Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю

«Открытие» Пьера Бартелеми, безусловно, имело некоторый эффект на моральный дух крестоносцев. Сегодня история его видений может показаться фантастичной, а утверждение, что он отыскал истинную реликвию, связанную с жизнью Христа, – жульничеством или нелепостью. Но для франков XI века, знакомых с идеями святых, реликвий и Божественного вмешательства, все, связанное с находкой Пьера, было истиной. Воспитанные в отлаженной системе веры, в которой Бог направлял свою силу через святые реликвии, франки не усомнились в аутентичности Святого копья. Среди лидеров крестоносцев только Адемар из Пюи вроде бы испытывал какие-то сомнения, да и те, скорее всего, были вызваны низким социальным статусом Пьера. Но, даже воспрянув духом, латиняне оставались парализованы страхом и неопределенностью всю вторую половину июня. Находка копья вовсе не стала катализатором процесса сопротивления и уж тем более не была поворотным моментом в судьбе Первого крестового похода[48 - Asbridge T.S. The Holy Lance of Antioch: Power, devotion and memory on the First Crusade / Reading Medieval Studies. Vol. 33. 2007. P. 3—36.].

К 24 июня крестоносцы оказались на грани краха и отправили двух послов на переговоры с Кербогой. Историки имеют обыкновение принимать объяснение самих латинян, данное этому предприятию. Они назвали его упражнением в браваде. В действительности, скорее всего, это была безнадежная попытка договориться об условиях сдачи. Беспристрастный восточный христианский источник описывает, как «франкам угрожал голод, и они решили получить от Кербоги обещание амнистии при условии, что они отдадут ему город и удалятся в свою страну». В более поздней арабской хронике подтверждается эта версия, и говорится, что лидеры крестоносцев «написали Кербоге, попросив о безопасном проходе через его территорию, но он отказался, заявив: «Вам придется пробиваться с боем».

После этого стало ясно, что шансов благополучно покинуть Антиохию нет. Осознав, что их единственная надежда – открытое сражение, и не важно, насколько мала возможность победы, латиняне начали готовиться к последней самоубийственной схватке. По словам одного из них, они решили, что лучше погибнуть в бою, чем стать жертвой голода и болезней»[49 - Matthew of Edessa. P. 171; Ibn al-Athir. Vol. 1. P. 16; Albert of Aachen. P. 320.].

В те последние дни христиане делали все, что могли. Ритуальные шествия, исповеди, причастия – все это делалось для духовного очищения. А тем временем Боэмунд, теперь ставший главнокомандующим армией, приступил к составлению плана сражения. На бумаге положение франков было безнадежным. Они были в меньшинстве – крестоносцев теперь насчитывалось не более 20 тысяч, в том числе женщин и стариков. Элитная сила – конные рыцари – перестала быть таковой, лишившись боевых коней. Многие рыцари воевали верхом на вьючных животных или в пешем строю. Даже немецкий граф Харман из Диллингена, некогда гордый и очень богатый крестоносец, был вынужден ехать на осле, причем таком маленьком, что ноги графа волочились по земле. Боэмунду пришлось выработать стратегию, основанную на действиях пехотинцев, чтобы ударить по врагу с максимальной скоростью и силой.

Несмотря на свои гигантские размеры, армия Кербоги имела два потенциально слабых места: основные ее силы все еще оставались на некотором расстоянии к северу – войска, окружавшие Антиохию, были сравнительно немногочисленными. И людям Кербоги не хватало единства, даваемого сознанием общего дела. Их связывала лишь видимость союза. Начни мусульмане терять уверенность в своем генерале, развал был бы неминуемым.

К 28 июня крестоносцы были готовы к бою. На рассвете они стали выходить из города, а священнослужители, стоя у стен, возносили молитвы Господу. Люди считали, что идут на смерть. Боэмунд предпочел неожиданно появиться из ворот Моста, пересечь Оронт и схватиться с мусульманами на равнине. Если крестоносцы не хотели тотчас быть остановленными и перебитыми, скорость и сплоченность были жизненно важны. Когда ворота открылись, передовой отряд латинских лучников выпустил «залп» стрел, чтобы отбросить противника и расчистить себе дорогу через мост. Затем франки вышли вперед четырьмя сплоченными боевыми группами, развернулись в полукруг и устремились на мусульман.

Как только открылись ворота Моста, Кербога, находившийся в главном лагере, был предупрежден – над занятой мусульманами цитаделью подняли черный флаг. В этот момент он мог ввести в действие свои главные силы, надеясь захватить крестоносцев на выходе из города и уничтожить их боевой порядок. Но он заколебался. И вовсе не потому, что, как позднее утверждала легенда, был слишком увлечен игрой в шахматы. Скорее Кербога надеялся нанести решающий удар, позволив франкам развернуться за пределами города, чтобы он мог покончить со всеми разом, и тем самым привести осаду Антиохии к триумфальному завершению. Такая стратегия имела некоторые плюсы, но требовала исключительного хладнокровия. Но как раз когда генерал должен был не двигаться с места, позволив противнику выдвинуться вперед, чтобы вступить в бой на территории по выбору мусульман, он сорвался. Чувствуя, что франки получают мимолетное преимущество в схватке перед городом, он бросил всю свою армию в паническое неорганизованное наступление.

