Моя дорогая

Когда она сказала это, то Ольга, кажется, вздохнула облегченно. А клиентка, Катрина, видимо, поняв, что Ольга и Надя настроены серьезно, им не до сватовства, в свою очередь, расслабилась и принялась откровенничать о брате. Так часто случается, с кем еще поговорить о личном, как не с портнихой (или с парикмахершей, маникюршей)?

– Филипп же мне как свой, единокровный брат. Наши с ним матери – родные сестры, только мама Филиппа умерла рано, и он у нас в семье рос, со мной. Хороший паренек, умница, добрый, не хулиган в школе был. Всегда хотел стать врачом. А отец Фили, Петр Васильевич, – тот еще тип, – нахмурилась Катрина. – Красавец и бабник. Думаю, это он своими похождениями загнал жену, мою тетю, в могилу… О сыне не вспоминал, денег на него почти не давал, какие-то смешные копейки… Мои родители племянника сами поднимали, на свои кровные. От Петра помощи никакой. А сам Петр, едва только жену похоронил (маму Фили), второй раз женился. На очень богатой женщине. Которая к тому же на десять лет его старше.

– Может, это любовь была? – рассеянно заметила Ольга.

– Я вас умоляю! – с сердцем воскликнула Катрина. – Петр сроду не работал, всегда сидел на чьей-то шее, его хобби – фотография – не в счет. Сначала из своего отца деньги выкачивал, тот умер, потом перебрался на шею к первой жене, та тоже умерла. Нашел вот эту Марину, Марину Яковлевну вернее. Старую и страшную. Она всегда такой была, даже в молодости, – старой и страшной, это особый женский тип. Молчит и смотрит, глаза голодные и злые у нее… Я так понимаю, она всегда хотела любви и страстей, а мужчины ее мимо обходили. Так что Петра она себе купила. Он-то думал, облапошил богатую дурочку, а не-ет, – охотно вещала Катрина, – Петр наш попался. Марина Яковлевна держала его то на коротком, то на длинном поводке, не убежишь. Денег давала, машину купила, по заграницам возила, а на сторону – ни-ни, иначе кран закроют. Так и жили. У Марины Яковлевны большие капиталы имелись от ее отца покойного… На проценты шиковала. Две квартиры, одна – огромная в центре, другая – скромная двушечка на окраине, и еще шикарная дача на берегу известного водохранилища. Кто знает про те места, тот понимает: не хуже Рублевки. Сама дача – миллионов десять-пятнадцать, если по нынешним деньгам.

– Это еще немного, – снисходительно улыбнулась Ольга.

– Ага, немного!.. – с азартом возразила Катрина. – Человек со средним достатком на такое заработать не сможет, только через долговую кабалу… А, забыла: у Марины Яковлевны еще антиквариата было много, всякие старинные штучки-дрючки, колье да алмазные перстни…

– Антиквариат – это серьезное вложение, – прилежно согласилась Надя лишь для того, чтобы поддержать беседу. Выговорившийся клиент – счастливый клиент. Огляделась, нашла свое простенькое колечко из обычного ювелирного магазина, лежавшее на гладильной доске, надела его на палец. Она постоянно забывала о нем, снимала во время работы (кольцо было ей чуть велико, мешало, то и дело норовя свалиться с пальца), потом искала… Но всегда находила.

– Ну вот, попался наш Петя как кур в ощип к голодной до любви богачке. Хотя, конечно, я про длинный поводок не зря: иногда Марина Яковлевна чуть отпускала хватку, знала, что порой надо и подышать давать мужу, иначе совсем сбежит.

– Не понимаю подобных женщин, – брезгливо заметила Ольга. – Зачем так унижаться?..

– Я тоже не понимаю, если честно. Но, видно, другого выбора у нее не было.

– А дети? У них дети родились? – уже с любопытством спросила Надя, вертя кольцо на пальце.

– Нет. Я так думаю, Марина особым здоровьем не отличалась, да и Петр – хитрый жук, не хотел себя лишними путами связывать. Он к детям всегда был равнодушен, вон о Филе и не вспоминал даже, – вздохнула Катрина. – У покойного отца Марины много друзей известных имелось, иногда вспоминали о ней, приходили. Адвокат вот этот, слышали? Габричевский! Однажды Марина с Петром поехали на дачу, и Габричевский к ним с визитом заявился. Приглядывал за Мариной в память о друге, ее отце, время от времени. Посмотрел адвокат на Петра, поспрашивал, как да что, и очень удивился, что Марина своего пасынка к себе на дачу не приглашает, дескать, нехорошо и с ее стороны, и со стороны ее молодого мужа о безвинном ребенке забывать. И так это он сказал, адвокат тот, Габричевский, и словно между прочим, и вместе с тем с укоризной, что Марина вдруг застыдилась. И в первый раз пригласила Филю к себе на дачу.

