Пешком через Ледовитый океан

В последующие годы было много попыток добраться до полюса, но англичане утратили интерес к нему; в 1882 году их рекорд был побит американской экспедицией, которой руководил майор Адольф Грили. Впрочем, вследствие нерешительности и неспособности, проявленных американским правительством при организации спасательных операций, из партии Грили численностью двадцать пять человек остались в живых всего лишь семь, но и они едва не умерли от голода.

Однако бедствия, которыми отмечен этот период в истории Арктики, происходили не только вблизи острова Элсмира – героическому дрейфу нансеновского «Фрама» по Северному Ледовитому океану в 1893–1896 годах предшествовало трагическое плавание «Жаннетты». Руководителем этой экспедиции был лейтенант Джордж Вашингтон Де Лонг, американский моряк, уже закалившийся в полярных путешествиях. Это был человек исключительной храбрости. Он находился под сильным влиянием теории двух молодых австрийских исследователей, Карла Вейпрехта и Юлиуса Пайера, которые полагали, что Земля Франца-Иосифа (открытая ими при попытке достичь Северного полюса в 1872–1874 годах) была некогда отторгнута от большого материка – предположение столь же странное и ничем не обоснованное, как и «теория открытого полярного моря». Это свидетельство скудности знаний о характере полярного бассейна, царившее даже в XIX веке. Де Лонг рассчитывал обнаружить эту новую землю, отправившись в Северный Ледовитый океан через Берингов пролив и воспользовавшись теплыми течениями, идущими к северу от Японии, которые, как он думал, помогут ему проложить путь сквозь плавучие льды.

В конце августа 1879 года Де Лонг прошел Берингов пролив, и через неделю «Жаннетта» очутилась среди плавучих льдов. За островом Геральд ее затерло, и в течение следующих семнадцати месяцев она медленно дрейфовала к северо-западу, проделывая извилистый путь. «Тридцать три человека старились телом и душой, как люди, осужденные к пожизненному заключению». В 1881 г. «Жаннетта» была раздавлена льдами к северо-востоку от Новосибирских островов, а ее команда, поставив три своих лодки на сани, потащила их по предательскому паковому льду в сторону материка – к устью Лены. Во время шторма один катер затонул, и с ним погибли восемь человек; на катере Де Лонга из десяти человек только двое выдержали долгий и утомительный путь через дельту Лены, и сам Де Лонг был среди тех, кто умер от холода и голода. Только команда вельбота под начальством Джорджа Мелвилла перенесла все испытания, но один человек из нее кончил свои дни в сумасшедшем доме.

Через три года после гибели «Жаннетты» обломки ее и клочки одежды, усеивавшие льдину близ могилы корабля, были обнаружены вмерзшими в лед, прибитый к юго-западному берегу Гренландии. Норвежский ученый Фритьоф Нансен, которому тогда было всего двадцать три года, осенью 1884 года прочел об этом в газетной статье, написанной профессором Моном, и сразу же сообразил, что «если льдина могла продрейфовать через никем не изученные районы, то таким дрейфом можно воспользоваться для исследовательских целей». Тогда зародился его отважный план – построить корабль, который взгромоздится на поверхность льда, когда сжатие сдавит его корпус. Это должно быть небольшое прочное судно с парусами и вспомогательными паровыми машинами, снабженное всем необходимым на пять лет; оно будет охвачено льдами вблизи Новосибирских островов и начнет дрейф через Северный Ледовитый океан в сторону Гренландского моря. Такое плавание разрешит многие загадки полярного бассейна. Оно даст окончательный ответ на вопрос о том, существует ли какой-нибудь материк в районе полюса, или там простирается открытое полярное море, определит характер течений, глубину и температуру воды, характер дрейфующего льда и установит, есть ли животная жизнь в Северном Ледовитом океане.

Нансену удалось осуществить свой план спустя лишь много лет, в течение которых исследователь испытывал свое мужество, совершая первое пересечение Гренландии. Но он все время думал о своей теории полярного дрейфа и в ноябре 1892 года приехал в Лондон, чтобы изложить свой план (точно так же, как это было сделано мною семьюдесятью тремя годами позже) перед Королевским географическим обществом. На этом историческом заседании простота и революционная смелость нансеновского плана насторожили почти всех ученых мужей, занимавшихся Арктикой. Однако, несмотря на многочисленные возражения, Географическое общество с чисто английской непоследовательностью все же ассигновало на проведение экспедиции триста фунтов стерлингов. 24 июня 1893 года, через девять лет после того, как Нансен впервые прочел статью, внушившую ему идею о полном риска предприятии, корабль «Фрам» с тринадцатью людьми на борту пустился в плавание, чтобы проверить теорию Нансена.

«Фрам» вел себя превосходно, взбираясь на льдины, которые раздавили бы любое другое судно, и дрейфовал, как Нансен и предсказывал, по полярному бассейну. Но с течением времени стало ясно, что «Фрам» не пройдет через полюс – он минует его, и искатель приключений в Нансене одержал верх над ученым. Он вместе с лейтенантом Ф. Я. Йохансеном сделал бросок к северу на нартах с собачьими упряжками по ледяным полям. 14 марта 1895 года они покинули «Фрам» на 84° с. ш., имея запас продовольствия на сто дней. Они взяли с собой двадцать восемь собак и трое нарт. Почти через месяц на 86 13 они достигли самой северной точки, где их взорам представился «настоящий хаос» – невероятное нагромождение ледяных глыб. Узнать отсюда, где находился «Фрам», теперь не было никакой возможности, и поэтому они двинулись к Земле Франца-Иосифа, делая меньше пяти миль в день по ненадежному льду. Проведя тяжелую зиму в холодной землянке, они через пятнадцать месяцев после того, как покинули «Фрам», снова двинулись в путь и 17 июня 1896 года наткнулись в конце концов на английскую экспедицию Джексона и Хармсуорта. 25 августа 1896 года Нансен и «Фрам» благополучно соединились в Тромсё. Вопреки скептицизму и обескураживающим высказываниям корабль Нансена продрейфовал с движущимся полярным льдом через неведомый океан. Это смелое путешествие, задуманное и проведенное с исключительным пониманием дела, представляло собой неповторимую эпопею.

