Артания

Придон с изумлением смотрел в изменившееся лицо брата. Жестокое, словно вырезанное из камня, даже не вырезанное умелым резцом куява, а высеченное грубым молотом слава, оно напряглось, губы сжаты, а в глазах… даже непонятно, чего в глазах больше: огня или льда.

– Мы возьмем для тебя эту женщину, – ответил он могучим голосом, которым привык отдавать приказы на поле битвы. – А сейчас мне надо пойти проверить стражу на башне.

Придон смолчал, что не дело вождя лично проверять стражу. Из глубины сердца медленно поднимались, словно из теплого ленивого болота, первые прекрасные сверкающие слова, которые не потерять бы, не повредить грубыми пальцами, привыкшими к рукояти боевого топора!

В нем снова заговорил бог.

Ночь, полночь, но сон не приходил. Сердце томится, с души, как говорил Аснерд, сняли кору, словно с живого дерева. Теперь чует любое движение воздуха, тревожно ноет, а странные слова разъедают душу, ищут выхода. Он не находил себе места, встал, оделся, вышел во двор.

Над головой в такт шагам колыхалось бездонное звездное небо. Глаза почивших пращуров смотрят строго, вопрошающе. Он брел повесив голову. Ответить нечего, предки ждут подвигов, а он раскис. В его сердце не звучат победные кличи воинов, не слышно стука топоров по щитам, нет криков погибающих врагов.

Очнулся, когда под ногами захрустели мелкие кости, сухие черепки разбитой посуды. Дальше в призрачном лунном свете белеют огромные камни. Трава здесь вытаптывается, ее нельзя скашивать, нельзя кормить коней.

Здесь захоронены погибшие артане. Деды-прадеды, погибшие боевые друзья. Он с десяти лет носил за многими из них шлемы, с двенадцати ему было дозволено носить за ними щиты, а с пятнадцати он уже сам принял участие в первом боевом набеге на соседей.

И вот уже десять лет он в постоянных набегах, схватках, боях. Последние пять лет он сам водит свой отборный отряд молодых героев. О них уже слагают песни, а старики кивают внукам на его прямую спину и наставляют, что должны быть такими, как он, Придон, средний сын тцара.

Но сейчас он уже не герой, ибо сердце трепещет, как у молодого оленя, оказавшегося посреди стаи волков. А сердечный щем переходит в боль, тоску, горечь…

Послышался странный звук, быстро оглянулся. Никого…

Облитые лунным светом, загадочно блестят неподвижные, словно высеченные из камня, верхушки деревьев. Напротив сложенная из темного гранита усыпальница артанских тцаров кажется мимолетной тенью, что тут же рассеется, едва на нее упадет серебряный луч. В ней нет тела его неизвестно в каких краях сгинувшего отца, но зато там тело матери…

Деревья с блестящими вершинками внизу чернее угля, лишь усыпанная золотым песком дорожка серебрится в лунном свете, медленно проползает под толстыми подошвами, а сама усыпальница медленно разрастается, уже видны медные ручки массивной двери…

Придон вздрогнул, кровь похолодела в жилах. Дверь без скрипа приоткрылась, из помещения выскользнула темная фигура. Качнулась, словно намеревалась укрыться в тени, но внезапно остановилась, загораживая ему дорогу.

Придон пытался произнести хоть одно охранительное заклятие, но не мог шевельнуть помертвевшими губами. А в голове сразу пронеслись все те слухи, что ходили среди челяди о его матери…

У человека, который загородил ему дорогу, в глазницах полыхал багровый огонь.

Отец, говорят, добыл их мать, Порею Солнцерукую, в дальней стране, чуть ли не в Темных Землях. А может быть, и в самых Темных, но только он сразу умолкал, когда на пирах или в беседах заговаривали, когда и как он добыл красавицу-жену. Все герои любят побахвалиться, как и какими усилиями обошли соперников, вырвали победу в последний миг, но отец помалкивал всегда.

