Маленькая женщина

– Никак, – вздохнула Тамара. – Послушай, дорогая, что скажет тебе умная грузинская женщина. Горе и слезы – это то, без чего не проходит ни одна жизнь. Радуйся, что ты рыдаешь из-за разбитого сердца, а не из-за разбитой головы. Сердце можно закрыть и жить дальше. А вот дырку в мозгу заклеить не всегда получается. Ты же фельдшер, кому я говорю, вах!

Как ни странно, эти слова до меня дошли, хотя с виду я была невменяема. И я снова стала умываться и чистить зубы. И попросила старшего фельдшера больше никогда, ни при каких условиях не ставить меня в одну бригаду с Димой. Фельдшер понимающе кивнула и не ставила. Может, до этого к ней с той же просьбой подходил и сам Дима. Я страдала, еще больше худела, но работала. И я ни разу не сталкивалась с ним, только с его фамилией в графике дежурств линейных бригад. Он всегда работал в другие сутки. А потом, через несколько недель, я узнала, что Дима женился. Ко мне подошел главврач и спросил:

– Во сколько мне приезжать в ЗАГС?

– В какой ЗАГС? – растерялась я.

– Когда вас расписывают? В каком часу? – снова уточнил он. Тут до меня дошло, что его, видимо, Дима пригласил на свадьбу, и он, не будучи в гуще событий, наивно решил, что Дима женится на мне.

– Уточните лучше у него. Мне он еще не сказал, – буркнула я и ушла. К тому времени я несколько подостыла и перенесла новость спокойно. Даже была рада, что все наконец стало на свои места. Конечно, мне было обидно, что Дима сам не назвал истинной причины нашего расхождения, но какой с него спрос. Спасибо, что просто не ушел по-тихому, пока меня не было дома. И он отдал мне ту часть наших накоплений, которую счел заработанной мной. Процентов двадцать.

– Она москвичка. Доктор из Склифа. Они спелись еще полгода назад, хотя, если честно, она страшна, как моя жизнь, – взахлеб рассказывала мне одна докторша с реанимационной бригады, страшная сплетница, хотя я бы спокойно пережила без подробностей.

– Твоя жизнь совершенно не страшная, – из чувства справедливости возразила я.

– Я не думаю, что там Большая Любовь, но она прописала его в свою квартиру, – понимающе цыкнула та.

– В то, что он с ней из-за квартиры, я вполне допускаю. Это именно то, о чем Дима так мечтал, – кивнула я.

– Именно! Приспособленец! Поменять такие отношения, такую Большую Любовь на какие-то метры! Не понимаю! – пузырилась коллега.

– Это потому, что у тебя есть квартира, которая досталась тебе еще от родителей. А мой дом, да и Димкин тоже – разбомбили. У нас вообще ничего больше нет. Зачем нам Большая Любовь, а? – улыбнулась я.

– Не пойму, ты его оправдываешь? – обиделась докторша. Она думала, что я нуждаюсь в ее поддержке и слюнявом сочувствии. Но резкие слова Тамары помогли мне гораздо больше. Я закрыла свое сердце, законопатив двери и окна, и теперь гораздо лучше понимала, почему Дима так поступил.

– Его тоже можно понять. Там двушка в Чертанове и все такое, а тут тараканы и неясные перспективы…

– Слушай, ты так спокойно об этом говоришь! Неужели совсем не больно?

Я пристально на нее посмотрела, но ничего не сказала. Какое ей дело до того, больно мне или нет. Дима спас мне жизнь, помог пережить самые страшные годы. Подумаешь, разбил мне сердце – имеет право. Если бы не он, сердце бы давно прострелили в Чечне. Так что мог делать с ним что угодно. Главное, я все еще живу.

И все-таки было одно-единственное, из-за чего я рыдала по ночам, просыпаясь непонятно отчего. Оказалось, Дима женился не просто на москвичке, а на беременной москвичке. И ей, естественно, он не стал рассказывать, что сейчас не время и что надо подождать. Наоборот, для укрепления семьи – ячейки общества, он заваливал свою счастливую супругу цветами и яблоками. Из него действительно выходил замечательный папаша, о чем мне с садистским удовольствием докладывали все кому не лень. Вот от этого мне хотелось повеситься.