Новых дрейфов никто не замышлял, а полюс по-прежнему оставался незавоеванным спортивным призом для аэронавтов, участников санных экспедиций и летчиков. Еще до опубликования в 1897 году книги Нансена ««Фрам» в полярном море» швед Саломон Андрэ с двумя спутниками вылетел на воздушном шаре со Шпицбергена, чтобы достигнуть Северного полюса, но эта попытка стоила жизни аэронавтам.

Следующая попытка достигнуть полюса была гораздо более традиционной, чем полет Андрэ. Речь идет об итальянской экспедиции, во главе которой стоял принц Луиджи Амадео Савойский (герцог Абруццкий), знаменитый исследователь Гималаев. Его вдохновил подвиг Нансена, совершившего санное путешествие по плавучим льдам. В 1899 году итальянцы устроили базу на Земле Франца-Иосифа и следующей весной предприняли штурм полюса. Но, обморозившись, принц передал командование капитану Каньи. Девять участников экспедиции с тринадцатью нартами и ста двумя собаками тремя группами отправились в путь по плавучим льдам. Группа Каньи двигалась к северу сорок пять дней и 24 апреля достигла самой северной точки на 86 34, побив рекорд Нансена на 22 мили. Обратное путешествие оказалось чрезвычайно опасным, и одна из групп не вернулась на базу. Выводы, сделанные герцогом Абруццким из опыта участников его экспедиции, сводились к тому, что с базы на Земле Франца-Иосифа полюс никогда не будет достигнут и что последующие попытки следует предпринимать с северного берега острова Элсмира. Однако осуществить эту идею выпало на долю самому неутомимому из всех исследователей Роберту Пири.

Пири, американский морской офицер, был одержим честолюбивым желанием достигнуть Северного полюса и готовился к этому двадцать лет, пока не решил, что достижение полюса не только его долг, но и его священное право. Это был незаурядный, одержимый своей идеей человек; он тщательно готовился к экспедиции и продумал ее план до мелочей. Пири развил и усовершенствовал методику полярного путешествия. Эта операция должна была носить характер военного штурма с участием в ней целых эскимосских поселений. Он заимствовал эскимосские способы передвижения на нартах и использовал эскимосов в качестве непременных участников, разделив их на несколько групп, которыми руководили его опытные помощники – американцы. Этот человек был одним из первых полярных путешественников, понявших, что зима – лучшее время года для передвижения, и свою последнюю попытку достичь полюса (тогда ему было пятьдесят три года) начал 22 февраля 1909 года, выступив с мыса Колумбия на северном берегу острова Элсмира (Земля Гранта), где он основал свою базу.

В июне 1909 года, за несколько месяцев до того, как мир облетела весть о покорении полюса, американец Харрисон, обладавший несколько ограниченным полярным опытом, представил Королевскому географическому обществу план пересечения Северного Ледовитого океана по его самой длинной оси – от Аляски до Шпицбергена. Географическое общество сочло проект Харрисона нереальным, и подобно многим другим проектам, не получившим признания, этот проект остался неизвестным историкам. Я сам ничего не знал о существовании этого плана, когда разрабатывал проект экспедиции, и не смог вовремя воспользоваться приведенными в нем доводами. В июле 1967 года, когда я вернулся в Англию после зимы, проведенной с эскимосами в северо-западной Гренландии, и 1400-мильного путешествия из Гренландии в Канаду, я впервые узнал о предложении, сделанном Харрисоном Королевскому географическому обществу. Это была часть тренировочной программы перед моей собственной трансарктической экспедицией, план которой был составлен четырьмя годами раньше и уже приводился в исполнение.

Совершенно независимо друг от друга Харрисон и я пришли к одному и тому же общему выводу, а именно: «если судно дрейфует, то санная партия тоже будет дрейфовать». Впрочем, на этом сходство наших проектов кончалось, так как его проект был основан на арифметических расчетах, которые только он один мог понять:

«Я намереваюсь отправиться в путь с девятью эскимосами и с сотней собак, чтобы пересечь Северный Ледовитый океан от острова Пуллен до Шпицбергена; до него надеюсь добраться за 912 дней. Возьму с собой приборы для промеров глубины и для других океанографических наблюдений, а также инструменты для съемки любой земли, какая может нам встретиться.

Передо мной стоит следующая проблема. С собой я беру 72 тысячи фунтов груза, которые надо перевезти на 150 миль за первые 182 дня. У меня 100 собак; считая по 10 собак на нарты, это составит 10 нарт, на каждой из них будет 1200 фунтов груза. Делая многократные рейсы, я рассчитываю передвигать весь груз на 0,82 мили ежедневно. Десять нарт, поднимающих каждые по 1200 фунтов, должны будут делать по шесть рейсов, чтобы перевезти 72 тысячи фунтов. Следовательно, мне придется каждый день шесть раз проходить по 0,82 мили туда и обратно. Это составит 9,02 мили в день. Когда я говорю, что в ходу будут 10 нарт, это не значит, что у меня будет всего 10 нарт. Весь мой запас продовольствия будет погружен на 60 нарт, и собаки, протащив 10 нарт на расстояние 0,82 мили, будут возвращаться еще за десятью гружеными нартами. Таким образом, собаки будут делать с грузом 4,92 мили. Если все пойдет гладко, то по истечении шести месяцев я пройду 150 миль и будет съеден груз 11 нарт. Это уменьшение груза облегчит мое дальнейшее путешествие, так как для перевозки остающихся 58 тысяч 800 фунтов при той же скорости 0,82 мили в день мне придется ежедневно делать всего по пять рейсов. Таким образом, пробег собак уменьшится с 9,02 мили в день до 7,38 мили. При такой скорости к концу первого года я достигну 75° с. ш., а количество перевозимого груза уменьшится с 72 тысяч до 45 тысяч 600 фунтов. К концу второго года я надеюсь достигнуть 87°30, то есть пройти 750 миль.

