Опасная колея

Отстранив заступившего было дверь городового, Ивенский уверенно вошёл в дом. Тит Ардалионович прошмыгнул за ним, сердце его замирало. Он уже очень хорошо понимал, что именно они там должны увидеть. Однако, первым, что предстало их взорам, был не окровавленный мертвец, а наоборот, вполне живой и чрезвычайно бодрый молодой человек, годами немного старше Романа Григорьевича, но гораздо полнее его фигурой. Одет он был в длинное пальто с пелериной и меховыми каракулевыми отворотами. Под ним был виден костюм модного покроя, но в очень крупную клетку.[16 - В XIX в. крупная клетка в мужском костюме считалась признаком дешевизны и дурного вкуса] Головным убором молодого человека, не смотря на морозную погоду, была не меховая шапка, а элегантный котелок – он держал его в левой руке. Уши молодого человека ещё не успели отогреться и имели свекольный оттенок; причёска и пышные бакенбарды были особым, художественным образом всклокочены, и Роману Григорьевичу сразу пришёл на память портрет знаменитого сыщика Эжена Видока работы Габриэля Куане. Французу на портрете было лет пятьдесят, молодому человеку – вдвое меньше, зато их лица были одинаково круглы, лбы высоки, и шейные платки они завязывали одинаковым узлом.

Вид у молодого человека был чрезвычайно деловой и озабоченный.

– Это ещё что такое? Вы кто такие, господа? Отчего посторонние на месте преступления? – накинулся он одновременно на вошедших и на городового, бестолково топчущегося в завешанной шубами передней (в отличие от своего московского коллеги и товарища по несчастью, пальмирский маг частной практикой не занимался, и первый этаж его дома был жилым).

Роман Григорьевич, слегка оглушенный резкими выкриками молодого человека, поспешил представиться – коротко, без чинов, только по должности.

– А-а! – разочарованно протянул молодой человек. – Господа из столицы! – похоже, он был искренне огорчён, что ему некого больше гнать вон. – Что ж, разрешите отрекомендоваться: Листунов Иван Агафонович, титулярный советник, чиновник по особым поучениям Северопальмирской сыскной полиции, и в нашей реальности, и в описываемой полиция двух столиц не была одинакова по своей структуре) – и добавил с некоторой иронией нажимая на «о», – Ваш, так сказать, кОллега. Желаете осмотреть место преступления, милостивые государи?

– Непременно, – кивнул Роман Григорьевич.

Листунов смерил его оценивающим взглядом.

– Только имейте в виду, юноши, зрелище будет не для слабонервных, а нюхательной соли я нынче не припас!

На это снисходительное замечание «коллеги» Ивенский никак не отреагировал, будто не услышал. Но Тита Ардалионовича слова пальмирского чиновника задели за живое.

– Это ничего, ваша милость, – незаметно для себя копируя холодную улыбку Ивенского, – ответил он. – Сегодня мы с его высокоблагородием как-нибудь обойдёмся без соли. Верно, Роман Григорьевич?

– Мы очень постараемся, Тит Ардалионович, – с наигранной серьёзностью кивнул тот.

Но особенно стараться не пришлось.

Длинное, худое тело убитого мага раскинулось поперёк малой гостиной, между синим диваном и шифоньеркой, на самом ходу – через него приходилось переступать. В груди несчастного зияло маленькое круглое отверстие, как от удара стилета. Крови на полу почти не было, только вокруг самой раны по зелёному бархату старомодного шлафора[17 - Шлафор – широкий мужской халат покроя кимоно] расплылось тёмное пятно.

– Ах, какой аккуратный покойник, – нарочито громко умилился Тит Ардалионович, на этот раз он и в самом деле ни малейшей тошноты не почувствовал. – Всем бы такими быть! Не понимаю, право, к чему был разговор о соли? Неужели у пальмирских сыскных настолько слабые нервы?

– Уроженцы Северной Пальмиры издавна слывут натурами чувствительными и утончёнными, – в тон ему откликнулся Ивенский. У Листунова щёки вспыхнули алым, как у девицы, Роман Григорьевич продолжал невозмутимо. – Но знаете, Тит Ардалионович, этот убиенный решительно не похож ни на финна, ни на саама. Лично мне он больше всего напоминает турка.