– Я могу попросить перевода на другую подстанцию? – спросила я, когда старший фельдшер, потупившись, сказала, что она устала разводить нас по разным сменам, что от этого у нее весь график по швам трещит.

– Но наша же одна из лучших! – немного повозмущалась та.

– Значит, буду укреплять коллектив там, где похуже, – нейтрально возразила я.

Через неделю я работала на Цветочной улице, недалеко от «Сходненской». Подстанция действительно была попроще и обслуживала беднейший район, набитый дешевыми пятиэтажками с алкоголическим населением и промзонами, на которых со стабильной регулярностью совершались грабежи и драки. Зато их сотрудники совершенно ничего обо мне не знали и не соболезновали.

С тех пор прошло три года. Я подумала, что самые спокойные, самые счастливые годы в моей жизни – вот эти три последних, что я прожила одна. И даже неправильно говорить, что одна. Строго говоря, у меня случались романы, и даже несколько. Даже много, если судить по количеству мужчин. Спонтанный секс в пустых комнатах отдыха на подстанции «Скорой», роман, который затягивался максимум на неделю, пока старший фельдшер Римма не меняла состав бригады, разводя нас с очередным любовником по разным машинам. Одинокие вечера, выходные с подругами. Деньги, которые принадлежат только мне, и ни перед кем не надо отчитываться. А потом, если снова в смену поставили вместе, то можно опять почувствовать себя женщиной. У меня был даже один вполне стабильный любовник вот уже, наверное, с полгода. Можно ли меня считать одинокой?

Я считала. И наслаждалась этим, потому что после Димы мне совершенно не хотелось пресловутой «близости» и «любви». Чего нельзя сказать о сексе, тем более с приятным молодым мужчиной с ледяными голубыми глазами и искорками морщинок вокруг глаз, которые берутся у людей не от старости, а оттого, что они много смеются. Качественный секс на пару часов или пару дней, после которых носитель голубых глаз ледяного цвета уедет, и я спокойно забуду о нем – это именно то, что мне надо, думала я, когда выпила его глинтвейн и откровенно посмотрела в ответ на его вопросительный взгляд.

«Почему бы и нет? – подумала я. – Он явно приезжий, значит, у меня нет ни единого шанса заполучить проблемы. Олл райт!»

И через несколько приятных мгновений я уже лежала в его объятиях. И все бы хорошо, если бы не эти внезапно нахлынувшие на меня воспоминания, страх и чувство того, что земля уходит из-под ног. Впервые за три года мне захотелось, чтобы меня попробовали удержать. И это больше, чем что-то еще, меня напугало. Мое сердце застучало чаще положенных ему раз, когда я смотрела на этого незнакомца. И сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда он догнал меня у подъезда.

– Кошмар! Неужели я могу быть такой дурой? – повторяла я как заклинание. – Мало тебе одного раза?

«А вдруг он не такой?» – малодушно подумалось мне. В этот момент мне стало ясно, что с голубоглазым приятелем надо кончать. Немедленно! Ни в коем случае нельзя пускать в свою жизнь мужчину, рядом с которым хочется распустить волосы и склониться к его плечу. Нет уж, спасибо! Я уж знаю, чем это заканчивается. Кто куда, а я в сберкассу! Своя рубашка ближе к телу. Слишком уж сильно этот Дима (блин, ну почему!) меня зацепил. Я допускаю, что он хороший человек, даже больше, я это чувствую. Так именно в этом-то и кроется угроза. Если бы он, как мой Саша Большаковский, был обычным женатым мужиком, мечтающим о легком сексе на стороне, я спокойно могла рассчитывать на долгие необременительные отношения. Но что я буду делать, если он окажется нормальным человеком? Я-то ведь категорически против Любви. Горячо, Машка, очень горячо!

