красной конницей, о которой в народе слагают песни?

Кавалерия уходила на верную смерть – с песнями: