Список Шиндлера

Ведь почтенный господин Шиндлер к этому времени был выкинут из своей квартиры и нашел себе пристанище в самом бедном районе, в Подгоже. Он все никак не мог оправиться от потрясения: он потерял квартиру и оказался в роли наемного служащего на своем же собственном предприятии – и все это произошло за несколько месяцев. А год еще не кончился!

Хотелось бы приукрасить героическое поведение Оскара в этой истории, уверяя всех, что он никогда бы не дал повода для обвинений в нарушении устного соглашения. Однако уже в новом году он крепко сцепился с неким еврейским розничным торговцем по поводу количества продукции, которую этот человек хотел получить на складе ДЭФ, что на Липовой. И на этом основании данный господин осуждал Оскара до конца жизни. Но что Шиндлер вообще не выполнял условий сделки – нет, этого сказать нельзя.

Оскар по натуре не мог не платить долги, создавалось впечатление, что он обладает неисчерпаемым источником средств, которым никогда не придет конец. И он, и другие немцы, которым выпала такая возможность, так нагрели руки за последовавшие четыре года, что только человек, до мозга костей снедаемый жаждой наживы, отказался бы платить то, что отец Оскара предпочитал называть долгом чести.

Эмили Шиндлер приехала в Краков, чтобы в первый раз навестить своего мужа, лишь в новом году. Она нашла город самым приятным из всех мест, где ей приходилось бывать, – куда более изящным, привлекательным и по-хорошему старомодным, чем Брно с его облаками промышленного смога.

Произвела впечатление на нее и новая квартира мужа. Окна фасада выходили на Планты – кольцо ухоженных бульваров и парков, огибавших почти весь город по следам некогда существовавшей и снесенной крепостной стены. В конце улицы возвышалась древняя твердыня Вавельского замка, а посреди всей этой архаики располагалась современная квартира Оскара. Она оценила драпировки и обтянутые материей стены, о чем позаботилась госпожа Пфефферберг.

Успехи Оскара Шиндлера нашли материальное воплощение.

– Ты очень хорошо устроился в Польше, – сказала она.

Оскар понимал, что она на самом деле имеет в виду то самое приданое, которое ее отец отказался выплачивать двенадцать лет назад, когда люди, приезжающие из Цвиттау, обрушили на деревушку Альт-Молштейн известия, что его зять позволяет себе жить и крутить романы подобно неженатому мужчине. Брак его дочери обрел тот самый характер, которого он смертельно боялся, и – провалиться ему на месте, если он выложит ему еще хоть грош!

Отсутствие ожидавшихся четырехсот тысяч рейхсмарок сказалось на процветании Оскара, и отказ достопочтенного фермера из Альт-Молштейна выплатить их уязвил его дочь так, что даже спустя двенадцать лет она чувствовала себя виноватой; и хотя теперь для Оскара это было несущественно, Эмили продолжала помнить.

– Моя дорогая, – как правило, отмахивался от разговоров на эту тему Оскар, – да мне никогда и не были нужны эти чертовы деньги.

Отношения Эмили с Оскаром носили непостоянный характер. Она была из тех женщин, которые, зная, что ее муж неверен и никогда не будет хранить ей верность, все же не хотят, чтобы им под нос совали доказательства его прегрешений. Как бы она ни была утомлена, Эмилия следовала за мужем по Кракову и посещала приемы, на которых бывали приятели Оскара, которые, конечно же, знали правду – знали имена других женщин, о которых она не хотела и слышать.

Как-то днем молодой поляк – это был Польдек Пфефферберг, который как-то чуть не пристрелил ее мужа, хотя она об этом не знала, – появился в дверях их апартаментов, держа на плече свернутый в рулон ковер. Он раздобыл его на черном рынке, куда ковер прибыл из Стамбула через Венгрию, и Пфефферберг не поленился найти его для Ингрид, которая выехала из квартиры на время пребывания Эмили.

– Фрау Шиндлер дома? – спросил Пфефферберг.

Он всегда обращался к Ингрид как к фрау Шиндлер, потому что считал, что тем самым доставляет ей удовольствие.

– Фрау Шиндлер – это я, – ответила Эмили, понимая, что кроется за этим вопросом.

У Пфефферберга хватило ума, чтобы выкрутиться: в сущности, у него, мол, нет никакого дела к фрау Шиндлер, хотя он так много слышал о ней от герра Шиндлера. Он должен встретиться с герром Шиндлером в связи с кое-какими делами…

– Герра Шиндлера нет дома, – сказала Эмили.

Она предложила Пфеффербергу выпить рюмку, но он торопливо отказался. Эмили понимала, что означает его отказ. Молодой человек был слегка шокирован, столкнувшись с подробностями личной жизни Оскара, и решил, что неблагородно сидеть и выпивать с жертвой.

Предприятие, которое Оскар взял в аренду, располагалось за рекой, в Заблоче, на Липовой, 4. Контора, выходившая на улицу, выглядела достаточно современно, и порой Оскару приходило в голову, что было бы очень неплохо для удобства иногда перебираться сюда на время, оборудовав квартиру на третьем этаже, хотя местный ландшафт имел промышленный вид и был далеко не столь очаровательным, как на Страшевского.

Когда он взялся за оснащение «Рекорда», переименованного в Немецкую фабрику эмалированной посуды, на предприятии трудились всего сорок пять человек, выпускавших незначительное количество кухонной утвари. В первых числах нового года ему удалось заключить первый контракт с армией. Удивляться этому не было оснований: он поддерживал приятельские отношения со многими влиятельными техническими работниками, которые сидели в Инспекторате генерала Шиндлера. Он встречался с ними на приемах и приглашал их на обеды в отеле «Краковиа». Сохранились фотографии Оскара, восседающего рядом с ними за богато убранными столами; на лицах – вежливые улыбки, обращенные в фотокамеру; все со вкусом едят и от души пьют, а на офицерах – элегантные, с иголочки, мундиры. Некоторые из них ставили нужные печати на его бумаги и самым лучшим образом рекомендовали его генералу Шиндлеру – и просто по дружбе, и потому, что считали: Оскар, как владелец предприятия, может им пригодиться. Оскар славился своими подарками, которыми одаривал официальных лиц: коньяком, коврами, драгоценностями, мебелью и корзинами с изысканными лакомствами. Кроме того, было известно, что генерал Шиндлер ознакомился с образцами его эмалированной посуды и высоко оценил изделия своего однофамильца.

Получив доступ к выгодным контрактам, Оскар позволил себе расширить производство. Места для этого хватало. За конторой ДЭФ раскинулись два огромных производственных цеха. Один из них располагался слева от входа, на территории, отведенной под склад готовой продукции. Другой же оставался совершенно пустым.

Он приобрел новые станки: часть на месте, часть была доставлена с его родины. Кроме военных заказов, к его услугам был необъятный черный рынок, который мог поглотить любое количество продукции. Оскар понял, что перед ним открывается возможность стать подлинным магнатом. К середине лета у него уже работало двести пятьдесят поляков, и возникла необходимость подумать о введении ночной смены. В лучшие времена на заводе сельскохозяйственного оборудования его отца, герра Ганса Шиндлера, работало не больше пятидесяти человек.

Время от времени в течение этого года Штерн позванивал Шиндлеру, чтобы устроить на работу кого-нибудь из молодых евреев: то сироту из Лодзи, то дочь чиновника одного из отделов юденрата, еврейского совета. Через несколько месяцев у Оскара уже трудились сто пятьдесят еврейских специалистов, и его фабрика понемногу стала обретать репутацию надежной гавани.

В этом году евреев стали рассматривать как рабочую силу, использование которой может сказаться на военных усилиях. В апреле генерал-губернатор Франк издал указ об эвакуации евреев из его столицы, Кракова. Решение было достаточно странным, поскольку власти рейха продолжали перебрасывать евреев обратно в пределы генерал-губернаторства в количестве примерно десяти тысяч человек в день. Но условия проживания немцев в Кракове, сообщил Франк своему кабинету, просто скандальные. Так, некий немецкий командир дивизии, как ему стало известно, был вынужден делить дом с еврейскими арендаторами! Случалось, что и высшему руководству приходилось сталкиваться с такими же нетерпимыми фактами. Он пообещал, что в течение ближайших шести месяцев Краков будет judenfrei (свободен от евреев). В нем останется лишь ограниченное количество – пять-шесть тысяч квалифицированных специалистов еврейской национальности. Всем остальным придется перебраться в другие города генерал-губернаторства – такие как Варшава или Радом, Люблин или Ченстохов. До 15 апреля евреям предоставляется право добровольной эмиграции в другие города по своему выбору. Те, которые после этой даты останутся в Кракове, будут вывезены с небольшим количеством багажа в места, определенные администрацией. И с 1 ноября, добавил Ганс Франк, немцы в Кракове смогут дышать «чистым немецким воздухом» и свободно ходить по городу, улицы и парки которого больше не будут «забиты евреями».

