Желтая маска

–?Потому что пока еще не имею влияния на него. Когда он женится, жена будет иметь такое влияние; и она заговорит.

–?Ты подразумеваешь Маддалену? Откуда ты знаешь, что она станет говорить об этом?

–?Разве не я воспитал ее? Разве она не знает своего долга перед церковью, в лоне которой ее вырастили?

Лука встревоженно медлил. Он прошелся по комнате и наконец заговорил снова.

–?Это «хищение», как ты его называешь, достигает крупной денежной суммы? – озабоченным шепотом спросил он.

–?Со временем я, вероятно, отвечу на твой вопрос, Лука,?– произнес патер,?– пока же удовлетворись сказанным. Тебе теперь известно все то, о чем я обещал осведомить тебя в начале нашей беседы. Теперь ты знаешь, что если я хочу, чтобы этот брак состоялся, то – по соображениям, не имеющим ничего общего с личной заинтересованностью. Если бы все имущество, которое предки Фабио бесчестно отняли у церкви, завтра было возвращено ей, ни один грош из него не перешел бы в мой карман. Сейчас я бедный священник и останусь таким до конца своих дней. Вы, мирские солдаты, брат, бьетесь за плату, а я – солдат церкви и бьюсь за ее цели.

С этими словами он решительно повернулся к статуэтке и отказывался говорить или отрываться вновь от своего занятия, пока не снял формы и не отложил заботливо в сторону отдельные части, из которых она состояла. Покончив с этим, он вынул из ящика своего рабочего стола письменный прибор, взял из бювара листок бумаги и написал на нем следующие строки:

«Приходи завтра в студию. Фабио будет с нами, Нанина же больше не вернется!»

Не указав своего имени, он запечатал листок и написал на нем: «Маддалене». Потом взял шляпу и отдал записку брату.

–?Будь любезен передать это моей племяннице! – сказал он.

–?Послушай, Рокко,?– остановил его Лука, в замешательстве вертя двумя пальцами записку.?– Ты думаешь, Маддалене удастся выскочить за Фабио?

–?Опять грубое выражение, брат!

–?Плюнь на мои выражения! Скажи, похоже ли на это?

–?Да, Лука, я думаю, что похоже.

Сказав это, он приветливо махнул брату рукой и вышел.

Глава 3

Из студии патер Рокко отправился прямо к себе на квартиру, у самой церкви, где он служил. Открыв в своем кабинете шкаф, он взял из ящика горсть мелкой серебряной монеты, изучал около минуты аспидную доску[5 - Аспидная доска – складная доска.], где были записаны несколько имен и адресов, вооружился карманной чернильницей и несколькими узкими полосками бумаги, затем снова вышел.

Он направил шаги к беднейшему из окрестных кварталов. Когда он входил то в один, то в другой из жалких домишек, обитатели приветствовали его с большим уважением и любовью. Женщины целовали ему руки, притом с такой почтительностью, какой они не оказали бы первым коронованным особам Европы. А он в свою очередь говорил с ними легко и непринужденно, как с равными: весело присаживался на край грязных кроватей и шаткие скамьи и распределял свои маленькие денежные подарки с видом человека, скорее уплачивающего долг, нежели оказывающего благотворительность. Там, где он встречался с заболеваниями, он извлекал свою чернильницу и бумажки и писал несложные рецепты; по ним можно было получить лекарство из аптечного запаса одного из ближайших монастырей, выполнявших в те времена одинаковое милосердное служение с учреждениями бесплатной медицинской помощи наших дней. Когда он исчерпал свои деньги и окончил визиты, его провожала из бедного квартала целая свита восторженных почитателей. Женщины снова целовали ему руки, а мужчины сняли шляпы, когда он повернулся и, дружески помахав им рукой, простился с ними.

