Труба Иерихона

– Я ухожу, – объявил я. – Хочешь остаться бомжиком, бегай дальше…

Я дошел до края площадки, когда сзади послышался тот же топот. Умная собака предпочла подчиниться дисциплине, чем обрести абсолютную свободу.

Когда мы с Хрюкой вышли на площадку, на другой стороне которой высится наш дом, между соседними зданиями медленно проехал черный «мерс», припарковался. Когда я войду в лифт, он сдвинется с места и покатит к нашему дому. В тот момент, когда выйду из лифта, «мерс» подкатит к подъезду.

А в тот момент, когда я покажусь из подъезда, крепкоплечий Володя, шофер и телохранитель, как раз выскочит и откроет для меня дверцу. Я никогда не задумывался, как это у них получается, некоторые вещи стоит принимать такими, какие есть.

Хрюка тоже оглядывалась на далекий «мерс». Возможно, ветерок донес слабый запах. А шофера она уже знает, запомнила.

Что от нас требуется? – повторил я про себя настойчиво. Вернее, от меня одного, Хрюку если и спрашивают, то обычно не о политике. Что требуется сказать? Мир настолько и стремительно усложнился, что человечек в нем потерялся. Любой, будь это слесарь или президент страны. Хотя нет. Слесарь хоть иногда признается, что ни черта не понимает, а президент признаться не посмеет…

Итак, еще раз. Нужно убедить Кречета, да и других, перестать слепо и тупенько руководствоваться как устаревшим Уголовным или Административным кодексом, так и остальными… статьями, пришедшими неизвестно откуда и от каких римлян или месопотамцев. Почему я, грамотный и неглупый человек, у которого есть на плечах голова, должен руководствоваться так называемыми общепринятыми мировыми ценностями?

Если они общепринятые, то понятно, что это за ценности! У меня с нашим дворником дядей Васей и американцем есть только одно общее: но это касается не искусства, юриспруденции или нравственных законов, а всего лишь анатомического отличия мужчин от женщин. Но у меня оно имеет меньше прав, чем у дяди Васи или американца.

Тупое и трусливое большинство, именуемое русской интеллигенцией, пугливо живет в этих рамках «общемировых». Для них шаг вправо или шаг влево – попытка к бегству из интеллигенции, после чего сразу следует выстрел.

Пусть стреляют, сволочи! Уже и так мы живем под обстрелом, но меня не загнать в колонну, которую конвоируют «общемировые ценности». Вчера было ценно одно, сегодня – другое, а завтра будет цениться третье. И все «общемировое»! Эти общемировые мне… нам навязывает не бог, а всего лишь тупенькие юсовцы, сумевшие быстренько построить свою империю желудка, пока другие возводили воздушные замки для Счастья Всего Человечества.

Внезапно меня прижало к твердому. Мысли вспорхнули, как испуганные воробьи. Ага, я уже сижу в машине, Володя вырулил на магистраль и несется, как и все, превышая скорость. Машину занесло потому, что слева пронесся лихач на потрепанном «жигуленке». Как и нас, подрезал еще одного, другого обогнал, на большой скорости пошел вперед, ловко переходя из ряда в ряд, обгоняя сверкающие иномарки. Нарушает, конечно, но красиво нарушает… Даже жаль, что такого вскоре остановят, оштрафуют, а то и вовсе отберут права. Когда все становятся стадом, плохо даже для стада…

Ближе к центру движение стало еще напряженнее, скорость снизилась. Перед перекрестками возникали пробки. Володя покосился на меня сердито, выставил на крышу маячок, начал протискиваться вперед. Обычно я не раз–решаю пользоваться подобными штуками, правительство должно жить той же жизнью, что и все, но, с другой стороны, – как будто я не насмотрелся этих пробок с балкона?

Массивные сталинские дома узких центральных улиц уплывали назад нехотя, медленно. Взамен тяжело выдвигались такие же массивные, угрюмые, несмотря на кокетливые рекламы.

Затем как удар по нервам: заблистало, словно сверкающая под солнцем глыба чистейшего льда. Я ощутил прохладу – исполинская мечеть, от каменных глыб площади и до самого верха изукрашенная изразцами небесного цвета, смотрится как межгалактический корабль инопланетян.

Москвичи к ней привыкли в первые же дни, свойство русского характера все принимать и все переваривать, но зеваки из провинции ходят стадами, их видно по разинутым ртам и вытаращенным глазам.