– Впрочем, чего это я раньше времени переживаю? Ведь вероятнее всего, он ни хрена не позвонит! – вдруг несколько остыла я. Скорее всего, он взял мой телефон из чисто спортивного интереса, так что я могу спокойно ложиться спать и не дергаться. А в крайнем случае уж я найду, чего такого ему сказать, чтобы он никогда больше мне не позвонил. И вообще обходил наш дом десятой дорогой… В общем, я твердо решила, что категорически не должна больше с ним встречаться. Категорически. И если для этого потребуется еще больше разбередить рану, оставшуюся у меня после Димы, – я это сделаю не задумываясь.

Глава третья,

в которой я понимаю, что влипла

Я – счастливица, потому что у меня очень здоровый сон. При мне можно топать ногами, улюлюкать и свистеть, но если я после смены – пушкой не разбудишь. Счастье это – благоприобретенное, ибо не всегда было так. Было время, когда я совершенно честно мучилась ночными кошмарами невыясненной этиологии, при которых Дима, совершенно как Батлер из «Унесенных ветром», тряс меня за плечи и будил, чтобы я орала потише. Однако последние три года я сплю на редкость хорошо. Конечно, можно считать, что это от тяжелого насыщенного рабочего дня, который у нас составляет двадцать четыре часа. Или из-за смены района – все-таки вокруг Сокола куда чище и зеленее, чем на «Курской». Но я-то знаю, в чем фокус, – я прекрасно сплю, потому что одна! Никто не ворочается рядом, не толкается, не забрасывает ногу на мои бедра и не будит меня, когда я только-только задремала, с тем чтобы спросить, сколько я истратила в супермаркете. И, конечно же, потому, что я уехала из дома, который напоминал мне о неудавшейся попытке семейной жизни. Я сменила комнату в коммуналке, как только представился случай. Случай в жизни одинокой женщины – великое дело. И правда, будь я вместе с каким-нибудь мужиком, мне никогда не подвернулась бы возможность пожить на халяву в одном из красивейших районов Москвы. Я жила в Песчаном переулке, недалеко от метро «Сокол», в старом сталинском доме с высокими потолками, красивым фасадом и несколько запущенными внутренностями. Впрочем, все познается в сравнении. После фанерной ванной и общего туалета двухкомнатная квартира старушки Полины Ильиничны Степанцовой смотрелась Петергофом.

– Вау! Вот это да! – восхитилась Тамара, когда я, через пару месяцев после переезда, пригласила ее к себе. – Хоромы!

– Не то слово! Хожу и жмурюсь! – кудахтала от удовольствия я.

– И что, ты совсем ничего за это не платишь?

– Я отдаю натурой, – улыбнулась я. И это была правда, хотя речь шла о совсем не той натуре, о которой вы сейчас подумали. Мое длинное, полное костей сутулое тело привлекало внимание только борцов с анорексией. И иногда, в порядке исключения, голубоглазых незнакомцев в старушечьем халате. Высокий рост в совокупности с худобой давал мне определенные преимущества при выборе одежды. Кроме того, удавалось выглядеть немного моложе своих лет, видимо, из-за относительно здорового образа жизни, если не считать пары сигареток в день. Ну, ладно – десятка. Да, я курю! И что? Речь идет, естественно, о моих умениях врача. А началось все с рядового вызова. Я тогда только перешла на Сходненскую подстанцию.

Район изобилует алкашами и старушками, населяющими пяти-, девятиэтажки. Это и есть наш основной клиент. Типический. Именно такой пациент может вызвать «Скорую», если вдруг порежет пальчик или подавится чаем. Или даже без этого. Статистика показывает, что состоятельные семейные люди, обремененные делами и детьми, вызывают «Скорую» в самых крайних случаях, на аппендюк[1 - Аппендицит (здесь и далее прим. автора).] или при отравлении. А вот бабуля вызовет «Скорую», даже если она просто потеряла программу ТВ. Впрочем, я их не виню. Вызовы к ним – отдушина для врача. Сидишь как в раю, меряешь давление, отдыхаешь. Никакого экстрима. Особенно если старушка чистенькая и радушная. На каждой подстанции есть клиенты, для которых день, прошедший без вызова «Скорой», – потерян. Именно такой старушкой и была моя Полина Ильинична.