Надя уже слушала Катрину, не отрываясь, забыв обо всем. Она любила подобные драматические истории, в отличие от Ольги, та слушала клиентку с равнодушной любезностью.

– А вас приглашали? – спросила Надя.

– Меня? Что вы? Я для них никто! – засмеялась Катрина.

Она принялась подробно описывать дачу Марины Яковлевны: само строение, напоминающее замок, то место, где оно стояло, окружающий пейзаж…

– Это мне все Филя потом рассказал. В подробностях, сама-то я там не была. Я уже в институте училась, на пятый курс перед тем перешла, о дипломе думала, а братцу тогда лет семнадцать или восемнадцать исполнилось, как раз первое лето после школы. И вот что интересно. Поселок тот элитный, но в нем еще много «старых» жильцов было, из обычных людей. Так вот, напротив особняка Марины Яковлевны стоял простой домишко, там жила одна дама с дочкой. Дочке – чуть больше двадцати. Двадцать два, что ли, года? Я к чему о возрасте все упоминаю – это важно. Филе – семнадцать, той девице по соседству, Лорой ее звали, – двадцать два, Петру Васильевичу – сорок, Марине Яковлевне – пятьдесят. Чувствуете расстановку, этот разброс? Полное непопадание, по всем фронтам.

– Ну почему же? Нормальный разброс, не может же все тютелька в тютельку совпасть, – пожала плечами Ольга.

– Не-ет, такие вот мелочи иногда буквально убивают. Короче, Филя влюбился в Лору, как сумасшедший, как мальчишка… А он, собственно, и был мальчишкой в ту пору. Его первая любовь, крышу снесло! А Лора – хоть и молоденькая девица, но в этот период разница между ними – очень существенная. Ну что ей, двадцатидвухлетней уже, вчерашний школьник! Она играла с Филей, будто с котенком: то подпустит, то оттолкнет. Там, на даче, вокруг нее целый хоровод ухажеров кружился, из местной публики. Но кто бедноват, кто семьей обременен, кто ее своей спутницей жизни не мог представить, потому что, наоборот, с капиталами и только интрижку на лето готов завести… Богатые – они ведь тоже ровню хотят возле себя видеть. Короче, мужиков вокруг Лоры много вилось, целая свита, но ни одного подходящего. А времена те, если помните, двадцать лет назад – не самые сытые.

– Да, это точно, – согласилась Надя, уже забыв смотреть на Ольгу. Она теперь полностью сосредоточилась на рассказе Катрины.

– Однажды Филя пригласил Лору к себе в гости, там ее Петр Васильевич впервые увидел, ну и мачеха Фили, Марина Яковлевна… Петр по привычке все свои чары включил: молодая девушка, красивая и дерзкая… И она, Лора, его тоже оценила: сорокалетний красавец, есть и сила, и опыт. Марина буквально вся ядом изошла. Возможно, ничем бы эта история и не закончилась, если бы Марина Яковлевна не стала Лору за глаза высмеивать. После ее слов Петру Васильевичу захотелось свою состоятельность доказать, что он еще мужчина, что он не раб своей жене. А может, и влюбился всерьез, кто теперь разберет, – Катрина вздохнула, махнула рукой.

– Он бросил жену, ушел к Лоре? – спросила Надя.

– Хуже. Все хуже… Грустная история, в которой никто счастливым не стал, – пробормотала Катрина. – Марина умерла, Лора та, аферистка – не пойми где сейчас, а Петр Васильевич наследство от покойной жены профукал бездарно… Поначалу он в Америку уехал, но долго там не продержался. Никто не хотел с ним нянчиться, несмотря на всю его неземную красоту. Не нашел спонсорш на чужой земле. Помыкался он там да и вернулся сюда. Жил тут случайными заработками, больше на пожертвования (добрых-то дураков много!), ну а потом благополучно пересел на шею своему сыну.

– Это как? – осторожно спросила Ольга.

– Ну как, Петр Васильевич не так давно подал в суд, выбил из Филиппа алименты на себя, – морщась, с неохотой призналась Катрина. Она определенно замкнулась, говорила уже с трудом. – И ведь платит, дурак, Филька мой, платит, и к отцу ездит, продукты привозит старому ироду… Ну папаша, конечно, не совсем старик, что по нашим временам шестьдесят лет?.. Но все равно Петр – паразит. И чего Филипп его терпит?

– Мазохизм, – коротко обозначила Ольга поведение Филиппа.

– Наверное, – согласилась Катрина. – Думаю, братик и Лору до сих пор забыть не может. Душевная травма. Лора с моим мальчиком жестоко обошлась. Пусть и Петру Васильевичу тоже досталось, но… Ладно, девочки, побегу я, чего-то разболталась вдруг. Спасибо еще раз. Так что ждите Филиппа, если, конечно, смогу его уговорить на визит к вам.