Выбор времени не мог быть худшим. Франки отразили ряд контратак мусульман, блокировавших Антиохию, включая потенциально смертельное нападение тыловых войск, оставленных охранять южные ворота Святого Георгия. Потери росли, но Боэмунд тем не менее наступал, чтобы захватить инициативу, и сопротивление мусульман начало слабеть. Главные силы Кербоги прибыли, как раз когда сражение приняло иной оборот. Потрясенные тем, что не смогли победить предположительно обессиленную армию франков, мусульмане, сражавшиеся возле ворот Моста, обратились в бегство. По пути они столкнулись с сомкнутыми рядами своих наступающих товарищей, вызвав хаос. В этот определяющий момент боя Кербога не сумел собрать и организовать своих людей. Боевой порядок окончательно разрушился, и один за другим мусульманские отряды начали отступать. Шок от неукротимой решимости франков выявил скрытую разобщенность мусульманской армии. Мусульманский хронист позднее написал: «Франки, хотя и были в состоянии крайней слабости, наступали в боевом порядке против армий ислама, которые находились на вершине силы и имели многократное численное преимущество. Франки сломили ряды мусульман и рассеяли их»[50 - Ibn al-Qalanisi. P. 46. О битве при Антиохии см.: France J. Victory in the East. P. 280–296; Asbridge T.S. The First Crusade. P. 232–240.].

Потери мусульман были ничтожными, и все же Кербога был вынужден с позором отступить. Бросив сокровища своего лагеря, он бежал в Месопотамию. Видя, как обернулись события, сдался мусульманский гарнизон Антиохийской цитадели. Огромный город теперь находился полностью в руках латинян. Христиане добились ошеломляющей победы. Никогда раньше Крестовый поход не был так близок к гибели, и все же, вопреки всем ожиданиям, христианство одержало триумфальную победу. Неудивительно, что многие видели в этом руку Господа, и сразу появились многочисленные сообщения о всякого рода чудесах. В одном месте целая армия христианских мучеников, одетых в белое, вышла из горы на помощь франкам. В другом – Раймунд Агилерский сам нес Святое копье в отряде южных франков, который возглавил епископ Адемар. Позднее говорили, что вид святой реликвии парализовал Кербогу. С этими Божественными вмешательствами или без них набожность все равно играла центральную роль во всех событиях. Крестоносцы, безусловно, сражались в атмосфере глубокой духовной убежденности и поддерживались священнослужителями, которые шли вместе с ними, читая молитвы. Прежде всего, чувство общей благочестивой миссии, объединенное с примитивным отчаянием, связавшее латинян во время этого ужасного сражения, позволило им устоять и отбросить страшного врага.

Задержка и раздробление сил

Сразу после этого чудесного успеха появились надежды на быстрое и триумфальное завершение Крестового похода. И так уже экспедиция утратила направление и движущую силу, пока ее лидеры спорили относительно сирийских трофеев. Летняя жара вызвала эпидемию, и многие крестоносцы, пережившие ужасные лишения предшествующих месяцев, теперь умерли от болезни. Неведомая зараза не пощадила даже знать, и 1 августа умер папский легат Адемар, епископ Пюи.

В это время среди крестоносцев велся ожесточенный спор относительно будущего Антиохии, остановивший продвижение к Палестине. Боэмунд требовал город для себя. Ведь это он организовал падение Антиохии, его флаг развевался над городскими стенами на рассвете 3 июня. За несколько часов до поражения Кербоги он укрепил позицию франков, лично взяв под контроль цитадель, хотя Раймунд Тулузский делал все, чтобы опередить его. Боэмунд требовал, чтобы остальные лидеры похода признали его безусловные права на город, несмотря на обещание, которое все они дали византийскому императору. Помня о том, что Алексей покинул их в Филомелиуме, большинство уступило, но снова в оппозиции оказался Раймунд, напомнив об обязательствах экспедиции перед греками. Посему в Константинополь было отправлено посольство с предложением императору лично предъявить свои права на Антиохию, тот не появился, и дело зашло в тупик.

Боэмунда часто изображают злодеем, его жадность и честолюбие противопоставляются беззаветной преданности справедливости и идеалам крестоносного движения Раймунда. Хотя Боэмунд, безусловно, преследовал и личные цели тоже, ситуация была вовсе не так уж проста. В отсутствие греческого подкрепления один из франкских князей должен был остаться в Сирии, чтобы управлять Антиохией и командовать ее гарнизоном, иначе окажется, что франкская кровь за ее освобождение пролилась напрасно. С одной стороны, крестоносцам вроде бы повезло в том, что Боэмунд пожелал взвалить эту ношу на себя, отказавшись от немедленного продолжения своего паломничества в Иерусалим. В то же время альтруистическая репутация Раймунда Тулузского не выдерживает внимательного рассмотрения. Возможно, он действительно хотел передать Антиохию Византии, но ему также не были чужды мечты о власти. Всю оставшуюся часть похода поведение графа подчинялось двум сплетенным, но иногда конфликтующим между собой устремлениям: желанию подыскать для себя собственные владения в Леванте и сопутствующему желанию стать общепризнанным лидером крестоносцев.