– Кого? – Удивился незнакомому слову Удальцев.

– Турка. Так прежде называли османов, теперь это название не в ходу, а мне вдруг на ум пришло… Вы только взгляните на его профиль – совершенно восточный!

Тит Ардалионович покорно взглянул на профиль – до этого он в лицо мертвеца смотреть избегал, хоть и нахваливал того за опрятный вид. Действительно, внешность несчастного Контоккайнена была характерна скорее для уроженцев Османской империи, нежели для выходцев из холодного Финнмарка: удлинённый череп, покрытый чёрными с благородной проседью волосами, смуглая кожа, тонкий нос с горбинкой, миндальные глаза под красиво изогнутыми бровями.

– Надо ему глаза закрыть, что ли, – пробормотал Удальцев хрипло. – Мёртвый, а глядит…

– Лучше не трогайте пока ничего, оставьте как есть, – посоветовал Ивенский. – Ведь мы ещё даже не осмотрелись.

Тит Ардалионович попятился. Предложение его было чисто формальным, он и в мыслях не имел прикасаться к покойнику сам: вот ещё, страсти какие! А Ивенский – ничего, прикоснулся.

– Да, убит совсем недавно, тело ещё не остыло. Знаете, мне представляется теперь, что отцом его был финн, а мать – родом из южных краёв, с Кавказа, к примеру. Говорят метисы особенно склонны к колдовству, – сочинил новую гипотезу Роман Григорьевич. Он нарочно болтал всякую чепуху, ему был занятно наблюдать за реакциями пальмирца, крепнущего во мнении, что приезжие сыскные отличаются легкомыслием и скудоумием. Что ж, пока это к лучшему.

– Иван Агафонович, вы уже распорядились опросить зевак у входа, вдруг кто-то из них заметил что-то подозрительное? – Окликнул он громко. Листунов не удостоил его ответа, только взглянул снисходительно. «Ещё поучи меня работать!» – читалось в его взгляде. Но приезжего это не обескуражило, он продолжил свою тираду, адресуясь к младшему, видно, ещё более недалёкому спутнику. Только теперь он говорил вдвое тише, и Листунову, демонстративно-отстранённо изучавшему содержимое секретера покойного (на его счастье, не заговорённого), слов стало не разобрать. – Впрочем, вряд ли. Думается, убийца действовал прежним способом: явился-убил-исчез. Жаль, пыли маловато, нет чётких следов. Дня три не прибирались, не дольше…

– Разве это был один и тот же убийца? – удивился Удальцев. – Но почерк… – он лихо вернул колоритное сыскное словечко, – …почерк совсем разный! На Боровой всё было в крови, а здесь чисто. И оружие другое.

– Вот именно, – кивнул Роман Григорьевич. – Оружие – единственное отличие. Но поставьте себя на место убийцы. Первый раз вы, по неопытности, орудовали саблей или ятаганом: набезобразничали в комнате, наследили, сами забрызгались кровью по уши – разве приятно?

– Нет! – экспрессивно вскричал юноша, очень уж живо представилась ему эта картина. Даже демонстрирующий безразличие Листунов обернулся на возглас. – Отвратительно!

– Поэтому-то для второго убийства вы постараетесь выбрать оружие менее кровавое, с колющим лезвием: шпагу, стилет, мизерикорд какой-нибудь. Кортик, на худой конец…

Удальцев на миг задумался.

– А почему не обычный нож? Я бы лучше нож взял…

– Да, но вы же не соседа-лавочника грабить собрались, – возразил Роман Григорьевич в свойственной ему манере, чрезвычайно импонировавшей Удальцеву: поучает, как старший младшего, но без обидной снисходительности, вроде бы, просто соображениями делится. – Убить мага – дело нелёгкое, тут и оружие нужно особенное, заговорённое, а то и выкованное специально. Убийцы магов всегда используют благородные клинки. Кто же станет накладывать чары на простой разбойничий нож? Они и не лягут на него.

– Почему не лягут? – искренне заинтересовался Удальцев; он был рад отрешиться от кровавых картин, занимавших его воображение, поговорить о другом.