Оставшись один, он тотчас направился в сторону Кампо-Санто и, поравнявшись с домом, где жила Нанина, несколько минут задумчиво прохаживался по улице взад и вперед. Когда наконец он поднялся по крутой лестнице, ведшей в комнату сестер, то нашел дверь полуотворенной. Слегка толкнув ее, он увидел Ла Бьонделлу, которая сидела, повернувшись своим прекрасным профилем в его сторону, и ужинала хлебом и виноградом. В углу комнаты сидел на задних лапах Скарамучча, разинув пасть, и, очевидно, ожидал, что девочка бросит ему кусочек хлеба. Что делала старшая сестра, патер не успел разглядеть, так как собака залаяла в тот же миг, как он появился, и Нанина поспешила к двери выяснить, кто вторгается к ним. Единственное, что он мог заметить,?– это что при виде его она была крайне смущена и не могла произнести ни слова. Первая заговорила Ла Бьонделла.

–?Благодарю вас, отец Рокко,?– сказала девчурка, вскакивая и держа хлеб в одной руке и гроздь винограда в другой.?– Благодарю вас: вы дали мне столько денег за мои циновочки! Вот они лежат в углу, связанные в один пакет. Нанина сказала, что ей стыдно допустить, чтобы вы сами несли их. А я сказала, что знаю, где вы живете, и что вы позволите мне доставить их вам.

–?А ты думаешь, моя милая, тебе не тяжело будет нести их так далеко? – спросил священник.

–?Посмотрите, отец Рокко, могу ли я нести их! – воскликнула Ла Бьонделла, засунув хлеб в один из карманов своего передничка, ухватив зубами за стебель виноградную гроздь и мигом вскинув на голову пакет с циновками.?– Посмотрите, у меня хватило бы силы и на двойную ношу! – гордо заявила девочка, глядя священнику в лицо.

–?Не позволишь ли ты ей отнести их ко мне домой? – спросил отец Рокко, поворачиваясь к Нанине.?– Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз; ее отсутствие дало бы мне эту возможность. Можешь ли ты отпустить ее одну?

–?Да, отец Рокко, она часто выходит одна.

Нанина дала свой ответ тихим, дрожащим голосом, в смущении глядя на пол.

–?Ступай же, моя дорогая! – сказал отец Рокко, похлопывая ребенка по плечу.?– И возвращайся к сестре, как только освободишься от циновок.

Ла Бьонделла сейчас же ушла, торжествуя, и Скарамучча последовал за ней, подозрительно вытягивая нос в сторону того кармана, куда она положила хлеб. Отец Рокко закрыл за ними дверь. Потом, взяв единственный находившийся в комнате стул, он дал знак Нанине присесть возле него на табурет.

–?Веришь ли ты, что я твой друг, дитя мое, и что я всегда был расположен к тебе? – начал он.

–?Самый лучший и самый добрый друг! – ответила Нанина.

–?Тогда ты терпеливо выслушаешь то, что мне нужно тебе сказать; и ты поверишь, что я говорю для твоего блага, хотя бы слова мои огорчили тебя. (Нанина отвернула голову.) Теперь скажи мне для начала: ошибаюсь ли я, если думаю, что ученик моего брата, молодой дворянин, которого мы называем синьор Фабио, сегодня навестил тебя… здесь? (Нанина испуганно вскочила с табурета.) Садись опять, дитя мое, я не собираюсь бранить тебя. Я только хочу сказать, как тебе быть дальше.

Он взял ее руку; она была холодна и сильно дрожала в его руке.

–?Я не стану спрашивать, что он тебе говорил,?– продолжал патер,?– так как тебе, может быть, больно отвечать. А кроме того, я имел случай узнать, что твоя юность и красота произвели на него сильное впечатление. Поэтому не буду останавливаться на том, какие речи он мог вести с тобой, а сразу перейду к тому, что теперь должен сказать я. Нанина, дитя мое, вооружись всем своим мужеством и, прежде чем мы сегодня расстанемся, обещай мне никогда больше не видеться с синьором Фабио!

Нанина вдруг повернулась и остановила глаза на священнике с выражением ужаса и недоумения:

–?Никогда?