Имея в виду эту последнюю цель, Раймунд всячески поддерживал тесную связь с провидцем Пьером Бартелеми и культом Святого копья. Вдохновленный тем, что он посчитал истинной верой в святую реликвию, провансалец взял Пьера под свое крыло и стал главным сторонником подлинности копья. В последующие месяцы, когда крестоносцы оглядывались назад и вспоминали о драматических событиях второй осады Антиохии и их чудесной победе над Кербогой, Раймунд и его сторонники всемерно насаждали идею о том, что именно Святое копье сыграло решающую роль в успехе франков. В то же время Пьер продолжал рассказывать о новых видениях и довольно скоро стал выступать в роли самозваного глашатая Бога. Согласно пророчеству крестьянина, святой Андрей открыл ему, что «Господь дал копье графу», чтобы выделить Раймунда как лидера Первого крестового похода[51 - Raymond of Aguilers. P. 75; Morris C. Policy and vision: The case of the Holy Lance found at Antioch / War and Government in the Middle Ages: Essays in honour of J.O. Prestwich. Ed. J. Gillingham and J.C. Holt. Woodbridge, 1984. P. 33–45.].

В августе эволюция культа копья и сопутствующее развитие политической карьеры Раймунда приняли довольно-таки мрачный оборот. При жизни Адемар, епископ Пюи, выражал сомнения в аутентичности копья. Но ровно через два дня после смерти папского легата Пьер Бартелеми объявил, что ему явился дух Адемара, и начался процесс причисления его к лику святых. Епископ был похоронен в базилике Святого Петра, в той самой яме, где было найдено Святое копье. Физическое соединение двух культов – весьма ловкий ход, ничего не скажешь – еще более укрепилось, когда Пьер начал передавать «слова» Адемара из загробного мира. Оказывается, теперь он признал, что копье подлинное, и его душа подверглась суровому наказанию за грех, который он совершил, усомнившись в реликвии. Помимо резкой перемены взглядов на Святое копье, дух епископа начал поддерживать политические амбиции графа Раймунда. Довольно скоро Адемар «объявил», что его бывшие вассалы должны всемерно поддержать графа и Раймунду следует поручить избрание нового духовного лидера экспедиции.

Сирийское лето тянется долго, и в конце концов культ Святого копья получил широкое распространение. Вместе с ним выросла популярность и влияние Пьера Бартелеми и Раймунда Тулузского. Но при этом в начале осени графу так и не удалось вытеснить Боэмунда из Антиохии, да и открыто объявить себя лидером Крестового похода у него не было оснований. Для достижения своих целей Раймунду требовалось больше рычагов. С конца сентября он провел несколько кампаний на плодородном плато Суммак, расположенном на юго-востоке. Эти операции часто неверно представлялись то экспедициями за продовольствием, то попытками инициировать наступление на Палестину. Но в действительности целью Раймунда было создание собственного независимого анклава, способного противостоять и создавать угрозу для Боэмунда в Антиохии.

Часть этого процесса включала захват Маррата, главного города региона. Он сдался после тяжелой зимней осады, и Раймунд быстро начал программу его христианизации, переделал мечети и создал гарнизон. Но через некоторое время линии снабжения латинян были прерваны, и беднейшие сторонники графа начали голодать. В это время имела место одна из самых страшных реалий Крестового похода. По словам одного франка, «наши люди страдали от ужасного голода. Я содрогаюсь, говоря об этом, но многие, доведенные до отчаяния голодными муками, отрезали куски плоти от трупов сарацин. Это мясо они готовили и съедали, даже не давая ему достаточно прожариться».

Латинский свидетель записал, что «это зрелище вселяло отвращение и в крестоносцев, и в посторонних людей». И хотя неприятно признавать этот леденящий душу акт варварства, который осуждали даже франкские хронисты, он принес латинянам некоторую кратковременную выгоду. Репутация дикарей, которой латиняне пользовались у сирийских мусульман, получила видимое подтверждение, и в последующие месяцы многие местные эмиры стремились вступить в переговоры со своими ужасными противниками, а не подвергаться риску физического уничтожения[52 - Fulcher of Chartres. P. 266–267; Raymond of Aguilers. P. 101; Asbridge T.S. The principality of Antioch and the Jabal as-Summaq / The First Crusade: Origins and Impact. Ed. J.P. Phillips. Manchester, 1997. P. 142–152. Для альтернативного чтения об этих событиях см.: Hill J.H. and L.L. Raymond IV, Count of Toulouse. P. 85—109; France J. The crisis of the First Crusade from the defeat of Kerbogha to the departure from Arqa / Byzantion. Vol. 40. 1970. P. 276–308.].

Тем временем месяцы проходили в бездействии, латинские лидеры продолжали заседать, но так ничего и не решили относительно Антиохии. Настроения обычных крестоносцев начали меняться. С их стороны началось давление на лидеров. Люди считали, что пора бы уже решить свои разногласия и сосредоточиться на изначальной цели экспедиции. Ситуация достигла критической точки в начале января 1099 года, акциями гражданского неповиновения. Обеспокоенные тем, что даже Раймунд Тулузский, воин Святого копья, предпочел оспаривать контроль в Сирии, а не двигаться на Иерусалим, толпа простых франков начала голыми руками уничтожать фортификационные сооружения Маррата, камень за камнем разбирая стены. Столкнувшись с таким резким протестом, Раймунд наконец осознал, что не может возглавить Крестовый поход и править в Антиохии одновременно. 13 января он сделал символический жест – вышел на юг из Маррата босой, одетый просто, словно кающийся грешник, оставив город и надежды на завоевание. А Боэмунд остался в Антиохии. Мечта стать независимым правителем города наконец воплотилась в жизнь, но его честолюбие стало одной из причин многомесячной задержки Крестового похода и, что еще важнее, нанесло ощутимый и долговременный ущерб отношениям латинян с Византийской империей.

