Хирург

– Да.

– Я начальник техники безопасности с завода, где произошло это несчастье.

– А-а. Слушаю вас.

– Скажите, Евгений Львович, он безнадежен? Есть надежда?

– Надежда всегда есть. Но он очень тяжелый, ничего не могу вам сказать. Может, и удастся спасти. Сейчас начинают наркоз.

– Что жене-то мне сказать?

– Да так и скажите. А дети есть?

– Один есть. А через четыре месяца второй должен быть. Простите, Евгений Львович, вы как считаете, он пьяный?

– Кажется, пьяный.

– Вы понимаете, это ведь тоже очень важно. Уж как с Васей будет, это, как говорится, Бог даст, а вот ответственный за технику, так сказать, безопасности по тому участку, как говорится, под суд может загреметь.

– А он виноват?

– А кто ж его знает. Работал Вася без экрана – нельзя. Но если он пьян, как говорится, тогда тот не виноват, так сказать. А если не пьян и погибнет – под суд. Обязательно под суд. Да и еще незадача. Этот техник по безопасности только что прошел, как говорится, курс лечения от алкоголизма, так сказать. Сейчас не пьет. А уж теперь сорвется, точно. Он как услыхал про это, сразу с места сорвался и исчез. Неизвестно где.

– Ничего вам сейчас не могу сказать.

– И у этого двое детей, так сказать. А звонить вам можно, узнавать, как дела?

– Конечно. Запишите телефон. Он записал.

Агейкин кому-то по телефону ответил, что не может сейчас подозвать сестру.… И я опять, как запрограммированный, прошелся по поводу хамства. Ну, ведь действительно же не трудно позвать сестру.

Но Агейкин всегда точно знал, что, и кому, и как положено, а что и нет, какой должен быть порядок, что для этого нужно. Он все знает – и что государство ему не за то деньги платит, чтобы он ходил сестер к телефону звал, и личные разговоры – это нарушение труддисциплины. И наконец, главный его аргумент: «Сегодня одну позовешь, а завтра всем звонить будут».

Что ж я с ним буду спорить. Я только могу, если подойду к телефону, пойти и позвать сестру. А его бы я с удовольствием после такой вот профвредности отправил бы на санкурлечение. Другие-то зовут к телефону. А может, тоже нет.

Пошел в операционную. Вася лежал, молчал, глаза закрыты, но на оклик открывал их. Просто загружен лекарствами. Это хорошо.

Пока не приехала бригада, хотел позвонить ребятам, узнать про футбол, но вспомнил – они телефон отключили.

Наконец приехали вороны за органами. Но они у меня сначала должны справить функции голубей со святой водой, живительной.

Реанимационная бригада осмотрела больного и занялась налаживанием наркоза. А я, в ожидании разрешения мыться, болтал с доктором их. Перед операциями, при чужих, на меня иногда нападает болтливость. Вот и сейчас:

– А вы как вороны с надеждой уклюнуть что-нибудь. – Это я вместо благодарности. Хорош! Самому стыдно стало.

– Не бойтесь, коллега, – это она мне кидает. – Ворон ворону глаз не выклюнет.

И поделом мне.

– Это я так пошутил. У нас с вами не вороньи отношения. Ведь именно они-то, воронье, собравшись, не могут столковаться. Они-то, наверное, и клюют друг друга. И над каждым новым трупом новая драка. Это они, воронье, себя успокаивают, что не выклюют.

Усмехнулась: «Доктор, мойтесь».

Я с Падлычем пошел мыться. Как быстро я привык к этому имени.

Началась операция. Нам удалось довольно легко удалить эту секиру. Я боялся кровотечения из венозного синуса, но он, по-видимому, как это ни странно для локализации раны, не был поврежден. Пилу убрали – ничего не случилось. Показатели больного оставались стабильны.

Анестезиолог из бригады, ждавшей возможность забрать почку, все время успокаивала меня и поддерживала:

– Все хорошо, доктор, все хорошо. Он стабилен. Работайте спокойно.

Хорошо провели наркоз ребята. Да и сама анестезиолог очень приятная женщина. Длинноногая блондинка. Что-то у нее еще в глазах было – слов не найду. Жалко, я ее не разглядел как следует сразу, пока она маску не надела.

Я начал зашивать. Лоб, нос, обе губы зашил легко. Трудно было зашивать во рту, нёбо. Но это трудности были чисто технические. Кости я не сшивал – не было нужды.

В конце операции анестезиолог сказала:

– А больной-то ваших перспектив, не наших.

– Что поделаешь.

– Просто прекрасно. Мне, конечно, жалко того с уремией на искусственной почке. Но дай Бог вашему здоровья, а вам с ним удачи. А мы найдем кого-нибудь. Таких травм относительно много, к сожалению.

Мы кончили операцию. Вася был вполне приличен. После выведения из наркоза глаза открыл, даже что-то сказал. Сознание есть! – это главное. Пока все прекрасно. Если выживет, наши травматологи могут показать его на своем травматологическом обществе. Шутка! – голова пополам. Наверное, не дошла секира до места связи между полушариями. А без маски она тоже вполне прилична.

Почему я так возбуждаюсь после сложных операций? Говорят, что в каких-то странных и страшных единицах какие-то диссертанты ухитрились измерить количество сил, уходящих у хирургов за время операции. Не знаю, не знаю. У меня совсем не так.

Анестезиолог. Я его еще подержу на столе и, если все будет так же, переведу в палату. Привезите кровать сюда.

Сестра. А каталку нельзя?

Анестезиолог. Можно. Но дважды перекладывать для него все-таки тяжело.

Сестра. У нас кровать без колесиков.

Анестезиолог. А специальных подставок подкатов с колесиками нет?

Сестра. Сколько раз ездили в магазин – их все нет и нет.

Анестезиолог (засмеялась). Узнаю нашу неуклонную систему практического здравоохранения. Система осечек не дает. А в институтах, в академической системе, и кроватей функциональных полно и подкаты есть.

Тут и я включился:

– Доктор, а у вас нельзя чем-нибудь поживиться? Какими-нибудь лекарствами дефицитными для нас, например.

Анестезиолог. Надо посмотреть, чего у вас нет.