Попрощавшись с девушками, клиентка ушла. Надя принялась подметать пол, там валялось много ниток, обрезков ткани, а Ольга села на подоконник, вытянула ноги.

– Знаешь, что я не люблю в нашей работе? – тихо спросила Ольга, глядя в окно.

– Что?

– Что приходится быть мусорным ведром – для чужих эмоций. Люди даже не догадываются, что их откровения другим неприятны.

– А ты не принимай ничего близко к сердцу, – посоветовала Надя. – Я в одно ухо впускаю – в другое выпускаю. Болтовня клиентов – это как по телевизору фоном сериал. Впрочем, иногда бывает интересно послушать…

– Я так не могу, я все через сердце каждый раз, – возразила Ольга. – И потом, что за дурацкая привычка лезть людям в душу? Ну вот какая этой тетке разница, кто мы с тобой друг другу? Какое ее дело? – Надя пожала плечами. – И ведь всегда какую-нибудь липкую мыслишку в голове держат, всегда что-то додумывают, кто мы с тобой друг другу да что… Фу! Слушай, пойдем прогуляемся, вон какой день солнечный сегодня! – с мрачным энтузиазмом воскликнула Ольга.

– Пойдем, – согласилась Надя.

Они выбрались из дома через полчаса, когда улицы заполнили люди – начало седьмого, рабочий день только что закончился.

– Представь, вот и мы бы так сейчас куда-то спешили! – заметила Надя.

– Ехали бы к себе, может, с другого конца города! – подхватила Ольга. – А работали бы в ателье, под начальством какой-нибудь вздорной фифы, которой спонсор дал денег на свой бизнес, чтобы не заскучала…

– Или бы сидели в офисе с девяти до шести. В отделе легкой, ле-егонькой такой промышленности! – вспомнив старый фильм, засмеялась Надя.

Они свернули в тихий переулок, подальше от толпы. Здесь прохожих почти не было. В вечернем оранжевом свете вился тополиный пух, щекотал открытые плечи, щеки, нос.

Ольга чихнула, поморщилась:

– Гадость какая!.. Когда же эти дурацкие тополя окончательно вырубят?

– А мне не мешает, – заметила Надя. – В это время, сколько себя помню, в городе всегда пух летит. Пусть вечно будет лето, так грустно, когда оно, такое короткое, заканчивается.

– Надоест, – коротко заметила Ольга. – И вообще, я зиму люблю, что ж, мне с твоим вечным летом мучиться придется?

Надя хотела пошутить в ответ, но заметила, что лицо приятельницы вдруг изменилось. Ольга нахмурилась, потом с яростной тоской произнесла:

– О нет.

– Что? Что?.. – Надя повернула голову в том же направлении и увидела своего бывшего мужа, Никиту. Он бодрым, решительным шагом следовал навстречу, победная улыбка сияла на его круглом лице, и отраженным золотым светом блистала его бритая голова. Невысокий, рыхловатый Никита, тем не менее, считал себя брутальным красавцем, его идеалом являлся Вин Дизель (в лучшие годы актера). В минуты особого подъема он флиртовал со всеми девушками подряд, окружающих мужчин (своих потенциальных соперников) ненавидел и мог затеять скандал с любым, кто смел ему противоречить. Впрочем, и на женщин склочность Никиты тоже распространялась, если те отказывались видеть в нем рокового мачо. Словом, Никита с энтузиазмом супермена был готов воевать с целым миром.

Но порой, а именно в лирические моменты, Никита резко менял свое поведение и превращался тогда в плюшевого мишку, обаятельного и ласкового. Он рычал, урчал, ходил по пятам за Надей, обижался на каждую ее интонацию, в которой не сквозило восхищение, и требовал к себе полного, абсолютного внимания. «Я твой ласковый и нежный зверь!» – заявлял он, полностью поглощая пространство вокруг Нади и ее время. Его обожание тогда казалось Наде черной дырой, которая высасывала из нее все силы.

Собственно, она полюбила Никиту именно за то, за что потом и разлюбила: за его энергию и нежность. И того и другого оказалось слишком много.

Муж требовал полного подчинения, абсолютной сосредоточенности на себе, он ревновал Надю ко всему и ко всем: к мужчинам, женщинам, работе, клиентам, тканям, ниткам и иголкам, к фильмам и книгам, к временам года и даже к ней самой (когда Никите мерещилось, что Надя любит себя больше, чем его).

Поначалу Никита казался Наде идеалом мужчины – такой сильный, принципиальный, открытый, забавный, милый… И лишь потом она поняла, что когда этих качеств в избытке, то уже невозможно дышать свободно рядом с таким человеком.