Это означает, что ежедневно надо будет продвигаться па 2 мили, но ввиду уменьшения груза мне придется делать всего четыре рейса, и средний дневной пробег составит, таким образом, 14 миль. Иначе говоря, собакам придется делать в день по 8 миль с грузом на протяжении по меньшей мере шести месяцев. К концу первых шести месяцев второго года будет съеден груз еще 11 нарт, а груженых нарт останется всего 27. Количество рейсов туда и обратно сократится, таким образом, с четырех до трех. Это означает 10 миль в день, в том числе с гружеными нартами – 6. В течение следующих шести месяцев второго года я надеюсь пройти от 85° с. ш. до Шпицбергена, то есть расстояние в 750 миль. Это означает, что надо будет делать по 4 мили в день с 16 гружеными нартами при наличии 100 собак. В течение первых трех месяцев третьего года некоторым из собак необходимо будет делать по 12 миль в день, но по истечении трех месяцев у меня останется всего 10 с половиной груженых нарт; при попутном дрейфе в 2 мили в день это будет означать, что мне придется ежедневно проходить всего по 2 мили».

Предложение Харрисона, представленное в Королевское географическое общество, было тщательно рассмотрено специальным комитетом, и, несмотря на благожелательное отношение всех членов комитета к этому энергичному исследователю, оно все же было отклонено. Как указал сэр Льюис Бомонт, предложение Харрисона «противоречило всему предыдущему опыту полярных исследований». «Конечно, нельзя не восхищаться смелостью и мужеством человека, задумавшего подобную экспедицию и готового предпринять ее, – сказал он, – и все же, коль скоро вопрос передан на рассмотрение Королевского географического общества и мне как человеку, побывавшему в Арктике, предложено высказать свое мнение, я, сознавая ответственность перед обществом, не могу не прийти к выводу, что проект Харрисона не дает разумных оснований к тому, чтобы надеяться на успех».

Гораздо больше надежд на успех было у сторонников Роберта Эдвина Пири, в экспедиции которого принимали участие двадцать четыре человека с девятнадцатью нартами и ста тридцатью тремя собаками. В данном случае имелось достаточно оснований ожидать, что Пири достигнет цели: это, несомненно, была его последняя решительная попытка, последняя возможность прославиться.

В строгом соответствии с планом все группы одна за другой возвратились на твердую землю, и среди льдов осталась лишь группа самого Пири. Он утверждал, что 6 апреля 1909 года достиг Северного полюса и прошел якобы 800 миль от самого северного лагеря Бартлетта (его заместителя) на 87047 с. ш. до полюса и обратно по своим следам до мыса Колумбия, продвигаясь со средней скоростью 34 мили в день. При этом на протяжении восьми дней подряд он должен был в среднем делать по меньшей мере по 46 миль в день. Даже если мы будем исходить из наиболее благоприятного для Пири предположения, что к общему расстоянию, покрытому им за восемь дней, на обходы препятствий следует добавить только десять процентов (вместо двадцати пяти процентов, которые по опыту его предыдущих путешествий по плавучему льду следует добавлять к основному расстоянию), такие переходы кажутся невероятными. Средняя скорость, с какой двигался капитан Каньи по полярному паку на протяжении 601 мили, составляла всего 6,3 мили в день, а в течение самых лучших шести дней он проходил в среднем 21,2 мили. Скорость движения Пири, когда он шел на юг от лагеря Бартлетта, была значительно меньше, но, опять-таки допуская самые благоприятные для Пири возможности и принимая в расчет, что дрейф плавучего льда в более южных широтах мог дать ему несколько дополнительных миль в день, все же его рекордная скорость во время обратного пути вызывает сомнение почти у каждого специалиста-полярника и вообще у всех, кроме его самых горячих сторонников.

Вернувшемуся на родину Пири не устроили торжественной встречи, которой он ожидал. За несколько дней до того, как он послал свою победную реляцию «Американский флаг водружен на полюсе!», мир был потрясен более драматическим сообщением. Доктор Фредерик А. Кук, опытный и всеми уважаемый американский исследователь, заявил, что он в сопровождении двух эскимосов достиг Северного полюса 21 апреля 1908 года – на год раньше, чем Пири.

3 июля 1907 года Кук выехал из Глостера (штат Массачусетс), направляясь на север в путешествие, цель которого он держал в тайне от всех, кроме ближайших друзей. Он имел большой опыт в полярных исследованиях. Кук был врачом на корабле Бельгийской антарктической экспедиции 1897–1899 годов, впервые предпринявшей зимовку за Южным полярным кругом. На этом корабле Руал Амундсен (впоследствии завоевавший Южный полюс) служил первым помощником капитана. Эта экспедиция широко прославила Кука как исследователя, ученого и писателя, а в 1907 году, после того как он еще больше укрепил свою репутацию исследователя, совершив первое восхождение на гору Мак-Кинли, высочайшую вершину Америки, известный миллионер и спортсмен Джон Р. Бредли без труда уговорил его организовать охотничью экспедицию в северо-западную Гренландию.