Однако Франку не удалось до конца года довести численность евреев в городе до желаемого уровня. Когда его план приобрел широкую известность, среди евреев Кракова начались волнения, особенно среди молодых, старавшихся обрести дефицитную специальность. Такие люди, как Ицхак Штерн, официальные и неофициальные сотрудники юденрата, принялись составлять списки сочувствующих им немцев, к которым они могли бы обратиться за помощью. В списке были и Шиндлер, и Юлиус Мадритч, житель Вены, которому лишь недавно удалось освободиться от обязанности служить в вермахте – он получил пост управляющего на заводе военной формы. Убедившись в преимуществе контрактов с Инспекцией по делам армии, Мадритч собирался открыть собственную пошивочную фабрику в пригороде Подгоже. В будущем он станет получать доход больший, чем у Шиндлера, но в том знаменательном 1940 году он жил только на жалованье. И пользовался репутацией гуманного человека – и только.

К первому ноября 1940 года Франк вынудил 23 тысячи евреев покинуть Краков. Некоторые из них перебрались в новые гетто в Варшаве и Лодзи. Можно представить себе, какое столпотворение царило на железнодорожных станциях и в отделах регистрации, но люди воспринимали все безропотно, думая: «Мы все выдержим, мы вынесем все, что они от нас требуют».

Оскар знал, что происходит, но, как и сами евреи, считал, что это всего лишь временные затруднения.

Пожалуй, этот год можно считать самым производительным в жизни Шиндлера – он со всей серьезностью отнесся к преобразованию практически обанкротившегося предприятия в солидную компанию, с которой предпочитали иметь дело правительственные учреждения.

Когда выпал первый снег, Оскар с раздражением отметил, что ежедневно на рабочем месте отсутствуют не менее шестидесяти его еврейских работников. Дело было в том, что по пути на работу их перехватывали эсэсовские патрули и заставляли чистить снег. Герр Шиндлер посетил с жалобой своего приятеля Тоффеля в штаб-квартире СС на Поморской. В один из дней, сообщил он Тоффелю, у него не вышло на работу сто двадцать пять человек!

Тоффель доверительно поведал товарищу:

– Ты должен понимать, что кое-кому из этих типов в СС плевать на производство. Они утверждают свое национальное превосходство, заставляя евреев чистить снег! Я сам этого толком не понимаю… Для них имеет какую-то ритуальную важность то, что евреи чистят снег. Рабочих перехватывают отовсюду, не только у тебя.

Оскар спросил, приносят ли жалобы и другие. Да, ответил Тоффель. А большой хозяйственный чин из отдела бюджета и планирования СС, однажды оказавшийся в обеденный час у них на Поморской, сказал: по его непоколебимому мнению, то, что в экономике рейха задействованы квалифицированные еврейские рабочие, является изменническим актом.

– И я думаю, тебе придется смириться, Оскар, – уборка снега будет продолжаться.

В мгновение ока Оскар изобразил возмущенного патриота или, скорее, разъяренного производственника.

– Если они хотят выиграть войну, – воскликнул он, – им придется избавиться от подобных «хозяйственников СС»!

– Избавиться от них? – переспросил Тоффель. – Ради бога, да такие же подонки сидят на самом верху.

В результате этого разговора Оскар принялся везде и всюду решительно защищать точку зрения, согласно которой распоряжаться своими рабочими имеет право только хозяин предприятия, а рабочие должны беспрепятственно добираться до места работы. И что никто не имеет права перехватывать их или издеваться над ними – как по пути на завод, так и обратно!