Позже от волхвов стало известно, что этой красавицы тщетно добивался не то могучий маг из Темных Земель, не то бог оттуда же, но если она и раньше умела пресечь его притязания, то теперь, замужем, обрела добавочную защиту. Правда, Темный Бог как обезумел, последовал за ними и продолжал домогаться ее уже в Артании, но здесь его мощь была не столь велика. Местные чародеи во главе с молодым еще Вяземайтом воздвигли мощный щит, и бог в бессилии ломился через преграды, сокрушая одну за одной, но Вяземайт с такой же легкостью взамен каждой порушенной стены магии возводил две новые.

Придон помнил, как однажды Вяземайт вызвал их, Скилла и его, Придона, на городскую стену, это были сумерки, повел по воздуху руками, пошептал. Вдали открылось словно бы окно в другой мир. Придон с содроганием увидел, как по темной безжизненной степи летит навстречу ветру чудовищный всадник на огромном черном коне. Лица не рассмотреть, но от всей фигуры сразу повеяло недоброй мощью. Впереди всадника огромными скачками несся исполинский пес, черный, страшный, глаза горят, как раскаленные уголья, раздуваемые ветром, хвост вытянут струной. Ветер треплет шерсть…

Всадник метнул в их сторону взгляд, окно сразу исчезло, но Придона затрясло, ему как-то передалось чувство страсти, горя и отчаяния всадника, его любви и одновременно ненависти к златокудрой, из рук которой исходит свет… Он потрясенно понял, что все это направлено на его мать, а этот всадник и есть тот, перед носом которого их отец сумел выхватить и увести лучшую в мире добычу! И вот он уже сколько лет страдает, добивается, оставил свои Темные Земли и бродит по этой страшной для него и ненавистной подлунной земле, надеясь пробраться к его матери, похитить, увезти…

Постепенно странности их матери через служанок и челядь стали известны всей Артании. Она никому не позволяла присутствовать, когда мылась. В ее спальне всегда царила полная тьма, светильники убраны вовсе, чтобы никто ненароком не зажег, а окна плотно закрыты дубовыми ставнями.

Но артане ее любили за красоту, за светлую улыбку и за тот странный дар, которым ее наделили боги: где бы она ни появлялась, в тех местах коровы начинали приносить по двое телят, прекращались болезни скота, а трава начинала расти быстрее.

Еще она могла самую темную ночь во дворе превратить в светлый день, стоило лишь приподнять длинные рукава роскошного платья. Свет от ее рук разгонял тьму, рассеивал тени, а нечисть с криками покидала гнезда.

Потом она заболела внезапно, без всякой причины. По всей Артании заговорили, что не обошлось без злых чар. Слухи пошли разные, кто-то валил на Темного Бога, хотя вряд ли тот решился бы на такую гнусность, кто-то обвинял проклятых куявов, кто-то многозначительно кивал на враждебные горные племена, что на границе с Куявией…

Может быть, степи Артании все же угнетали ее, как и страшный мир с Луной и сместившимися звездами… если правда то, что отец вырвал ее из племени долунных существ. Но она угасала долго, не желала сдаваться, а когда ощутила близость кончины, то слезно просила Осеннего Ветра трое суток охранять ее тело в склепе. Тцар, тоже в слезах, обещал все исполнить, хотя просьба явно нелепая, а врагов на ближайшие сто конных переходов нет. Двое суток охранял сам, охрип от рыданий, глаза ничего не видели от выплаканных слез, но на третьи вынужден был отлучиться, нести стражу поручил доверенным воинам.

Но обезумевший от любви и страсти Темный Бог за это время сумел сломать все магические стены, стражей услал за городскую стену, сам пробрался в склеп, отворив все зачарованные запоры, овладел мертвым телом своей возлюбленной. А затем в исступлении, когда разум помутился от горя и сознания, что его любовь все равно ускользает от него, на этот раз навеки, он пустил к ее телу своего коня и даже пса.

Наутро их отец явился в склеп и сразу увидел, что произошла беда. Одежды на его жене порваны, сама на полу, на лице гримаса страдания и отвращения. А еще через несколько недель она, будучи мертвой, родила. Мальчика, здорового и крепкого, после долгих колебаний решили оставить в живых, у отца просто рука не поднялась умертвить ту частичку, что осталась от его жены. Ребенка назвали Ютланом. Следом за мальчиком Солнцерукая, к ужасу отца и стражей, родила жеребенка и… щенка.