Кук сошел на берег в Анноатоке, маленьком эскимосском поселке в северо-западной Гренландии, и устроил там свой зимний лагерь. С возвращавшимся в Нью-Йорк Бредли он послал письмо в адрес клуба путешественников, в котором сообщал, что попытается достигнуть полюса. Зиму он провел со своим спутником немцем Рудольфом Франке, занимаясь охотой и торговлей с эскимосами. 19 февраля 1908 года Кук, Франке и десять эскимосов с одиннадцатью нартами и ста пятью собаками переправились через пролив Смит и начали свой путь к полюсу. Они шли в северо-западном направлении, пересекли остров Элсмира и охотничью территорию, открытую Свердрупом, и добрались до северной оконечности острова Аксель-Хейберг. Эту часть маршрута Кука я, Аллан Джилл и Роджер Тафт повторили во время 1400-мильного санного путешествия, проделанного нами в качестве одной из тренировок перед трансарктической экспедицией. Впрочем, наши догадки относительно того, как далеко ушел Кук от северной оконечности острова Аксель-Хейберг, не более обоснованы, чем другие. Отослав назад всех своих спутников, кроме четырех эскимосов, Кук, как он утверждает, направился по плавучим льдам к полюсу. Спустя три дня, примерно в 60 милях к северу от мыса Столуэрти, он отослал назад еще двух эскимосов и продолжал путь с двумя другими, Этукисхуком и Ахвелахом, и двадцатью шестью собаками. Он утверждает, что 21 апреля 1908 года достиг Северного полюса и что на обратном пути дрейф отнес его в сторону и ему пришлось выйти на твердую землю в 160 милях к юго-западу от мыса Столуэрти. Тогда было слишком поздно, чтобы вернуться на прежний путь и воспользоваться складами продовольствия, устроенными им через каждые 50 миль, когда он шел на север. Он был вынужден продолжать двигаться на юг. На мысе Спарбо, в проливе Джонс, Кук с двумя своими спутниками провел мучительную зиму в наспех сложенной из камней хижине, а весной 1909 года они продолжили свое путешествие, вынужденные сами тащить нарты вдоль восточного берега острова Элсмира и через пролив Смит до Анноарока. Все путешествие заняло четырнадцать месяцев.

Прошло уже пятьдесят восемь лет со времени возникновения спора между Куком и Пири, и теперь он не ближе к разрешению, чем в первые месяцы злобных и оскорбительных нападок, последовавших за сообщением Пири от 6 сентября 1909 года о том, что он достиг Северного полюса. Много миллионов слов было написано по этому вопросу, и много репутаций повержено. Сторонники Кука неизменно приводят почти бесспорные доказательства того, что Пири не мог достигнуть полюса; столь же горячие сторонники Пири полностью опровергают отчет Кука. Я не помню, чтобы мне пришлось читать какую-либо статью, в которой отвергались бы оба притязания или высказывалось беспристрастное суждение о том, что оба притязания могут соответствовать истине.

Хотя не было полной уверенности в достижении полюса, все же это событие на время погасило пылающий факел на вершине мира. Страсти, разгоревшиеся вокруг Арктики, наконец настолько улеглись, что можно было спокойно заняться организацией научных экспедиций, не обремененных заботами о завоевании географического трофея.

Помимо завоевания полюса в истории Арктики существуют и другие вехи, связанные с воздушными и подводными экспедициями. Американцы Ричард Э. Бэрд и Флойд Беннет неоднократно предпринимали полеты на Север со своей базы на западе Шпицбергена, и в конце концов, по их утверждениям, 29 апреля 1926 года им удалось пролететь над полюсом. А несколько дней спустя дирижабль «Норвегия» с экипажем в шестнадцать человек во главе со знаменитым норвежским исследователем Руалом Амундсеном совершил первый трансарктический перелет от Шпицбергена до Аляски. В 1937 году Северный полюс, бывший целью такого множества экспедиций, стал отправным пунктом для русской экспедиции под руководством Ивана Папанина. Ее участники были высажены на полюсе, где они организовали научную дрейфующую станцию, на которой оставались девять месяцев, пока их не сняли со льдины у восточного берега Гренландии после дрейфа протяженностью две с лишним тысячи миль. Эта экспедиция имела выдающееся научное значение; она привела к созданию (уже после второй мировой войны) нескольких других дрейфующих станций, как русских, так и американских. Дрейфующие здесь станции работают уже много лет, ими руководят посменно ученые. Организация этих станций создала возможность научного подхода к изучению природы полярного бассейна. А снабжение станций стало обычным техническим делом.

В ноябре 1954 года скандинавские авиационные компании начали регулярные коммерческие рейсы над Северным Ледовитым океаном, и вскоре за ними последовали другие авиакомпании.

Первый рейс через полярный бассейн атомной подводной лодки был успешно завершен в августе 1958 года.[4 - Первое трансарктическое подводное плавание было совершено американской атомной подводной лодкой «Наутилус» под командованием В. Андерсона. – Прим. перев.] В этом же году организованная Британским содружеством трансантарктическая экспедиция под руководством сэра Вивьена Фукса впервые пересекла Антарктиду. С достижением Северного полюса и с последующими полетами, дрейфами и подводными плаваниями искусство передвижения на санях, которое совершенствовалось на протяжении многих поколений, было забыто, и тяжелые испытания, столь долго сопутствовавшие полярным исследованиям, стали теперь рассматривать как следствие безрассудной храбрости или же результат некомпетентности организационных комитетов. Ученые были столь увлечены прогрессом в таких областях, как геология дна океана, геофизика и динамика дрейфующего льда, что многие из них – не к чести будь сказано для разумных людей – впервые стали отрицать научное значение путешествия через вершину мира на запряженных собаками нартах.

Чтобы закончить рассказ о стремлении людей проникнуть в полярные области, полагаю не лишним будет упомянуть об экспедиции, которая была лишь на пути к осуществлению своей цели, – о нашем трансарктическом путешествии, представлявшем в историческом плане кульминацию четырехсотлетних человеческих дерзаний; путешествии, по самой своей сути носившем первопроходческий характер. Оно стало возможным благодаря сочетанию техники санного передвижения с самыми современными научными способами обеспечения экспедиции всем необходимым – поддержанием радиосвязи, установлением приводных маяков и передачей сведений о погоде и концентрации льда, получаемых от метеорологических спутников, и т д. Я был твердо убежден, что, пройдя пешком через вершину мира, мы узнаем больше об окружающей природе, чем если бы мы летели, плыли под водой или разместились в теплых лабораториях на льду. В том замысле, какой был у нас поначалу, редко видят что-либо большее, чем беспочвенную мечту или предлог для того, чтобы пуститься в авантюру.