Сделав выбор в пользу священной войны, Раймунд обеспечил себе широкую общественную поддержку и на какое-то время стал общепризнанным лидером крестоносцев. Он сделал хорошо просчитанный шаг, использовав звонкую монету, чтобы гарантировать одобрение его новой кампании другими лидерами. Не всех можно было подкупить – Годфруа Буйонский, к примеру, остался в стороне. Но Роберт Нормандский и даже Танкред теперь перенесли свою преданность на провансальца за 10 тысяч и 5 тысяч солидов [золотых монет] соответственно. Они, как и многие другие христиане, пошли на юг в сторону Ливана.

Первенство Раймунда Тулузского теперь было обеспечено и так бы и осталось, если бы он продолжал думать только о достижении Иерусалима. В действительности, однако, под внешним налетом благочестия граф продолжал вынашивать замысел создания нового провансальского владения на Востоке. В середине февраля 1099 года он привлек крестоносцев к ненужной и абсолютно бесполезной осаде маленькой ливанской крепости Арка и попытался запугать соседний мусульманский городок Триполи, чтобы заставить его повиноваться. Официально причиной остановки стала необходимость дать крестоносцам, все еще остававшимся в районе Антиохии, включая Годфруа Буйонского, догнать экспедицию. Но даже когда это было сделано, граф наотрез отказался двигаться дальше на юг. В осаде Арки прошло два месяца, массы начали волноваться, и в это время престижу Раймунда был нанесен серьезный удар.

Близкая связь графа с Пьером Бартелеми и Святым копьем способствовала обеспечению его признания как лидера Крестового похода. Но со временем Пьер стал чрезвычайно ненадежным союзником, учитывая крайности и непредсказуемость его видений. К весне 1099 года его бред стал вовсе уж фантастичным, и, когда в начале апреля он сообщил, что Христос лично проинструктировал его проследить за немедленной казнью тысяч «грешных» крестоносцев, чары окончательно рассеялись. Неудивительно, что теперь люди позволяли себе открыто высказывать сомнения в самозваном пророке и реликвии, которую он якобы нашел. Критиков возглавлял норманнский священнослужитель Арнульф из Шока, желающий восстановить влияние уроженцев Северной Франции среди крестоносцев.

Вероятно убежденный в реальности своего дара, Пьер добровольно вызвался пройти потенциально смертельное испытание огнем, чтобы доказать свою честность и подлинность копья. Он четыре дня постился, чтобы очистить душу перед испытанием. Затем в Страстную пятницу перед толпой крестоносцев, одетый лишь в простую тунику и со Святым копьем в руках Пьер по собственной воле вошел в огонь – горящие «ветки оливы, сложенные в две кучи, высотой четыре фута, длиной тринадцать футов, один фут между ними».

О том, что произошло дальше, существуют разные рассказы. Сторонники Пьера утверждали, что он появился из огня невредимым, но был раздавлен возбужденной толпой зрителей. Другие, более скептично настроенные наблюдатели, описывали, как: «Тот, кто нашел копье, быстро пробежал через огонь, чтобы доказать свою честность, как он и требовал. Когда мужчина появился из пламени, все увидели, что он виновен, потому что кожа его была обожжена, и все знали, что внутри он был смертельно ранен. Это доказал исход – на двенадцатый день он умер, терзаемый муками совести».

Как бы то ни было, Пьер Бартелеми умер от ран, полученных им в день испытания. Его гибель пошатнула веру в пророчества и поставила под большое сомнение подлинность Святого копья. Все это нанесло серьезный удар по репутации графа Раймунда. Он всячески старался удержать власть, и в начале мая, когда даже его самые близкие сторонники, выходцы с юга Франции, потребовали продолжения марша на юг в Палестину, он был вынужден отступить, оставить Арку и свои ливанские планы. Когда франки 16 мая 1099 года вышли из Триполи, период главенства провансальца в Крестовом походе завершился. Отныне и впредь Раймунду приходилось в лучшем случае делить власть с другими лидерами. Наконец, после десятимесячной задержки, лишившись изрядной части иллюзий, первые крестоносцы начали продвижение к Святому городу Иерусалиму[53 - Raymond of Aguilers. P. 120–124, 128–129; Fulcher of Chartres. P. 238–241.].