– Не знаю, – честно признался Ивенский. – Я же не маг. Вот вернёмся в столицу – съездим в наше старое Отделение, спросим у Иван Ярополковича, он растолкует.

– А почему не у Аполлона Владимировича из Канцелярии? – полюбопытствовал Удальцев.

Роман Григорьевич болезненно поморщился.

– Не нравится он мне. Наверняка, не захочет ничего объяснять, да ещё и посмеется над нами. Кстати о магах… Иван Агафонович, я бы настоятельно не рекомендовал вам прикасаться к дверцам мебели убитого! – окрикнул он, и как раз вовремя. Листунов, покончив с содержимым секретера, сводившимся к чисто деловой переписке, студенческим работам и счетам, уже подбирался к подозрительно приоткрытой, не запертой на ключ шифоньерке.

Пальмирец не без ехидства усмехнулся.

– Изучать место преступления, ни к чему не прикасаясь – это что-то новое в сыскной практике! Неужели в Москов-граде научились зрить сквозь дерево?

Увы, пока не научились, – отвечал Ивенский в тон, ему надоело разыгрывать роль легкомысленного юнца; самоуверенность «коллеги» начинала раздражать. – Зато выработали полезное правило, спасшее не один десяток жизней: когда работаешь в доме мага, следует соблюдать осторожность. Зачастую его имущество оберегают охранные чары: одно неосторожное прикосновение – и вы покойник. Мы не выходим на место преступления без специального амулета, позволяющего распознать присутствие магии, но и он не всегда помогает, – роман Григорьевич невольно потёр правую руку. – Разве в штате вашего отделения нет колдуна?

– Не предусмотрен, – буркнул Листунов уязвлённо. – У нас тут, знаете ли, давно уж не столица. Жизнь провинциальная, тихая, магов убивать не заведено. Накладывать чары на шифоньерки – тоже… – он потянулся к дверцам, но Роман Григорьевич резко отвёл его руку. Заговорил очень холодно.

– Послушайте, милейший. Жить или не жить – это ваше личное дело, но мне бы очень не хотелось осматривать ещё и ваш труп, в дополнение к первому! Удальцев, будьте добры, возьмите что-нибудь живое… да вон тот фикус, хотя бы, швырните в шкаф. Только осторожнее, чтобы вас не задело! Сейчас, мы с Иваном Агафоновичем отойдём… В сторонку, Иван Агафонович, будьте добры, – тот нехотя посторонился.

Наученный горьким опытом, Удальцев отломил от растения сочную макушку, и, аккуратно прицелившись, издали кинул в щель между дверцами…

Вспышка, грохот, зелёные брызги, вопль перепуганного городового…

Белый до синевы Листунов мешком свалился на диван, но тут же вскочил, как ужаленный.

– Накладывать защитные чары на мягкие мебели обычно не принято, – устало заметил Роман Григорьевич. – Присаживайтесь, не бойтесь.

Тит Ардалионович был уверен, что посрамлённый пальмирец присмиреет, станет вести себя проще, без прежнего апломба. Однако, тот удивительно быстро восстановил присутствие духа, и даже перешёл в наступление.

Что ж, господа, ваша осведомлённость в магических делах впечатляет, должен признать, она спасла мне жизнь. Но это же и настораживает. Будьте добры объясниться. Академик убит совсем недавно. Вчера вечером он был жив и здоров, но вы уже выезжали из столицы к месту ещё не состоявшегося убийства. Что это – дар предвидения? Или… – он сделал многозначительную паузу, – есть какая-то иная связь?

Ивенский улыбнулся обезоруживающе:

– Полно вам, Иван Агафонович, мы ничего не знали заранее, и рассчитывали переговорить с живым Контоккайненом по поводу аналогичного преступления, случившегося накануне в Москов-граде. О новом преступлении мы узнали, только подъехав к дому.

– Да? – смягчился Листунов. – Что ж звучит убедительно. Но вы должны мне рассказать о московском деле, это может помочь следствию.

– Непременно, – обещал Ивенский. – Но прежде скажите. Вы вчера должны были получить телеграмму с распоряжением приставить к дому покойного охрану. Нельзя ли допросить этого охранника? Он жив, вы сегодня видели его?