2 ПО СЛЕДАМ АМУНДСЕНА

Прошло три года со времени моей встречи с охотником в заброшенной шахте в Москусхамне, когда я неожиданно пришел к заключению, что путешествие, о котором мы с ним говорили, вполне осуществимо и, вероятно, это будет одно из самых дерзновенных предприятий, какие еще осталось совершить человеку на поверхности нашей планеты. Я не могу утверждать, что все эти три года лелеял мечту о пересечении Северного Ледовитого океана; напротив, в течение двух из трех лет я был одержим стремлением покорить Южный полюс, и, только когда обстоятельства остановили меня в 270 морских милях от цели, я был вынужден (как это произошло полвека тому назад с Амундсеном) переключить свое внимание на противоположный край земли.

Вряд ли можно считать чем-то большим, чем совпадение, то обстоятельство, что широта, на которой три моих спутника и я покинули свой зимний лагерь на льду Северного Ледовитого океана и направились на север к полюсу в исключительно неблагоприятных условиях, была та же самая, достигнув которой семью годами раньше на Юге я с тремя моими спутниками был вынужден отступить, хотя обстоятельства нам благоприятствовали. Тогда, продолжив путь от 85 30 ю. ш., мы могли бы достигнуть Южного полюса 27 января 1962 года – через пятьдесят лет и десять дней после того, как капитан Скотт и его товарищи наткнулись на палатку, которую Амундсен оставил на полюсе месяцем раньше.

Достижение Южного полюса теперь не такое уж историческое событие. Не думаю, чтобы наш успех получил бы более широкий отклик, чем появление одной какой-то статьи в новозеландской газете «Крайстчерч стар», так как мы были бы по меньшей мере седьмой наземной партией, побывавшей на Южном полюсе за последние примерно полвека. Мы стремились к полюсу не ради славы или какой-нибудь выгоды, а в ознаменование пятидесятилетней годовщины покорения полюса Амундсеном и Скоттом. Наша работа в горах Королевы Мод приобрела бы больше смысла, если бы по окончании ее мы, идя по однообразному полярному плато, за десять дней сумели добраться до американской станции на Южному полюсе. Оттуда нас воздушным путем доставили бы обратно к проливу Мак-Мёрдо на возвращавшемся порожняком самолете «Геркулес». В результате нам не пришлось бы преодолевать громоздкие ледопады на леднике Хейберга, по которому до нас прошел только Амундсен. От Мак-Мёрдо мы легко могли бы добраться на «Дакоте» до нашей базы.

Я отнюдь не склонен отрицать, что покорение Южного полюса для каждого из нас было бы незабываемым событием; для меня это было бы кульминационной точкой всей моей деятельности, подчиненной этой цели. Почти все свое детство я провел в Египте и Южной Африке, где широкие открытые просторы влекли меня и не давали покоя; в семнадцать лет под влиянием брошюры, посвященной вербовке добровольцев в армию, и убедительных доводов отца, который часто напоминал мне, что в нашей фамилии все мужчины, начиная с сэра Гарри Хотспара (1364–1403), были профессиональными воинами, я завербовался на двадцать два года в армию. Меня обучили там ориентироваться на местности и отправили в Египет; однако, стремясь к жизни, полной приключений, через три года я демобилизовался и с жалкими тридцатью фунтами стерлингов в кармане двинулся обратно в Англию через страны Средиземноморья, по пути зарабатывая себе на жизнь рисованием портретов. В Шореме-Бай-Си я поступил на работу топографом и, потеряв всякую надежду на то, что мне еще удастся путешествовать, проводил все свое свободное время, просиживая часами над илистыми отмелями эстуария. И всякий раз, когда я наблюдал здесь отлив моря, мне казалось, что он уносил с собой и все мои надежды, а церковный колокол, отбивавший часы, вел лишь отсчет бесплодно проведенного времени. Я мечтал о дерзких предприятиях, для которых, по-видимому, не был подготовлен, и о делах, на которые не был способен.

Благоприятная перемена в моей судьбе, – когда она наконец настала, – произошла внезапно. Помню, день был ненастный, и в автобусе, который вез меня на работу, стоял сырой запах, исходивший от мокрых плащей. Заплатив за проезд, я закурил трубку и только закрыл глаза, как на колени мне сверху, с сетки для багажа, свалилась газета. Она была раскрыта на странице, где печатались объявления о найме на работу правительственными организациями, и, когда я собрался было перевернуть страницу, мне бросились в глаза почти одновременно два объявления: «Требуется топограф в Кению» и «Экспедиция в Антарктику».

«Топографическому управлению колонии Фолклендские острова, имеющему сухопутные базы в Антарктике, нужны топографы. От кандидатов требуется, чтобы они были одинокими энергичными молодыми людьми с хорошим образованием и в отличном физическом состоянии, питающими подлинный интерес к полярным исследованиям и путешествиям, готовыми провести тридцать месяцев в условиях, которые послужат испытанием их характера и выносливости. Они должны обладать достаточной подготовкой, чтобы вести топографическую съемку в Антарктике… Кандидатуры недостаточно квалифицированных лиц, когда-либо работавших в военно-топографическом управлении или служивших в инженерных войсках, также будут рассматриваться… Жалованье в этом случае составит от 330 до 420 фунтов стерлингов в год…»

Как недостаточно квалифицированный, по определению объявления, я в 1955 году отплыл в Хоп-Бей (Антарктика) и два с половиной года вел там монашескую жизнь, хотя и без соблюдения религиозных обрядов. Там мы, кучка людей, жили в полной гармонии с окружающей средой – двенадцать человек вокруг барачной печи или по два в хлопающей на ветру палатке, а иногда и в одиночку среди согретых летним солнцем холмов. Для нас снежные ландшафты были раем, а завывание ветра – музыкой, мы были так молоды, что, совершая продолжительные путешествия, с юношеской гордостью считали, что творим историю.

