Мифриловый крест

– А почему должна быть суета? Если у монахов связиста не было, значит, они гонца послали, а гонец до Москвы еще не доехал – сам видишь, какая дорога.

– Все равно суета должна быть. Не могли стрельцы все разом за ватагой погнаться, кого-то обязаны были в Михайловке оставить. И в Шараповом Яме должны были разговоры идти – не каждый же день монахи со стрельцами по тракту шастают.

– Ты вроде говорил, недавно мобилизация была?

– Была… Может, ты и прав, может, действительно все подумали, что отряд на войну собрался. Но все равно неправильно это.

– Думаешь, за нами следят?

– Нет, не следят. Такие вещи мой крест четко улавливает, да я и без креста могу слежку обнаружить – слово это позволяет. Предчувствие у меня какое-то…

– Неопределенное?

– Да, неопределенное. Ладно, нечего сейчас грузиться, чему быть, того не миновать.

4

В Подольск мы въехали примерно за час до заката. На въезде в город стояла будка дорожной стражи, она была хорошо видна издали, и мы заблаговременно свернули в лес, избежав нежелательной встречи.

Подольск снова напомнил мне о семнадцатом веке. В фильмах про начало правления Петра Первого Россия изображается примерно так же: грязные и оборванные бородатые людишки, непролазная грязь на улицах, все серое и тусклое, но не печальное, а какое-то естественное, природное. Посреди городской улицы валяется здоровенная свинья, и прохожие обходят ее, нимало не удивляясь. Женщины подбирают подолы длинных платьев, чтобы не запачкать, но все равно пачкают. Полуголые дети бегают по лужам, словно не замечая того, что погода хоть и не вполне ноябрьская, но совсем не летняя. Речь звучит не быстро и отрывисто, а плавно и напевно, будто говорящие никуда не торопятся. Так оно и есть: здесь никто и никуда не спешит, здесь все и вся в руках божьих, и так будет всегда. Здесь никого не волнует, чему равен курс ефимка по отношению к талеру и как идут военные действия на православно-католическом фронте. И не важно, что сказал вчера государь император, и что порешили бояре в Государевой Думе. Здесь жизнь идет своим чередом. Да, местные аборигены чудовищно бедны по меркам моего родного мира, причем бедны не только материально, а и духовно. Но я уверен, что количество шизофреников на душу населения здесь в сотню, если не в тысячу раз меньше, чем в том Подмосковье, из которого я сюда явился.

Широкомордая и чудовищно некрасивая девка с густо нарумяненными щеками и пустым водянистым взглядом поинтересовалась, не желают ли благородные господа поразвлечься. Аркадий оживился:

– О, это то, что нужно! Веди!

Девица направилась в лабиринт кособоких сараев, которые при ближайшем рассмотрении оказались жилыми домами. Или, скорее, домишками. А еще точнее – халупами. Ощутимо запахло навозом, а также пищевыми отходами.

Девица распахнула дверь одного из сараев, и нашим взорам предстала крохотная комнатушка с печкой-буржуйкой в углу – только не железной, а, кажется, бронзовой – и кучей неясного тряпья посередине. В печке вяло потрескивал какой-то хлам, трубы не было, и, чтобы едкий дым не ел глаза, приходилось сгибаться в три погибели.

– Любку позвать? – спросила девка. – Или я одна управлюсь?

– Управишься, – пообещал Аркадий, захлопнул дверь и явил на свет божий золотой крест.

– Для начала принеси смертную клятву, – сказал Аркадий. – Нет, лучше не смертную – смертью тебя вряд ли напугаешь. Лучше поклянись… Ну, например, так… поклянись, что наших лошадей не сведут до завтрашнего утра, а иначе быть тебе прокаженной.

Баба разинула слюнявый рот, рухнула на колени и заголосила:

– Не губите, святые отцы, пощадите дуру грешную! Как же я за ваших лошадей побожусь, нешто воры меня послушаются?

– Послушаются, – пообещал Аркадий, – потому что вот этот рубль ты передашь кому нужно. Только сначала принесешь клятву. Ну?

– Клянусь, – обреченно зашептала девица, – что сих лошадей не сведут до утра…

– Включительно, – подсказал Аркадий.

– Включительно, – согласилась девица, – а ежели сведут, быть мне прокаженной.

– Замечательно, – констатировал Аркадий, – а теперь отнеси рубль куда надо и принеси чего-нибудь пожрать.

– На что? – уточнила девица.

– На сдачу. И поживее!