О ней ходили легенды. В ранге старушки она вот уже лет пятнадцать. Когда меня только перевели на наш «завод», ребята уже делали ставки на то, сколько раз за неделю та или иная бригада сгоняет к Степанцовой. Сокол сам по себе ни к какой подстанции не относится в силу своего смежного географического положения, так что к Полине Ильиничне в течение всех пятнадцати лет приезжали то с нашей, Тушинской, подстанции, то с соседних, Щукинской или из второго, северного региона. Вызывала «Скорую» она стабильно, без перебоев. Врачей встречала строго, но и без поощрения не оставляла. То сушками накормит, то бульону нальет. Тому, кто законстатирует[2 - Заполнит бланк констатации смерти.] Степанцову, подстанция обещала четыре ведра шампанского, ровно по количеству переведенных на нее бесплатных лекарственных средств. Но она была бодрой, подтянутой старушкой, которая имела шанс пережить многих. А «Скорую» она постоянно вызывала от скуки и от всяких фобий, среди которых основной была уверенность в насильственных намерениях со стороны ее племянниц.

– Они хотят завладеть моим имуществом, – делая круглые глаза, заверяла она всех. И пристально всматривалась в лица фельдшеров – не засланные ли казачки?! Я попадала на ее вызовы всего пару раз, хотя иные просто выли, видя в карте вызова фамилию Степанцовой.

– Сколько ж можно, гражданка Степанцова! Смотрите, в другой раз не поедем! – стращал бабку наш главврач Геннадий Дмитриевич Карлов, прозванный Карликом за миниатюрность телосложения вкупе с подходящей фамилией. Бабуся свои конституционные права знала назубок.

– Сколько вызову, столько и прикатишь, Карла поганая, – фыркала она. И ведь была права. Ей через день кололи то тройку[3 - Комбинация из анальгина, но-шпы и димедрола, один из самых распространенных при вызове «Скорой помощи» уколов.] для обезболивания, то эуфилин для улучшения дыхания. И аквалангом[4 - Акваланг– кислородный ингалятор (просторечное).] мадам Степанцова не брезговала, любила подышать халявным кислородом. Наш народ шутил, что она ввела в науку новые дозировки лекарственных препаратов – ведра.

Ну, так вот, однажды, приехав по вызову в Песчаный переулок, я застала Полину Ильиничну в каком-то нетипичном состоянии. Она была бледна, не причесана и стонала, открывая двери.

– Матушка моя, что ж такое! Третий раз за день, – пожурил ее мой напарник, Саша Большаковский. Он тогда еще не был моим любовником.

– Болит живот, сынок. Совсем эти стервы меня довели! – стандартно причитала та, однако демонстрируя типичную мученическую мимику. Я посматривала на нее из-за плеча, набирая в шприц тройку. «Эти стервы» – естественно, племянницы.

– Мы вам укольчик-то, конечно, сделаем, – ласково подступился Саша, – только ж вам его уже делали. Может, до завтра бы?

– Не доживу, – пугнула его старушенция.

– Ну, уговорили, – кивнул он. Я всадила ей обезболивающий спазмолитический препарат, и мы укатили.

– В следующий раз буду ей магнезию[5 - Магнезия – лекарственный препарат, не обладающий сильным терапевтическим эффектом, но вызывающий ощутимые болезненные чувства в районе укола.] колоть, чтоб добро не переводить, – ворчал Большаковский.

– Магнезия – это правильно, – согласилась я.

– Главное, чтоб больно было. Это для них первейшее дело.

– Любят бабки магнезию, – механически кивнула я. Однако меня мучило некое невысказанное дурное предчувствие. Я была новенькой, и для меня жалобы бабки еще не стали рутиной. А опыт подсказывал, что Степанцова не симулировала. Только сегодня в виде исключения не симулировала.