По окончании моего первого пребывания на Юге я в одиночку добрался на попутных судах из Монтевидео в Англию, проделав расстояние в 15 тысяч миль и испытывая всяческие неудобства в пути. Но мысль об Антарктике не выходила у меня из головы. Дома я совсем приуныл, и ничто не могло побудить меня говорить о своих странствованиях. В душе я таил с трудом объяснимый страх перед косным существованием, но я крайне устал и у меня было слишком мало денег, чтобы пуститься в новое странствование. Тогда мне было только двадцать три года, но я уже почувствовал, что начинаю стареть.

Со временем, договорившись с лекционным бюро, я стал выступать с часовыми докладами по двадцать пять раз в неделю и говорил о полных риска путешествиях, убеждал как можно скорее бежать от обыденной жизни всех, кто слушал меня в церквах, школах, тюрьмах, убежищах для паралитиков и в домах умалишенных, пока мне не пришло в голову, что больше всех в свободе нуждаюсь я сам, ибо даже обитателя Паркхэрстской тюрьмы были, по-видимому, более довольны своей судьбой, чем я.

1 мая 1960 года я бросил все и присоединился к своему прежнему спутнику по санному путешествию, доктору Хью Симпсону и его жене Миртл. Мы выехали на старом автофургоне «Остин» со снаряжением для экспедиции на Шпицберген. Для Южной Норвегии это была ранняя весна, нашим взорам открывались чудесные здесь горные места. Туристский сезон еще не развернулся. Когда мы пересекли Северный полярный круг, то попали в суровую и не защищенную от ветра местность, где снег только начинал таять и маленькие ручейки тонкими струйками стекали в реку, полную еще льда и шуги. Проехав мимо огромных грохочущих водопадов и бурлящих порогов, мимо живописных ущелий и вздымающихся к небу гор со снежными вершинами, мы спустились в плодородные долины, где раскинулись прелестные норвежские деревни, и наконец прибыли в Тромсё – городок, из которого Амундсен отправлялся в свои путешествия.

Там я получил каблограмму, в которой мне предлагалось выехать в Гренландию, чтобы отобрать и купить двенадцать эскимосских лаек для новозеландской антарктической экспедиции и доставить их через Соединенные Штаты, Гавайские острова, острова Фиджи и Крайстчерч в Антарктику, в залив Мак-Мёрдо, где я должен был принять участие в экспедиции, рассчитанной на два лета и зиму. Едва успел я устроиться в нашем базовом лагере на Шпицбергене, как мне пришлось нанять каяк и отправиться в обратном направлении, чтобы поспеть на пароход «Линген», который 19 июня 1960 года отплывал из Лонгьербюена.

Разговор с охотником в Москусхамне, о котором я уже упоминал, пробудил во мне лишь легкое любопытство, ибо мои мысли были тогда прикованы к Южному полюсу. Я не переставал размышлять о том, как мне приступить к делу, чтобы добиться изменения района полевой работы рекогносцировочной партии, снаряженной на государственные средства для изучения однообразного плато. Этот путь к полюсу был бесполезен в научном отношении, но для меня пока достаточно было и того, что я нахожусь на пути к Антарктике и непосредственно занимаюсь проблемами, каждая из которых могла бы придвинуть меня на один шаг к моей цели.

Было темно и сыро, когда недели три спустя я вышел с самолета и, очутившись на шумном гудронированном аэродроме в Сондре Штром-фьорде (Гренландия), направился по крытому переходу прямо в гостиницу. Сумерки медленно наползали на холмы. Серовато-стальная взлетно-посадочная полоса, похожая на замерзшее озеро, лежала в тени, между тем как скалы и утесы были озарены светом низко висевшего солнца. Вскоре солнечные лучи скользнули вниз по склону и ярким светом залили полевой аэродром, но окружающий ландшафт при этом потерял все свое очарование. Вдали оживленно гудела американская воздушная база. Оттуда 26 октября 1960 года я должен был вылететь на юг с собаками на борту «Глобмастера» – транспортного самолета военно-воздушных сил США. Тогда я еще не знал, что с той же самой базы спустя семь лет мне придется отправить первые 30 тысяч фунтов груза на «Геркулесе» – самолете британских военно-воздушных сил, направлявшемся в Резольют-Бей, где создавался основной промежуточный склад запасов, которые могли понадобиться нам во время первоначального перехода по льду Северного Ледовитого океана.

Три дня я разгуливал по загрязненным дорогам этого унылого поселка в ожидании, пока погода у берегов Гренландии прояснится и прилетит самолет, который затем перенесет меня в другой мир.

Дома в Эгедесминне (Западная Гренландия) были маленькие с крутыми крышами – коробки каштанового цвета, раскинутые вокруг каменистых обнажений; каждый домик сидел в своем уголке, безучастно глядя белыми глазами-окнами на соседей. У причала стояли гренландские эскимосы. Плечи у них были опущены, руки они держали в карманах, а лица их всегда готовы были расплыться в улыбке. Со временем я полюбил этих людей, но понять их до конца не смог. В глубине души они всегда благожелательны к чужеземцу, который сам готов смеяться над своими неумелыми попытками подражать их образу жизни и их технике путешествий. Они были людьми «сумеречной страны», потомками «иноуитов», что на их языке означает «настоящие люди», эскимосы. Ныне для удобства администрации они сосредоточены в поселках.