С этими словами Аркадий распахнул дубленку и явил взору несчастной женщины автоматический пистолет Стечкина. Девица разинула рот, поклонилась, перекрестилась и убежала.

Она вернулась почти через час, в течение которого мы с Аркадием успели соорудить из тряпья что-то вроде лежанки, где можно было более-менее комфортно отдыхать, если отрешиться от царящих здесь запахов. Один раз Аркадий, услышав какое-то оживление на улице, выглянул за дверь и проводил задумчивым взглядом стайку убегающих подростков. Если проследить траекторию, становилось понятно, что убегали они от наших лошадей, привязанных к вкопанному неподалеку столбу непонятного предназначения. Да уж, криминогенный район. Потом девица вернулась. Как выяснилось, ее звали Надюхой, она принесла пожрать, но я не буду описывать, что именно. Несмотря на ощутимое чувство голода, есть это можно было только с большим трудом. Еще она принесла примерно литр самогона. Аркадий наотрез отказался его пить, а я попробовал, чтобы нейтрализовать возможные последствия поглощения тухлой вареной требухи. Лучше бы этого не делал. Жалко, что ни я, ни Аркадий не догадались взять в дорогу съестного. Впрочем, не до того было.

Мы поели. Надюха немного осмелела и попросила у Аркадия благословения. Чести такой она не удостоилась, и нельзя сказать, что это ее сильно расстроило: скорее, она рассчитывала на подобный исход и просила благословения просто на всякий случай.

Получив отказ, Надюха предложила свои услуги за бесплатно. Ответом ей был наш с Аркадием жизнерадостный смех. Да уж с такой женщиной иметь дело даже на халяву не хочется. Надюха немного обиделась, но не угомонилась, предложив поискать девочек помоложе и посимпатичнее, еще не порченных, которые с радостью отдадут свою невинность святым людям, потому что это не только праведный поступок, но и хорошее предзнаменование для дальнейшей жизни. Услышав ее тираду, Аркадий сильно смутился, опасливо покосился на меня, а потом, решившись, спросил:

– А как насчет мальчиков?

Я захохотал. Аркадий сделал обиженное лицо, и я поспешил его успокоить.

– Не смущайся, – сказал я, – но это и вправду смешно. У тебя было такое лицо, как будто ты ее предложением смертельно оскорблен и решаешь, что с ней сделать – испепелить на месте или немного подождать. А ты, оказывается, просто стесняешься… Нет, это на самом деле смешно.

Надюха открыла рот, несколько раз сглотнула, а затем троекратно перекрестилась.

– Желания вашего священства – закон, – пробормотала она и вопросительно глянула на меня.

– Нет, мне девочку, – я поспешил успокоить несчастную, – и не очень молодую, я педофилией не страдаю.

– А что здесь страдательного? – не понял Аркадий. – Это почти так же, как с мальчиком.

– У нас в мире, – пояснил я, – сношение с несовершеннолетним считается преступлением. До десяти лет тюрьмы, если я не ошибаюсь.

– За нами следят, – сообщил Аркадий, не изменяя интонации голоса. – Не дергайся и не дай сердцу екнуть – за нами следят колдовским взглядом. Наши разговоры им не слышны, но все чувства как на ладони. Сохраняй расслабленность, но будь готов.

– Надо достать автоматы, – пробормотал я.

– Доставай, – согласился Аркадий и добавил: – Все равно скучно здесь. Это чтобы из роли не выйти, – пояснил он.

Я широко зевнул, неспешно подвинул к себе сверток и начал распутывать тесемки. Это заняло добрых пять минут, в течение которых Аркадий валялся на груде грязного тряпья лицом вверх и меланхолично рассуждал о роли искушения в человеческой жизни и о том, как хорошо иллюстрирует этот факт каждый из нас, делая сексуальный заказ.

Среди складок рогожи хищно блеснуло дуло автомата.

– Не позволяй себе думать о нем как об оружии, – сказал Аркадий. – Лучше представь себе, что ты его чистишь. Я, пожалуй, займусь тем же самым.

Он протянул руку, лениво поднял тот автомат, который был без подствольника, и щелкнул предохранителем.

– Прорываться будем прямо сейчас? – лениво спросил я.

– Чем быстрее, тем лучше, – так же ответил Аркадий. – Представь себе, что отложил оружие в сторону. Представил? А теперь пойдем отольем под венец.

– Под какой венец? – не понял я.

– Ну, под угол. Угол бревенчатого сруба называется венцом, – пояснил Аркадий.