Глава 3. Святой город

Когда началась завершающая часть Крестового похода – марш на Иерусалим, крестоносцы были одержимы идеей безотлагательности этого мероприятия. Были отброшены все мысли о захвате других городов и портов, мимо которых они проходили, двигаясь по Ливану и Палестине. Франки желали во что бы то ни стало наконец завершить свое паломничество в Святой город, и потому шли быстро. Не только набожность подгоняла их. Свою роль сыграла и стратегическая необходимость. Еще весной во время осады Арки снова возник вопрос дипломатических отношений с Египтом, когда латинские эмиссары, отправленные к визирю аль-Афдалю годом раньше, вернулись к экспедиции в компании представителей Фатимидов. За прошедшее время многое изменилось. Использовав для собственной выгоды страх, потрясший суннитский сельджукский мир после поражения Кербоги в Антиохии, аль-Афдаль в августе 1098 года захватил Иерусалим у турок. Радикальные изменения в балансе ближневосточных сил подтолкнули лидеров крестоносцев к поиску урегулирования с Фатимидами, предлагая раздел завоеванной территории в обмен на права на Святой город. Но переговоры прервались, когда египтяне наотрез отказались уступить Иерусалим. Это оставило франков перед лицом нового врага в Палестине и заставило спешить. Теперь крестоносцам надо было пройти оставшиеся 200 миль (322 км) с максимальной скоростью, чтобы успеть до того, как аль-Афдаль сумеет собрать армию и перехватить их по пути или многократно усилит укрепления Иерусалима.

Продвижение крестоносцев вдоль средиземноморского берега облегчалось готовностью местных полунезависимых мусульманских правителей заключить краткосрочные перемирия. Некоторые даже позволяли им покупать на своих базарах продовольствие и прочее снабжение. Молва о непобедимости латинян после Антиохии и Маррата разнеслась далеко, и эти эмиры всеми силами старались избежать конфронтации. Проходя мимо таких крупных городов, как Тир, Акра и Кесария, франки встречали только ограниченное сопротивление и с большим облегчением обнаружили ряд узких береговых ущелий неохраняемыми. В конце мая экспедиция повернула в глубь территории на Арсуф, выбрав прямой путь через равнины и вверх на Иудейские холмы. Крестоносцы ненадолго остановились лишь в районе Рамлы, последнего бастиона на пути в Святой город, но обнаружили его покинутым Фатимидами. Наконец, 7 июня 1099 года они увидели Иерусалим. Латинский современник написал, что «все люди залились счастливыми слезами, потому что подошли так близко к святому месту. Ради этого они перенесли много трудностей, преодолели страшные опасности, их косила смерть, мучил голод». Бездействие аль-Афдаля позволило экспедиции проделать путь на юг из Ливана меньше чем за месяц[54 - Albert of Aachen. P. 402.].

В небесах и на земле

Преодолев за три года путь в 2 тысячи миль (3220 км), крестоносцы достигли Иерусалима. Этот древний город, священное сердце христианства, был весь пропитан религией. Для франков это было самое святое место на земле, место, где страдал Христос. За его высокими стенами стояла церковь Гроба Господня, возведенная в IV веке при римском императоре Константине, чтобы огородить предполагаемую территорию Голгофы и могилы Иисуса. Эта святыня включала в себя самую сущность христианства: распятие, искупление и воскрешение. Тысячи крестоносцев пришли сюда из Европы, чтобы вернуть себе эту церковь, – многие верили, что, если земной город Иерусалим будет возвращен христианам, он станет единым целым с небесным Иерусалимом, христианским раем. Появилось множество пророчеств о скором конце света и наступлении Страшного суда, окружив экспедицию латинян апокалиптической аурой.

Но за более чем трехтысячелетнюю историю Иерусалим неразрывно слился с двумя другими мировыми религиями – иудаизмом и исламом. У этих вер тоже многое было связано с городом. Особо почитаемой была Храмовая гора – Haram as-Sharif – расположенный на возвышенности комплекс, включающий Купол Скалы и мечеть Аль-Акса. К ним примыкает Стена Плача. Для мусульман это был город, откуда Мухаммед вознесся на небо, третий по святости в исламском мире. Но здесь был и центр Израильского царства, где Авраам предложил в жертву своего сына, и было построено два храма.

Так же как и сегодня, Иерусалим в Средние века стал средоточием конфликта из-за своей непревзойденной святости. Тот факт, что он имел огромное религиозное значение для представителей трех разных религий, каждая из которых верила, что имеет неотъемлемые исторические права на город, означал, что он неизбежно станет полем сражения.

Предстоящая задача

Теперь перед Первым крестовым походом стояла невыполнимая задача – завоевание одного из самых укрепленных городов мира. Даже сегодня, несмотря на беспорядочность городской застройки, Иерусалим передает неповторимое величие прошлого, поскольку в его центре находится Старый город, окруженный оттоманскими стенами, очень похожими на те, что стояли здесь в XI веке. Если смотреть с вершины Масличной горы на востоке и не обращать внимания на суету и неразбериху XXI века, перед нами предстанет великий город, каким его видели франки в XI веке.

Иерусалим стоял изолированно среди Иудейских холмов на небольшой возвышенности, окруженный на востоке, юго-востоке и западе глубокими равнинами, внутри устрашающей стены длиной две с половиной мили (4 км), высотой шестьдесят футов (18 м) и толщиной десять футов (3 м). По сути, город мог быть атакован только с плоского участка на севере и юго-западе, но здесь стены были укреплены второй стеной и рядом сухих рвов. Внутрь вели пять ворот, каждые с двумя башнями. В Иерусалиме также было две крепости. В северозападном углу располагалась грозная Четырехугольная башня, а в середине западной стены возвышалась башня Давида. Латинский хронист написал, что эта грозная цитадель была «построена из больших квадратных камней, соединенных расплавленным свинцом». Он же заметил, что при условии «хороших запасов продовольствия и боеприпасов для солдат пятнадцать или двадцать человек могли защитить ее от любого нападения»[55 - Fulcher of Chartres. P. 281–292. О средневековом Иерусалиме см.: Boas A.J. Jerusalem in the Time of the Crusades. London, 2001; Prawer J. The Jerusalem the crusaders captured: A contribution to the medieval topography of the city / Crusade and Settlement. Ed. P.W. Edbury. Cardiff, 1985. P. 1—16; France J. Victory in the East. P. 333–335, 337–343.].

Как только крестоносцы прибыли к Иерусалиму, стал очевидным раскол в их рядах: армии разделились на две. После осады Арки популярность Раймунда Тулузского уменьшилась, и теперь, покинутый даже Робертом Нормандским, граф пытался удержать хотя бы франков с юга. Раймунд расположил своих людей на горе Сион, к юго-западу от города, откуда угрожал Сионским воротам. Новый вождь похода Годфруа Буйонский тем временем осадил город с севера. Его люди стояли между Четырехугольной башней и воротами Святого Стефана. Пользуясь поддержкой Арнульфа из Шока, священнослужителя, активно способствовавшего дискредитации Святого копья, Годфруа выступал в союзе с двумя Робертами и Танкредом. С точки зрения стратегии разделение войск имело некоторые достоинства, поскольку Иерусалим мог подвергнуться нападению с двух сторон, но оно также было результатом растущих разногласий.

Это не могло не тревожить, потому что франки не могли позволить себе длительной осады Иерусалима, как это было в Антиохии. Большая длина городских стен означала, что, учитывая ограниченные людские ресурсы франков, эффективная блокада невозможна. К тому же немаловажным был вопрос времени. Крестоносцы пошли на большой, хотя и, вероятно, необходимый риск, двигаясь из Ливана с большой скоростью и не останавливаясь, чтобы обезопасить тыл или создать надежную сеть снабжения. Теперь они находились в сотнях миль от ближайших союзников, были практически отрезаны от подкрепления, логистической поддержки и возможности бежать. И все это время они знали, что аль-Афдаль поспешно собирает силы Фатимидов, чтобы использовать их для освобождения Святого города и уничтожения христиан. Почти самоубийственная дерзость наступления латинян не оставила им выбора. Им оставалось только пробиться в город, и сделать это раньше, чем подойдет египетская армия.

На этой завершающей стадии экспедиции франки могли выставить около 15 тысяч закаленных в боях воинов, в том числе 1300 рыцарей, но эта армия была лишена материальных ресурсов, необходимых для ведения осады. Общий размер городского гарнизона был франкам неизвестен, но они понимали, что воинов в нем не одна тысяча и определенно присутствует элитное ядро из хотя бы 400 египетских кавалеристов. Правитель Иерусалима из Фатимидов Ифтикар ад-Даула тем временем усердно готовился к нападению – опустошал окружающую территорию, отравлял воду в колодцах, валил деревья и изгонял местное христианское население, опасаясь предательства. 13 июня, через шесть дней после прибытия, крестоносцы начали первый штурм. Мусульмане ожесточенно сопротивлялись. В это время у франков была только одна осадная лестница и жалкий арсенал, но отчаяние и пророчество отшельника, встреченного ими на Масличной горе, побудили их начать штурм. На самом деле Танкред, возглавивший атаку на северо-западе, нанес такой яростный удар, что едва не достиг успеха. Успешно установив свою единственную осадную лестницу, латиняне устремились вверх по стене, но первый же человек, ухватившийся за верх стены, лишился рук, отрубленных мощным ударом мусульманского меча. Атака захлебнулась.

После этого франкские лидеры пересмотрели стратегию и решили отложить штурм до того, как будут построены эффективные осадные машины. Начался отчаянный поиск материалов. Одновременно с этим крестоносцы ощутили влияние жаркого палестинского лета. Правда, на некоторое время продовольствие перестало быть главной проблемой, поскольку из Рамлы доставили зерно. Но решимость франков существенно ослабляла нехватка воды. Поскольку все близлежащие источники питьевой воды были отравлены, христианам приходилось уходить все дальше и дальше от места своего расположения. Один латинянин мрачно вспоминал: «Ситуация была настолько тяжелой, что, когда кто-нибудь приносил в лагерь грязную воду в сосудах, он мог получить за нее любую цену, а если кто-то желал получить чистую воду, за пять или шесть центов он не мог получить ее достаточное количество, чтобы утолять жажду в течение дня. О вине вообще почти никогда не вспоминали». Как-то раз один бедняга умер, выпив болотную воду, зараженную пиявками[56 - Raymond of Aguilers. P. 139—41; Albert of Aachen. P. 410–412. Об осаде Иерусалима см.: France J. Victory in the East. P. 332–355; Rogers R. Latin Siege Warfare. P. 47–63; Asbridge T.S. The First Crusade. P. 298–316.].

К счастью для крестоносцев, как раз когда все это началось, прибыла совершенно неожиданная помощь. В середине июня в Яффу, ближайший порт к Иерусалиму, пришел флот из шести генуэзских судов. Его экипаж, в котором были искусные мастера, направился к Святому городу, чтобы присоединиться к его осаде. Люди несли такие остро необходимые вещи, как веревки, молотки, гвозди, топоры, мотыги и резаки. Одновременно лидеры крестоносцев, раздобыв у местных христиан полезные сведения, обнаружили неподалеку леса и стали возить древесину на верблюдах в лагерь. Так перспективы франков изменились в лучшую сторону – они приступили к строительству осадных машин. В течение следующих трех недель они активно сооружали осадные башни, катапульты, тараны и лестницы, почти не прерываясь на отдых, но внимательно следя за окрестностями – ведь в любой момент могла подойти армия аль-Афдаля. А в Иерусалиме Ифтикар ад-Даула ждал прибытия хозяина, одновременно надзирая за постройкой собственных метательных машин и укреплением стен и башен.

Ведя подготовительные работы, и осажденная и осаждающая стороны прерывались только для того, чтобы обменяться подрывающими моральный дух актами варварства. Мусульмане регулярно затаскивали на городские стены деревянные кресты, которые на глазах крестоносцев оскверняли – плевали и мочились на них. Со своей стороны, франки организовывали публичные казни, обычно обезглавливая пленных мусульман на глазах иерусалимского гарнизона. Во время одного из наиболее отвратительных эпизодов крестоносцы довели эту тактику до крайности. Поймав в своем лагере мусульманского лазутчика, франки решили забросить его обратно в город, как они уже делали с другими жертвами во время предыдущих блокад. Но только, если верить воспоминаниям одного из христиан, в этот раз несчастный пленник был еще жив. «Его положили в катапульту, но он оказался для нее слишком тяжелым и далеко не улетел. Рухнув на острые камни у стены, он сломал шею и другие кости и, как говорили, вскоре умер»[57 - Raymond of Aguilers. P. 141–142; Albert of Aachen. P. 422.].

В начале июля, когда сооружение осадных машин близилось к завершению, франки получили сообщение, что войско Фатимидов уже почти собрано, и необходимость в быстрой победе стала еще более настоятельной. В этот момент отчаяния духовное откровение снова подняло боевой дух и придало экспедиции уверенность в Божественном одобрении. Провансальский священник-прорицатель Пьер Дезидериус предсказал, что Святой город падет, если крестоносцы до начала штурма пройдут трехдневную процедуру ритуального очищения. Как и в Антиохии, последовала серия проповедей, публичных покаяний и месс. Армия даже прошла в торжественной процессии – все были босыми – вокруг городских стен с пальмовыми ветвями в руках, хотя фатимидский гарнизон не проявил уважения к этому ритуалу и обстреливал христиан из луков. К концу второй недели июля, завершив строительство осадных машин и укрепив свой дух, Крестоносцы были готовы к атаке.

Штурм Иерусалима

Штурм начался на рассвете 14 июля 1099 года. На юго-западной стороне Раймунд Тулузский и его провансальцы находились на горе Сион, а герцог Годфруа, Танкред и другие латиняне занимали плато к северу от города. Когда зазвучали сигналы к атаке, это был призыв к франкам на обоих фронтах. Мусульманские солдаты, выглянув в тусклых предрассветных сумерках через северный парапет, поняли, что их провели. Годфруа и его люди три предшествующие недели сооружали большую осадную башню прямо перед Четырехугольной башней. Наблюдая, как этот трехэтажный монстр день ото дня поднимается на высоту около шестидесяти футов (18 м), мусульмане, естественно, стали укреплять свои оборонительные сооружения в северо-западной части города. Именно на это надеялся Годфруа. Его осадная башня на самом деле была построена с секретным технологическим усовершенствованием: ее можно было разобрать на несколько переносных секций и потом быстро собрать в другом месте. Ночью с 13 на 14 июля герцог под покровом темноты перенес сооружение на полмили (800 м) к востоку и установил за Дамасскими воротами, угрожая теперь совсем другому участку стены. Согласно воспоминаниям одного крестоносца, «сарацины были как громом поражены, увидев на следующее утро новые позиции наших машин и палаток. <…> Два фактора мотивировали перемену позиции. Плоская поверхность обеспечивала лучший подход к стенам нашим военным машинам, а из-за удаленности и слабости этого участка сарацины оставили его неукрепленным».

Обманув противника, Годфруа должен был прежде всего прорваться через низкую внешнюю стену, которая защищала главную северную зубчатую стену, потому что без этого его гигантская осадная башня не могла быть использована против собственно города. Франки сконструировали исполинский, обитый железом боевой таран, чтобы с его помощью пробиться сквозь внешние оборонительные сооружения, и теперь под прикрытием огня баллист латинян несколько десятков крестоносцев тащили это орудие вперед, не обращая внимания на обстрел мусульман. Даже установленный на колесную платформу таран был невероятно неуклюжим, но через несколько часов упорного труда его все же удалось установить в боевую позицию. Один мощный удар, и он врезался во внешнюю стену, проделав крупную брешь. В действительности таран продвинулся очень далеко вперед, и мусульманским воинам показалось, что он может угрожать и главным стенам, поэтому они стали поливать его «огнем, зажженным от серы, смолы и воска» и подожгли его. Сначала крестоносцы бросились к своему оружию, чтобы погасить пламя, но Годфруа быстро понял, что обуглившиеся остатки тарана блокируют продвижение осадной башни. Поэтому тактика обоих противников изменилась на противоположную – ситуация стала почти комичной. Латиняне пытались сжечь собственное орудие, а мусульмане – спасти его от огня, поливая водой со стены. В результате христиане одержали верх, и в конце дня им удалось преодолеть первую линию защиты, открыв путь для лобовой атаки на главные стены.

На юго-западе города на горе Сион провансальцы добились меньшего успеха. Этот сектор иерусалимской стены был укреплен сухим рвом, а не куртиной, и в течение предшествующих недель Раймунд Тулузский установил плату размером в один пенни за каждые три камня, брошенные в яму, чтобы ее заполнить, тем самым обеспечив быструю нейтрализацию этого препятствия. В то же время он следил за сооружением собственной колесной осадной башни, и 14 июля, во взаимодействии с наступлением Годфруа, была использована и эта колоссальная боевая машина. Продвигая ее к стене, франки попали под обстрел. Считая, что главный удар франки нанесут с горы Сион, Ифтикар ад-Даула сосредоточил оборонительный огонь именно в этом месте. Латинский свидетель описывал, как «камни с катапульт летели по воздуху, а стрелы сыпались, словно град», в то время как двигающаяся осадная башня подверглась обстрелу очень эффективными огненными бомбами – «окутанные запаленной смолой воск и сера, пакля и тряпки, скрепленные гвоздями, так что они вонзаются в то, куда бомба попадает». Так и не сумев подойти к стенам, с наступлением темноты Раймунд с позором отступил[58 - Raymond of Aguilers. P. 146–148; Albert of Aachen. P. 416.].

И защитники, и атакующие франки провели тревожную ночь, и утром сражение возобновилось. Южные франки снова принялись двигать вперед свою осадную башню, но через несколько часов мусульманам улыбнулась удача, провансальская башня загорелась и начала разваливаться. Наступление прекратилось, люди Раймунда отошли обратно к горе Сион, «чувствуя усталость и безнадежность». Но сам факт, что гарнизон Фатимидов столкнулся с штурмом на двух фронтах, растянул ресурсы мусульман, и северные стены стали уязвимее. Там на второй день штурма Годфруа и его люди достигли важного успеха. Пробив внешнюю стену, они теперь притащили свою осадную башню к пробоине, за которой находились главные стены. Небо потемнело от яростного обмена стрелами и метательными снарядами, а высокое сооружение, наполненное франками, все приближалось. Потери были огромными. Латинский хронист вспоминал, что «смерть постоянно присутствовала среди обеих сторон». Находясь на верхнем этаже башни, чтобы руководить операцией, Годфруа подвергал свою жизнь ужасной опасности. В какой-то момент выпущенный из баллисты камень практически обезглавил крестоносца, стоявшего рядом с ним.

Брошенные катапультами огненные бомбы врезались во франкскую башню, но она была защищена скользкими экранами из переплетенных шкур, не загоралась и медленно двигалась вперед. Наконец около полудня она прошла через пробоину во внешних укреплениях, от которых франки находились теперь в нескольких ярдах. Обе стороны вели ожесточенный обстрел. В этот момент мусульмане предприняли последнюю попытку остановить штурм, применив свое «секретное оружие». Они приготовили колоссальное деревянное бревно, пропитанное горючим материалом, сходным с греческим огнем (сложное вещество, основанное на керосине), который нельзя погасить водой. Это бревно подожгли и сбросили со стены перед осадной башней Годфруа – получился огненный барьер. К счастью для франков, они знали от местных христиан об одной особенности этого ужасного негасимого огня. Оказывается, его можно погасить уксусом. Поэтому в башне у Годфруа были приготовлены винные бурдюки с уксусом, которые тотчас были использованы для ликвидации огненного препятствия. Франки на земле убрали потухшее бревно, и путь вперед был свободен.

Успех христианского наступления был развит захватом плацдарма на вражеском бастионе. Огромная высота башни давала франкам важное преимущество (в этом месте высота главных стен достигала пятидесяти футов [15 м]) – Годфруа и его люди, находясь на верхнем этаже, могли обрушить на защитников сильный огонь сверху вниз. Внезапно в самый разгар кровопролитного сражения крестоносцы осознали: соседняя крепостная башня и часть стены горят. Используя зажигательные снаряды катапульты или горящие стрелы, франки сумели поджечь деревянную основу главной стены. Пожар произвел «столько дыма и огня, что никто из горожан не мог оставаться вблизи». Воины, защищавшие его стены в районе действия осадной башни крестоносцев, в панике отступили. Понимая, что они очень скоро вернутся, Годфруа отсек один из плетеных защитных экранов – получился переходной мост на городскую стену. Когда первая группа крестоносцев устремилась на стену, франки, находившиеся на земле, тоже бросились на штурм с осадными лестницами и стали взбираться наверх.

Как только Годфруа и его люди осуществили этот прорыв, мусульманская оборона Иерусалима с удивительной скоростью рухнула. Испуганные жестокостью крестоносцев, защитники северной части города, увидев франков на стене, бежали. Очень скоро весь гарнизон уже был в состоянии паники. Раймунд Тулузский все еще сражался на горе Сион, и его люди были на грани поражения, когда пришло сообщение о прорыве. Неожиданно мусульманские воины, которые лишь несколько мгновений назад сражались с отвагой и злостью, начали покидать свои позиции. Провансальцы, не теряя времени, ворвались в город, и началось его разграбление[59 - Raymond of Aguilers. P. 148–149; Fulcher of Chartres. P. 296–299.].