Лишь в четырех эскимосских поселениях на западном побережье Гренландии мне удалось купить собак. Одним из этих поселков был Канак, расположенный в 80 милях к северу от Туле, американской стратегической военно-воздушной базы; на это поселение прежде всего пал мой выбор. Тут же шесть лет спустя я, Аллан Джилл и Роджер Тафт пропели зиму и купили собак для предстоящего путешествия через ледяную шапку Северного полюса. Кроме Канака нам удалось купить собак также в Упернивике, расположенном к югу от залива Мелвилл, Уманаке, запрятанном несколько южнее, в ложбине на прекрасной охотничьей территории, и, наконец, на берегу залива Диско в поселке Якобсхавн, где «собачьего населения» насчитывалось свыше трех тысяч – по две собаки на каждого жителя. В прошлом Якобсхавн поставлял собак многим полярным экспедициям, к тому же из четырех названных поселений он был расположен ближе всего к Сондре Штром-фьорду, где производилась затем погрузка собак на суда.

Якобсхавн по разным причинам был выбран мною в качестве нашей базы; он представлял собой крошечный поселок с закрытой гаванью, окруженный низкими крутыми холмами, припорошенными летним снегом. В воде маленькой гавани, которая напоминала огромную птичью ванночку, плавали мелкобитый лед и шуга, и то тут, то там торчали столбы с желтовато-коричневыми отметками уровней приливов и отливов. В глубине этой бухточки товарные склады примостились у самого берега, и их фундаменты омывались водами залива, как будто притиснутые холмами к самому краю воды. Склады стояли в тени находившихся позади них холмов; эти тени тянулись далее поперек забитой льдом бухты и окрашивали мелкобитый лед и шугу в бледно-голубой цвет. В лучах солнца лед искрился, как сверкающие алмазы. Поодаль от края воды на всех лишенных растительности скалах торчали маленькие коробкообразные хижины и дома.

Когда дело дошло до покупки собак, жители Якобсхавна проявили свое искусство торговаться, и пререкания между мной и хозяевами собак, происходившие при посредстве двух переводчиков, относятся к числу моих самых веселых воспоминаний о Гренландии. Я часто получал нелепейшие ответы на вопросы, по-видимому перевранные при переводе, но, рисуя портреты владельцев собак и угощая их пивом перед самым окончанием торга, я в конце концов получал тех собак, каких мне хотелось иметь. Понимали ли гренландцы, зачем мне нужны эти собаки и куда я их увезу, определить я не смог. Вероятно, они не представляли себе, что через десять дней их друзья-животные перенесутся на 160° южнее – из страны осени попадут в страну весны, а через две недели потащат нарты по обширным и великолепным просторам ледникового плато Антарктики, находящегося меньше чем в десяти милях от той самой южной точки, которой удалось достичь в 1902 году экспедициям Скотта, Шеклтона и Уилсона.

В это первое лето моей работы с новозеландцами в Антарктике я провел два месяца в поле с собаками, доставленными мною из Гренландии, и в результате наших работ была составлена карта неисследованной местности площадью 10 тысяч квадратных миль в районе ледника Нимрод. Летний сезон был завершен очень успешно, и это делало честь всем участникам экспедиции. Однако для меня два месяца, проведенные здесь, были самым скучным и безрадостным временем за весь период моего пребывания в южных широтах. Климат и местность в новозеландском секторе Антарктики казались мне слишком приятными и безопасными по сравнению с Землей Грейама, где я пробыл два с половиной года, участвуя в британской экспедиции. Если бы к этому времени я не понял, какие чудесные возможности полевого сезона в горах Королевы Мод ожидают меня южным летом 1961/62 года – сезона, который я мечтал завершить броском к Южному полюсу, я всерьез подумал бы о том, чтобы отказаться от дальнейшего участия в экспедиции, так как чувствовал, что трачу даром драгоценное время. В первое же лето повсюду можно было наблюдать признаки того, что через несколько лет в Антарктике уже нечего будет исследовать. Большая часть американских полевых партий пользовалась огромными гусеничными тракторами, которые тащили вереницы саней; новозеландцы уже подумывали о замене собак моторизованными санями. На следующее лето проектировалась тщательная триангуляционная съемка с применением турбовинтовых вертолетов, которые должны были доставить топографов на вершины гор. Аэрофотосъемка Антарктиды неуклонно продолжалась. Повсюду были научные станции. Время путешествий на нартах с собачьими упряжками в Антарктике почти миновало; как мне представлялось, следующее лето должно быть последним, когда еще можно будет совершить большое путешествие и в последний раз использовать собак для достижения Южного полюса.