В глазах Оскара эти требования носили характер как моральной аксиомы, так и производственной.

Во всяком случае, на его фабрике.

Глава 7

Кое-кто из обитателей больших городов – Варшавы и Лодзи с их гетто, Кракова, который, стараниями Франка, должен был стать judenfrei, – уезжали в сельскую местность, чтобы затеряться среди крестьян.

Братья Рознеры, музыканты из Кракова, которым скоро доведется близко познакомиться с Оскаром, устроились в старой деревушке Тынец. Она лежала в красивой излучине Вислы, известняковый утес над ней давал приют бенедиктинскому аббатству. Хотя для Рознеров главным доводом в пользу именно этой деревушки была ее затерянность. Сюда же прибилось несколько еврейских лавочников и ремесленников из ортодоксов, с которыми у музыкантов из ночного клуба было мало общего. Но крестьяне, занятые страдой, были только рады, как Рознеры и надеялись, что у них появились музыканты.

Братья добрались сюда не прямо из Кракова, не из огромного пункта отправки, расположенного у ботанического сада на Могильской, где молодые эсэсовцы запихивали людей по грузовикам, осыпая их ругательствами и выдавая лживые обещания, что багаж с надписанными ярлычками будет доставлен им позже. Вышло так, что Рознеры прибыли в Тынец из Варшавы, где у них был ангажемент. Им удалось выбраться за день до того, как немцы окончательно перекрыли варшавское гетто – и Генри, и Леопольду, и жене Генри Манси с их пятилетним сыном Олеком.

Братьям понравилась идея перебраться в такую деревушку Южной Польши, как Тынец, недалеко от их родного Кракова. Если строгий режим немного ослабеет, они смогут на автобусе наезжать в Краков, искать работу. Манси Рознер, молодая женщина родом из Австрии, прихватила с собой швейную машину, и Рознеры открыли в Тынце небольшую портняжную мастерскую. По вечерам они играли в таверне, что стало сенсацией для такого местечка. В деревушке принимали их как нельзя лучше, хотя порой и дивились их еврейству. Но скрипка всегда была самым почитаемым из всех инструментов в Польше…

Как-то вечером случайно заехавший сюда фольксдойче (так назывались этнические немцы, которые жили в диаспоре за пределами Германии. Принадлежность к фольксдойче устанавливалась по отдельным признакам – по происхождению родителей, для которых немецкий язык был родным, по церковным записям и т. п.) услышал исполнение братьев. Фольксдойче, один из тех, якобы ради которых Гитлер и захватил страну, был работником муниципалитета Кракова. Он сообщил Генри, что хозяин Кракова – оберштурмбаннфюрер Павлу, и его заместитель – знаменитый в свое время лыжник Зепп Pope, собираются побывать в сельской местности во время уборки урожая. И он хочет, чтобы Павлу и Роре получили возможность послушать таких виртуозов, как братья Рознеры.

Как-то днем, когда скошенные снопы спокойно подсыхали на жнитве, где в воскресенье было тихо и безлюдно, вереница лимузинов проехала через Тынец, направляясь к вилле сбежавшего польского аристократа. На террасе их уже ждали наготове братья Рознеры, и, когда дамы и господа расположились в помещении, где когда-то проходили танцевальные вечера, концерт начался. Генри и Леопольд испытывали и возбуждение, и страх от той серьезности, с которой компания оберштурмбаннфюрера приготовилась слушать их. Женщины были в белых платьях и перчатках, военные – при всем параде, а штатские украшены манишками с отогнутыми уголками воротничков…

Когда слушатели так настроены, проще простого разочаровать их! Для евреев же даже такой проступок, как не оправдать ожиданий начальства в области культуры, мог стать серьезным преступлением.

Но они более чем удовлетворили аудиторию. Компания пришла в благодушное состояние, ибо услышала своего излюбленного Штрауса, сочинения Оффенбаха и Легара, Андре Мессаджера и Лео Фалла. Во время перерывов царило сентиментальное настроение.

Пока Генри и Леопольд играли, дамы и господа пили шампанское из привезенных с собой красивых бутылок.

Когда официальный концерт подошел к концу, братьев доставили вниз, к подножию холма, на котором стояла вилла, в общество собравшихся крестьян и солдат сопровождения.