Володя перестраивался из ряда в ряд, обгонял, а я все не мог оторвать глаз от мечети. Огромная и блистающая, поднимается по-восточному гордо и возвышенно, без всякого раболепия перед Аллахом. Красочная, стены в изразцах, устремленная к небу, полная противоположность храму Василия Блаженного или Христа Спасителя, которые скорее походят на танки, вросшие гусеницами в родную землю, приземистые, массивные.

Володя косился неприязненно.

– Не понимаю, – пробурчал он сердито, – все равно это чужое. А чужое – значит, не наше.

Со мной можно поболтать в дороге, я разглагольствую охотно, всегда «в общем», никаких тайн не выболтаю, да и не знаю. Для меня разговор с шофером, как и с Хрюкой, всего лишь огранивание мыслей, смутных идей, что в процессе повторения обретают форму, теряют лишние слова, становятся острее и действеннее. Я ленив на переписку, там все за счет основной работы, но вот так, в быстро мчащейся машине, когда все равно заняться нечем, я могу выдать в сыром виде шоферу то, что вдалбливаю правительству уже не первый год.

– А что чужое? – поинтересовался я. – Мухаммад? Что еврей, что араб – какая тебе разница?

– Христос… К нему хотя бы привыкли. Да и заповеди его – наши заповеди.

Я покачал головой:

– Все заповеди, которые Христос повторял, взяты из иудейского Ветхого Завета. А его единственная заповедь, у него на нее копирайт, это – «Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую»… нет, есть еще одна, такая же нереальная: «Возлюби врага своего». Скажи, хоть кто-то руководствуется этой заповедью в реальной жизни?.. Не юродивый, не пациент дома сумасшедших, а нормальный человек?.. То-то. Этот Христос сам бы помер от сердца, узри все то, что делалось его именем: крестовые походы, обращение в христианство огнем и мечом, сожжение ведьм, брунов и янгусов, давление на коперников и галилеев…

– А Магомет?

– Мухаммад сам придумал Коран, сам и воплотил его в жизнь. Сейчас треть населения земного шара живет по законам, которые создал Мухаммад. А эти законы, если –честно, совпадают с нашими человеческими устремлениями. В этом и есть сила ислама: у него слово с делом не расходится! Это не «Возлюби врага своего»… Понимаешь, Володя, в нашей России сейчас столько навоза, что мы ходим в нем по колено. Накопилось даже не со времен советской власти, а с куда более давних… Вот мы сейчас и решились разгребать. Никто не решался, а мы – решились. Это дерьмо – ложь. Судьи выносят приговоры по статьям, в которые не верят, родители и учителя учат детей истинам, которым сами не следуют… а дети что, слепые? Сила ислама в том, что ему в самом деле можно следовать!

Пока говорил про судей и учителей, он кивал, но, едва упомянул про ислам, челюсти стиснул, под кожей вздулись кастеты желваков.

– Все равно… поворот слишком крут! Как бы во что не врезаться.

– А у нас когда иначе? – спросил я горько. – Либо спим, либо догоняем, нарушая все правила…

ГЛАВА 4

Восемь крупных мужчин в добротно скроенных костюмах сидели за огромным подковообразным столом. Глаза нацелены в экраны сверхплоских ноутбуков, в огромном кабинете напряженная тишина. Секретные службы многих стран отдали бы горы золота, только бы добраться до содержимого этих хардов. Даже консервативный Коломиец, министр культуры, преодолел страх перед техникой, с удивленно-радостным лицом тыкает в клавиши, всякий раз приятно изумляясь, что ничего не взрывается. Зато телеэкраны на стенах темные, только на одном мелькает что-то пестрое, мне отсюда не видно, да и звук приглушен до невозможности.

– А, Виктор Александрович, – произнес Коломиец задушевно, – здравствуйте! Черт, дернуло же меня на министра согласиться! Надо бы в футурологи… Спал бы до обеда.

Я взглянул на огромные настенные часы. Не знаю, что за аппаратура там еще, помимо самого механизма часов, но часы работают исправно, все еще утро. Правда, для кого-то десять часов – разгар рабочего дня. К примеру, для нашего президента Кречета.

У меня нет за столом постоянного места, я и есть министр без портфеля, а также без постоянного кресла или хотя бы стульчика. Или даже не министр, а черт-те что. То ли консультант, то ли советник, всегда называют по-разному.

– А где наш железный диктатор?