12 мая 1961 года, после тщательного обсуждения нашего плана с американцами на станции Мак-Мёрдо, я послал радиограмму мистеру Маркаму, директору антарктического отдела департамента научных и промышленных исследований в Веллингтоне (Новая Зеландия), и предложил ему послать партию из четырех человек в район к востоку от ледника Бирдмор. Я не слишком хорошо представлял себе этот район, так как единственными картами, имевшимися у меня, вернее, единственными существовавшими картами, были карты Шеклтона и Скотта, причем обе они не охватывали ледяную пустыню к востоку от горной цепи. Я планировал партию на нартах с собаками, поддерживаемую самолетом; она должна была подняться по району, оставшемуся белым пятном на карте Скотта – от шельфового льда до полярного плато, где нам встретится хребет Доминион. На картах Скотта и Шеклтона этот хребет не казался неприступной преградой на пути к полярному плато: на обеих он был изображен в виде узкой полосы кучевых облаков, сходившей на нет. Я предлагал завершить карту (по моим соображениям, на нее следовало нанести местность площадью еще 20 тысяч квадратных миль) у конца этого хребта, а затем направиться на юг, к полюсу. Такой бросок мне представлялся достойным ознаменованием пятидесятилетней годовщины достижения Южного полюса. К тому же имелась возможность возвратиться с попутным транспортом на станцию Мак-Мёрдо. Ответ мистера Маркама пришел черев две недели: «Мы ценим и считаем заслуживающими всякой похвалы вашу инициативу и ваш энтузиазм, направленный на расширение программы работ на следующее лето, проводимой в ознаменование годовщины открытий Скотта, однако…»– дальше в радиограмме мое предложение разбивалось в пух и прах и указывалось, что меня пока никто не назначал руководителем партии. Впрочем, Маркам любезно согласился в качестве заявки на будущее рассмотреть также и мой проект «наряду с другими поступившими проектами». Наступила середина зимы. Начались вечеринки, жилища украшались яркими флажками, полярники надевали бумажные шапки и чистые белые рубахи, но видно было, что мы необыкновенно быстро мчимся к весне. Контора топографической партии и санная мастерская ожили вместе с природой. Запах дерева и льняного масла, канатов и парусины, собак и тавота, ворвани и табака, ярко окрашенные ящики, недоделанные нарты, полевые рационы, туго упакованные в полиэтиленовые мешки, тихое урчание генераторов в соседней хижине и мурлыканье вентиляторов, магнитофонные записи классических симфоний, жужжание разговора и стук швейной машины – все это создавало атмосферу деловитости и творческого возбуждения. База Скотта была очагом, над которым витал дух старомодных экспедиций, где благодаря нагромождениям нарт, всем этим запахам и звукам базовая партия чувствовала себя вовлеченной в струю, которая несла участников экспедиции, вырвавшихся на свободу и торопившихся навстречу весне.

Безжизненное небо вспыхнуло розоватым светом. Медленно плыла полная розовая луна, совершая прощальный обход мира безмолвия. Температура воздуха упала до —58° С. Было тихо, очень тихо. Каждый вдох вонзался в легкие холодной жесткой полоской стали. При слишком быстром шаге воздух потрескивал, как наэлектризованный. Нарты были готовы, продовольственные ящики упакованы, подробные списки необходимого снаряжения составлены. В полдень, когда мы обычно кормили привязанных внизу собак, на нас падала тень горы Эребус. Северный горизонт был ослепительно-желтым; морской лед в заливе Мак-Мёрдо казался зеленовато-серой скатертью, расстеленной для того, чтобы гостеприимно принять первые косые лучи возвратившегося солнца.

С каждым днем солнце в полдень поднималось все выше. Оно окрашивало в розовый цвет остров Уайт-Айленд к югу от нас, между тем как шельфовый лед на переднем плане все еще находился в тени. Температура воздуха повышалась.

Первый проблеск солнца на базе Скотта мы увидели 3 сентября – через пять месяцев после того, как оно скрылось за горой Эребус, но еще целую неделю нас приковывали к базе первые бури, возвещавшие о наступлении лета. Только 11 сентября мы смогли предпринять тренировочную вылазку к северу с собачьими упряжками, чтобы посетить старые хижины Шеклтона и Скотта. Стояло раннее утро, солнце не освещало еще полуостров Хат-Пойнт, но его сверкающие лучи золотой завесой отделяли мыс Армитидж и высвечивали край холма Обзервешен-Хил, на котором стоит крест в память о Скотте и его четырех отважных спутниках. В тени было холодно, и все казалось неподвижно замершим, но, когда мы достигли мыса Армитидж, нас залил солнечный свет и все вокруг вспыхнуло оранжевым пламенем. Часов шесть спустя мы промчались на собаках над трещиной и разбили лагерь на узком снежном выступе ярдах в 60 от хижины, в которой капитан Скотт провел зиму 1911 года. Той зимой Скотт и его спутники написали два тома «Южно-полярного Таймса», причем второй был закончен 8 сентября. И вот через пятьдесят лет мы вторглись в заброшенную хижину. Наши глаза не могли привыкнуть к темноте в помещении, так как сквозь два окна в дальнем конце его пробивался лишь тусклый свет. Мы натолкнулись на стол; треск половиц и скачущие тени оживили комнату. Было холодно и мрачно, но мы держались тесной кучкой и вошли в кают-компанию, некогда отделенную от столовой грудой продовольственных ящиков, в которой был оставлен промежуток для прохода. У длинного, ничем не покрытого стола в кают-компании выстроились в ряд стулья; позади них были расположены крошечные перегороженные спальни – ветхие сооружения, загрязненные ворванью и копотью, заваленные остатками поношенной одежды, грязной и заплесневелой. В правом дальнем углу находилась научная лаборатория. В дальнем левом углу мы обнаружили небольшую комнату – спальню Скотта; мы сели на койку Уилсона и, глядя на чертежный столик, представили себе, как капитан Скотт писал свой дневник пятьдесят лет назад. Ту ночь в хижине они работали без устали, занимаясь окончательными приготовлениями к весенним путешествиям: «Сущий демон беспокойства, казалось, побуждал нас не щадить усилий, и мы сейчас напрягались изо всех своих сил…» (из «Дневников» капитана Скотта). Пламя свечи колебалось, и ее свет пронизывал темноту. Я защитил рукой пламя и медленно пошел вперед. Тени ползли по комнате; бледный свет падал на вспученные, как бы дышащие, затхлые от времени спальные мешки. Они валялись на койках. Я взял в руки пачку журналов, и в воздухе повеяло от них своеобразным запахом, а в хижине повсюду за пределами круга бледного света нашей свечи послышались как бы стоны, словно какой-то жалобный укор. Два стула были отодвинуты в сторону; они стояли под углом к остальным; я обошел их и слегка задел две меховые рукавицы, которые, еле держась, свисали с края койки, и наступил ногой на что-то, лежавшее на полу. Когда я направился к двери, тени закружились в хороводе; они, казалось, проносились совсем близко, так что я мог чуть ли не коснуться их рукой, ползли вплотную за мной, упираясь мне в самую спину.