Сын мертвой рос на диво сильным, быстрым. Он отказался от молока кормилиц, зато с жадностью пожирал сырую печень, и отец не мог без содрогания смотреть на окровавленный рот младенца с серьезными глазами. Был он угрюм и немногословен, никто никогда не слышал его плача. Возможно, он вообще плакать не умел. Дети его сторонились, женщины боялись, и лучшими друзьями стали кровные братья по матери: конь Алац и пес Хорт. На недели он исчезал из города, носился по Степи, и не было зверя, которого не догнал бы его конь с горящими глазами и не завалил бы его пес, при виде которого в смертном страхе разбегались все псы. Как и не было чудовища, с которым устрашился бы сразиться юный Ютлан, сын неведомого бога и женщины из Темных Земель.

Но тцар любил его, как любил Скилла и Придона, звереныш все же сын женщины, которая для него все, что у него было лучшего, а его любимцам Скиллу и Придону – родной брат. К слову сказать, Скиллу и Придону было безразлично, чей сын на самом деле Ютлан: рос с ними, играл с ними, и оба привыкли считать его таким же сыном тцара, как и себя.

Потом они все потеряли отца. Войско возвращалось после удачного похода, везли на телегах много захваченной добычи, только подвод с золотой посудой насчитывалось больше сорока, двигались медленно, и тогда отец с тремя богатырями пустился впереди войска, спеша обнять детей…

Когда войско прибыло и оказалось, что четверо так и не появились, на их поиски были посланы лучшие следопыты, самые быстрые конники. Не нашли даже следов.

В этот раз Ютлан, преодолев свое нежелание находиться с людьми, просился с ними и в Куявию. Скилл велел остаться: дяде нужна помощь, а кто, как не он, в их отсутствие опора мудрому, но чересчур доброму дяде? И Ютлан, нахмурившись, сурово пообещал, что, пока они в Куявии, он не позволит никому перечить или ослушаться дяди.

А вообще Ютлан на охоту всегда уходил один. Даже ночевал неизвестно где, ибо его комната во дворце рядом с комнатой Придона всегда оставалось пустой. И вообще старался держаться один, словно переживая свое странное происхождение. Придон помнил, как однажды отец позвал их всех и наставлял младшенького:

– Ты должен быть с братьями всегда вместе! Понимаешь? Вместе!.. Тогда вас никто и никогда не одолеет. Не понимаешь? Ну-ка дай мне тот колчан со стрелами…

Ему принесли колчан, полный стрел. Отец достал одну стрелу, протянул Ютлану:

– Ну? Сломать сумеешь?

Ютлан пожал плечами:

– Конечно.

Легонько хрустнуло, обломки упали на пол, а мальчишка вопросительно посмотрел на отца.

– Прекрасно, – сказал отец довольно. – А две?

Он подал сынишке две стрелы. Ютлан взял, посмотрел на отца, усмехнулся. Послышался треск, на пол упали обломки двух стрел.

– А теперь, – сказал отец, – сделаем вот так…

Он подал младшенькому весь толстый пучок стрел, улыбнулся, сделал приглашающий жест.

Ютлан взял стрелы, детские ладони едва-едва обхватили весь пучок. Все видели, как он закусил губу, напрягся, даже побагровел. Пучок медленно начал гнуться. Все затаили дыхание. Ютлан нажал сильнее, послышался треск. Из рук мальчишки на пол посыпались сломанные стрелы.

Ютлан выжидающе уставился на отца.

– И что с того, отец?

Отец открыл и закрыл рот. За его спиной верховный волхв чему-то прыснул и, зажав рот ладонью, поспешил из зала.

– А ничего, – наконец ответил отец с досадой. – Дураком ты растешь! Боюсь, им и останешься.

Тогда все трое так и не поняли, почему отец ушел, чем-то очень рассерженный. Часто потом Придон вспоминал этот эпизод, усмехался. Иногда даже их героя-отца постигала неудача. Особенно когда касалось воспитания… Так и росли, больше зная воевод и начальников дворцовой стражи, чем подолгу исчезавшего в походах отца.

И вот теперь мать мертва и лежит в этой усыпальнице, отец исчез, странный лунный свет волшебным покрывалом укутал сад и каменный свод, сверху можно рассмотреть самые мелкие капельки росы, а внизу могильная тьма и даже сырость могилы…