Собрание сочинений в двух томах. Том I

– Света-то нет, чего стучишь…

И они двинулись под гору. Бежалось легко – только успевай… По очереди падали, смеялись друг над другом, и Стрежнев все думал о Семене: «Вот нарезался!»

Потом уж в сплошной темени побрели рекой. Потеряли дорогу, искали, искали – плюнули и пошли напрямик, на огоньки.

Брели долго, а поселка все не было. Но вот впереди что-то зачернело. Большое, непонятное.

– Николай, подожди-ко. Кто это? – испугался Семен, потянул за рукав Стрежнева.

– Не шевелится, может, баня?.. Поселок должон быть.

Они осторожно приблизились и вместо бани увидели судно.

– Катер какой-то… Откуда? – удивился Семен.

Приглядываясь, обошли кругом, оба ничего не понимали. Враз запнулись за что-то, упали друг на друга.

– Так это наш, Семка! И винт вот, «девятой»…

– Давай в нем заночуем!

– Валяй!.. Мне этот гроб во век не нужен. Пошли, чай, вот дорога рядом. Теперь не собьемся, а то в логах потонешь.

Выбрались на твердую дорогу, отряхнулись.

– Стой, стой… Дожидайся, – сказал Стрежнев катеру.

– Пусть тебя Трепло лечит, на нас не надейся! – подхватил и Семен. – Вот снег посойдет – в Тюмень двину. Там сплав молодой, специалистов нет, рыбы много… Катера новенькие – любой бери, и платят не как здесь…

И вдруг запел:

Маши-иыы не хо-одят туда-а,
Бегу-ут, спотыка-аясь, оле-ени…

Стрежнев даже остановился: за шесть лет ни разу не слыхал, чтобы Семен – и запел.

Тяжелая погода

1

Стрежнев проснулся от жары и жажды. Он увидел над собой потолок из крашеных белых реек, потом белые стены – тоже из реек. И тихо. Подумал: «В больнице… Плохо дело. Чем же болею? Тяжко. И палата чудная – навроде каюты».

Повернул голову – увидел Семена. Нераздетый, тот лежал на кровати. «А я почему на полу, кровать рядом, и ножка вот… Да что под боком-то мешает? А-а… шапка… Так что же мы с ним наделали? Почему так погано?..»

Нет, не мог уже вспомнить Стрежнев, как вчера в глухую полночь, пришли они на огоньки брандвахты, оба в снегу, и стали стучать в каждую каюту подряд. Искали начальника, Гришку Трепло, официантку из чайной. Грозились оба завтра же уехать в Тюмень…

Шкипер брандвахты, Федор, узнав обоих, привел их в отведенную им по звонку начальника из затона каюту, стал урезонивать, но они вскипели, совали ему в нос трешницу, требовали, чтобы сейчас же была бутылка.

И Федор сдался, забрал деньги, пошел и выключил на всей брандвахте свет, а потом потихоньку вернулся, закрыл их каюту на ключ.

…Наконец кое-что Стрежнев припомнил. Спать ему больше не хотелось, но не хотелось и вставать. Опять навалилась прежняя тоска, безвыходность – еще больше.

– Семен!

– Ы-ы…

– Ты чего не раздеваешься?

– А я… в Тюмень.

– В Тюме-е-ень… – передразнил Стрежнев. – Время-то сколь?

Семен с трудом приподнял руку.

– Десять.

– Утра или вечера?

– Чай, утра.

– Та-ак… магазин с десяти?

– С одиннадцати, а ты чего на полу валяешься? Вон кровать-то…

– Берегу.

Семен, чтобы скрыть улыбку, отвернулся к стене. Скоро он снова забылся, а Стрежнев лежал, думал: «Плюнуть на все, кое-как до навигации проболтаться тут, а там один месяц останется. Хоть и в матросах так прохожу». Через полчаса он опять спросил:

– Семен, глянь, сколько…

– Половина десятого.

– Ты что? Пятятся они у тебя, что ли?!

Семен молча протянул ему руку. Было полдесятого.

Снаружи кто-то пошарил по двери, потом хрустнул в скважине ключ, и вошел шкипер. В валенках, ватных штанах, в рубахе навыпуск, с лещом под мышкой и бутылкой в руке, Федор остановился в дверях, бодро крикнул:

– Подъем, студенты! Распохмелять буду…

Семен со Стрежневым, слушая шкипера, хмыкали, смущенно улыбались и качали головами, которые опять начинали тяжелеть.

И за окном была тяжелая погода! Шел дождь, с ветром, и старые ели на берегу намокали, лениво шевелили грузными лапами и все шумели, шумели…

– Дожжок… – раздумчиво сказал Семен, глядя на ели. – До берега не прогуляемся?

– В валенках, что ли, по воде-то? – мрачно ответил Стрежнев. – Сапоги-то где? В катере… – И вдруг обозлился: – А в гробу я это дело видел!

Он курнул напоследок два раза и с каким-то наслаждением ввинтил окурок в глаз лещу, от которого осталась на столе только голова. Потом он слазил в карман, прихлопнул по столу тяжелой ладонью, что-то пряча под ней, загадочно глянул на Федора, потом на Семена, двинул руку на середину, к рыбной кучке, и открыл. На столе закорчились, как осенние листья на огне, три смятых рубля. Семен молча прекратил их страдания: сгреб к себе в карман, спросил шкипера: