Невроз

Молчание, и затем:

– Нет, я ее не любил. Вернее, любил, но такой любовью, которая, по сути, является очень сильным эмоциональным переживанием, сродни аффекту. А когда это прошло (надо сказать, довольно быстро, ведь ничто так не отрезвляет пылких любовников, как совместная жизнь), возникла взаимная неприязнь. Что-то ушло, значит, что-то должно прийти, не так ли? Изгоняешь одного беса, на смену ему приходит легион.

– Эти сновидения пугали вас?

– Скорее, озадачивали. Какое-то время я всерьез задавался вопросом, не значит ли это, что мне нужно прикончить ее наяву. Сновидения... довольно загадочная штука, вы не находите? Они возникают спонтанно, без сознательного участия человека, и, в сущности, представляют собой непроизвольную психическую деятельность.

Пациент-интеллектуал, нахватавшийся специальных терминов. Да, дорогуша, ты еще хлебнешь с ним горя. Но пути назад уже нет. Как сказала Ольга: у него совершенно расстроены нервы. Человек с расстроенными нервами неизбежно сталкивается с проблемой адаптации. Он теряет ориентиры, а вместе с ними и способность адекватно реагировать на происходящее. Он не спит, не ест... Только сочиняет с утра до ночи свои неподражаемо жуткие, леденящие кровь истории. Работает как одержимый. Временами на него накатывают волны необъяснимого ужаса, и в такие минуты он не может находиться дома один. Он хватает пальто и выскакивает на улицу, где люди, а потом до утра бродит по улицам и мостам через каналы, напоминая неприкаянных нелюдей из рассказов Мэнли Уэйда Веллмана.

– В детстве вы часто видели сны?

– Постоянно. И очень рано начал их записывать. У меня были целые стопки тетрадей... – Грэм скорбно улыбнулся, покачав головой. – Они хранились в коробке под моей кроватью, пока добрейшая бабушка не отыскала их там и не отправила на помойку. Это была большая потеря для десятилетнего ребенка. Тогда-то я и решил, что в один прекрасный день сяду и напишу целую книгу (а может, и не одну) о том, что происходит ПО ТУ СТОРОНУ сознания. И не только напишу, но и заставлю все грамотное население планеты это читать. – Он улыбнулся шире. – Как видите, у меня получилось.

– Вы помните, когда и при каких обстоятельствах у вас впервые возник интерес к ТОЙ СТОРОНЕ?

– Боюсь, что нет. Видимо, он существовал всегда. Откуда берутся все эти образы, из которых складываются фантазии? Кто наделяет вымышленных женщин и мужчин характером, силой, темпераментом? Кто одушевляет их до такой степени, что они становятся почти живыми? Совершают поступки, отстаивают свою точку зрения. Откуда они приходят и куда уходят? Кто хозяин этого параллельного мира, и как мне туда попасть? В чем секрет?

– Вы делились с кем-нибудь своими соображениями по этому поводу? С родителями? С сестрой?

– Нет. Вернее, пробовал, но меня никто не понимал. Обнаружив, что любые разговоры на эту тему не вызывают у родителей ничего, кроме беспокойства и раздражения, я прекратил расспросы.

– Вы чувствовали привязанность к своим родителям?

– Вероятно. Как все дети.

– Я хочу уточнить: достаточно ли хороши они были для вас? Можете ли вы сказать, что вам повезло с родителями? Да или нет?

Несколько секунд он осмысливал вопрос, потом медленно покачал головой:

– Нет.

– Кажется, только что вы сделали одно очень неприятное открытие, – заметила Рита, не переставая следить за ним. – Не страшно. Не стоит застревать на одном месте, Грэм, давайте двигаться дальше.

Он машинально кивнул. По его лицу она догадалась, что до сегодняшнего дня он старательно избегал каких бы то ни было размышлений на эту тему – как раз потому, что привитое традиционным воспитанием уважение к родителям отнюдь не мешало ему в глубине души придерживаться убеждения, что он родился не в то время и не в том месте. Теперь, когда все это неожиданно всплыло на поверхность, он чувствовал себя как маленький мальчик, чей тайник под кроватью случайно обнаружила няня.

Однако нужно было не наслаждаться его замешательством, а немедленно прийти на помощь, иначе – уж в этом-то Рита ни капли не сомневалась – он не появится здесь больше никогда.

– Я знаю, недавно вы потеряли родителей. Возможно, в связи с этим некоторые из моих вопросов кажутся вам бестактными. Прошу меня извинить. Однако вам следует помнить, что у нас здесь не просто разговор за чашкой кофе, а сеанс психотерапии, который никогда не проходит безболезненно.

– О’кей. Я готов продолжать.

– Что именно в ваших родителях не устраивало вас больше всего? Их пугали ваши фантазии, это понятно. Они не могли дать ответов на занимавшие вас вопросы. Что еще?

– Так сразу и не скажешь. Все в целом, вероятно.

– Это чересчур расплывчатая формулировка, и так мы далеко не уедем. Они пытались контролировать каждый ваш шаг или, наоборот, предоставили вам полную свободу? Следили за вашей успеваемостью в школе? Интересовались, где и как вы проводите досуг?

– Естественно, они пытались меня контролировать, но это удавалось им лишь до тех пор, пока я не вышел из младшего школьного возраста. В дальнейшем это стало невозможно. Подобно большинству мальчиков из хороших семей, я очень рано овладел искусством виртуозного вранья, что позволяло мне в известном смысле жить двойной жизнью.

– А до того, как вы вышли из младшего школьного возраста и научились защищаться от вторжений в свое личное пространство, этот контроль извне сильно вас тяготил?

– Довольно сильно.

– Какую форму он принимал? Вас доставали нравоучениями? Лишали невинных удовольствий?

– Главным образом доставали нравоучениями. Господи, да я прямо вижу эту картину: я стою посреди комнаты, а передо мной на диване расположились все мои родственники с видом присяжных заседателей. Я кругом виноват, и теперь мне предстоит выслушать очередную порцию галиматьи от каждого из них. Это было и грустно, и смешно. Восхитительно серьезные и непоколебимо уверенные в собственной правоте, они часами упражнялись в красноречии, мне же надлежало молчать и, стоя как истукан, смиренно внимать каждому слову, изредка кивая головой в знак того, что считаю все претензии обоснованными.

Он возвел глаза к небесам и театрально вздохнул. В выражении его лица появилось что-то дьявольское, что-то неуловимо порочное.

– Телесные наказания?

– О нет, что вы. Для этого они были слишком интеллигентны.

– В вашем голосе слышится сожаление.

– Потому что теперь, по прошествии многих лет, я смотрю на это несколько иначе.

– Что вы имеете в виду?

– То, что многие из моих поступков действительно заслуживали наказания. И лет до восьми или девяти такая перспектива казалась мне весьма устрашающей, хотя и не могла заставить меня всерьез пересмотреть свое поведение. Я всегда был, как выражалась моя бабка, строптивым мальчишкой.

– Вы этим гордитесь?

– Сейчас уже в меньшей степени, чем тогда.

– Что же заставляло вас опасаться наказания, которое, как вы сами только что признались, так ни разу и не последовало?

– Рассказы приятелей, разумеется. Менее изнеженных и избалованных мальчишек, чем я.

– Слушая их, вы не испытывали возбуждения?

– Сексуального? Подобного тому, какое испытывал старина Руссо? – Он слегка оскалился, на долю секунды вновь сделавшись похожим на голодного волка... или на вервольфа. – Нет. В то время еще нет. Я на полном серьезе побаивался, потому что не знал, как в этом случае следует себя вести: в чем каяться, что обещать, словом, к какой прибегнуть лжи, – ведь в любом случае я не собирался становиться другим. Даже под угрозой самого сурового наказания.

– Вы много думали об этом?

– Не слишком. Гораздо больше меня интересовали другие вещи: загадка притягательности всех без исключения существ противоположного пола, даже самых вредных и капризных; ночная возня родителей в спальне за стеной... Зачем им вообще такая громадная общая кровать? И почему это им позволено спать вместе, а нам с сестрой нет? Почему, когда Ольге становится страшно после просмотра какого-нибудь телефильма и она в ночной рубашке забирается ко мне в постель, нас тут же с криками разгоняют по местам? «Как не стыдно!» – слышали мы в такие минуты от бабки и от матери. А чего нам следовало стыдиться?

– В семилетнем возрасте вы уже задумывались о таких вещах?

– Конечно. А вы?

– Речь не обо мне, Грэм.

– Прошу прощения. Только не говорите мне про трансфер и тому подобную чепуху. Мне все равно не удастся забыть о том, что я мужчина, а вы женщина. Более того, я готов признаться прямо сейчас, что считаю вас очень интересной женщиной. Надеюсь, вы не расцениваете это как личное оскорбление?

Рита спокойно встретила его взгляд. О, как же это было непросто! Глаза визионера... Тот, кто сказал, что глаза – это зеркало души, никогда не встречал человека с глазами Грэма Мастерса.

– Ни в коем случае. Однако мы собрались здесь не для того, чтобы оценивать сексуальную привлекательность друг друга, а чтобы проделать определенную работу. И наша цель – не банальная интрижка, а возвращение вам утраченного душевного равновесия. – Она немного помолчала. – Быть может, вы предпочитаете иметь дело с психотерапевтом-мужчиной? Если да, то скажите об этом прямо сейчас, а я обещаю не расценивать это как личное оскорбление.