– Платон Тарасович, – сказал подчеркнуто уважительно Коган, министр финансов, – изволят быть на встрече с делегацией ООН. Точнее, они изволят принимать этот непонятный ООН.

– Значит, – сказал Сказбуш, – скоро будет.

– Пошто так?

– Ну, была бы ООН не филиалом ЦРУ, задержался бы дольше… А то они сейчас приехали на похороны академика Михлакина, видите ли! Памятник ему требуют. Как академика его мало кто знал, зато смрада правозащитника было на всю Россию…

Подошел Яузов, прислушался, пробурчал с небрежной напористостью унтера Пришибеева:

– Да плюньте на его труды. Ничего умного не написал. А что сам был хорошим человеком, так разве это такая уж заслуга? В России пока что хороших людей хватает. Вот на меня посмотрите!

Он захохотал, довольный, краснорожий, настоящий министр обороны, словно сошел с антимилитаристского плаката.

Коломиец поморщился, сказал укоризненно, с оскорбленным достоинством:

– Павел Викторович, вы нарушаете исконную русскую традицию. О мертвых либо хорошо, либо ничего…

Яузов умолк, только беспомощно развел руками. Даже военному министру не нашлось что возразить, а я проводил взглядом, как они холодновато разошлись в стороны и сели на дальние друг от друга края стола. Хороши у нас министры, нечего сказать. Впрочем, откуда других взять? Разве что где-нибудь на Марсе… А на земле все твердят это de mortuis aut bene aut nihil, в то же время перемывают косточки хоть Сталину, хоть Гитлеру, хоть Гришке Распутину.

Но в самом деле, разве не бред – если придуманное в рабовладельческом Риме, придуманное для собственных нужд, входит совсем в другие миры и начинает навязывать свои догмы? Придуманное в мире, где дрались насмерть гладиаторы, где процветала храмовая проституция, где животных и женщин использовали для половых нужд наравне, открыто, прямо на площади, где даже их верховные –боги постоянно совокуплялись с животными… и вот это пришло через века в наш мир. Почему?

Да потому лишь, что это крайне выгодно власти. Любой власти выгодно. Захватит какой-нибудь энергичный мерзавец трон, режет и душит всех, грабит, насилует, плюет соседу в суп, но вот подходит старость, у мерзавца с ужасом появляется мысль, что склеп разграбят, кости выкинут из могилы, а потомство выгонят из построенных на награбленное дворцов!

И тогда вспоминается это спасительное: дэ мортуис аут бене аут нихиль. Мерзавец у власти вдруг понимает в озарении, что в древности это придумал не замшелый мудрец, а такой же авантюрист… если честно – такой же энергичный мерзавец, который не только при жизни давил сопротивление, но и придумал, как подавить и после смерти!

Я стиснул челюсти, напрягся, стараясь не упустить кончик мысли, что повела, потащила дальше. Итак, та же умная сволочь… или другая, неважно, но тоже умная и тоже сволочь… придумала, как обезопасить не только свое имя, но даже награбленные сокровища после своей смерти! Придумала с виду такой вот гуманненький постулат: дети за отца не отвечают. Или за мать, неважно. Пусть живут в построенных на крови подданных дворцах, ходят по награбленным сокровищам, посматривают на сундуки с золотыми монетами в углах, перебирают карточки со счетами в швейцарских банках, свободно ездят на свои виллы и дворцы в Майами, откуда посмеиваются над рабами… все еще рабами крылатых фраз, навязанной рабам морали.

Мир усложнился, напомнил я себе настойчиво. Простой человек… а министры и президенты – тоже простые, у них извилин не больше, чем у слесаря, не в состоянии охватить его разом. И понять все. Не в состоянии отличить истинные ценности от навязанных этими энергичными мерзавцами. Навязанные честным, но туповатым и доверчивым простолюдинам. Меня дед учил в детстве добывать огонь с помощью огнива – до сих пор помню весь этот долгий и сложный процесс, – в школе учили каллиграфии, дважды пересдавал экзамен по грамматике, зато сейчас Word вылавливает все ошибки, подчеркивает неверно построенные фразы, указывает, где не так просклонял, услужливо предлагает варианты исправления…

Со многих понятий надо сдирать одежку за одежкой, как с кочана капусты, чтобы понять, что же из них следует. Иначе не разобраться, что в основе. А основа должна быть ясна каждому человеку. Каждому, а не только «высококвалифицированным специалистам», для которых чем больше туману – тем выше жалованье.