–?Ты очень молода и очень несведуща,?– сказал отец Рокко.?– Но, наверное, тебе уже случалось задумываться над разницей между синьором Фабио и тобой. Наверное, ты часто вспоминала, что твое место всегда было глубоко внизу, в рядах бедняков, а его – высоко, среди богатых и знатных?

Руки Нанины упали на колени патера. Она склонила на них голову и принялась горько плакать.

–?Наверное, тебе случалось думать об этом? – повторил отец Рокко.

–?О, я часто, часто об этом думала! – пролепетала девушка.?– Я горевала об этом и проплакала тайком много ночей. Он сказал, что я сегодня бледна и что у меня больной и расстроенный вид. А я сказала ему, что это от таких мыслей!

–?Что же он сказал на это?

Ответа не было. Отец Рокко поглядел вниз. Нанина вдруг подняла голову с его колен и хотела опять отвернуться. Взяв ее за руку, он остановил ее.

–?Послушай! – сказал он.?– Говори со мной откровенно. Скажи то, что ты должна сказать своему отцу и другу. Что он ответил, дитя мое, когда ты напомнила ему о различии между вами?

–?Он сказал, что я рождена быть дамой,?– пробормотала девушка, все еще стараясь отвести лицо,?– и что я могу стать настоящей дамой, если буду учиться и буду прилежна. Он сказал, что, если бы ему надо было сделать выбор и все благородные дамы Пизы стояли с одной стороны и только маленькая Нанина с другой, он протянул бы руку ко мне и объявил им: «Эта станет моей женой!» Он сказал, что любовь не знает разницы в положениях и что если он знатен и богат, тем больше у него оснований поступать, как ему угодно. Он был так добр, что мне казалось – сердце мое разорвется от его слов. А моя сестренка так была ему рада, что взобралась к нему на колени и поцеловала его. Даже наш пес, который рычит на всех чужих, подкрался и лизнул ему руку. Ах, отец Рокко, отец Рокко!

Слезы брызнули сызнова, и прелестная головка опять упала, измученная, патеру на колени.

Отец Рокко тихонько улыбнулся и ждал, чтобы она успокоилась.

–?Допустим,?– заговорил он после нескольких минут молчания,?– допустим, что синьор Фабио в самом деле думал все то, что сказал тебе…

Нанина встрепенулась и, вскочив, смело взглянула в упор на патера в первый раз с того мгновения, как он вошел в комнату.

–?«Допустим»?! – воскликнула она, и к щекам ее начала приливать краска, а синие глаза вдруг засверкали сквозь слезы.?– «Допустим»! Отец Рокко, Фабио никогда не обманул бы меня. Я лучше умру здесь, у ваших ног, чем усомнюсь в едином его слове!

Священник спокойно сделал ей знак, чтобы она снова села на табурет. «Никогда бы не поверил, что у девочки столько характера!» – подумал он.

–?Я умру,?– срывающимся голосом повторила Нанина.?– Я лучше умру, чем усомнюсь в нем!

–?Я не требую, чтобы ты сомневалась в нем,?– мягко произнес отец Рокко.?– И я готов верить в него так же твердо, как ты. Но допустим, дитя мое, что ты прилежно изучила все то, о чем теперь не имеешь понятия и что необходимо знать благородной даме. Допустим, что синьор Фабио действительно нарушит все законы, управляющие поступками людей его высокого положения, и перед лицом всего света возьмет тебя в жены. Тогда ты была бы счастлива, Нанина. Ну а он? Правда, у него нет отца или матери, которые имели бы власть над ним; но у него друзья, множество друзей и близких знакомых, которые ничего не знают о твоих достоинствах и добродетелях, которые, прослышав о твоем низком рождении, смотрели бы на тебя, да и на твоего мужа, дитя мое, с презрением. Он не имеет твоего терпения и твоей силы. Подумай, как горько было бы ему сносить это презрение – видеть, как гордые женщины сторонятся тебя, а надменные мужчины говорят с тобой небрежно или покровительственно. Да, все это, и даже больше, ему пришлось бы терпеть или же покинуть тот круг, в котором он жил с детства, круг, для которого он родился. Я знаю, ты любишь его…