Ханская дочь

– А что такое? – простодушно удивилась баба Зина. – У нас и коровы есть, и прочая живность! – Она наклонилась к Вике, всмотрелась в ее лицо маленькими карими глазами. – А я тебя, милая, сперва за внучку свою приняла…

– Какую внучку?

– Любашей ее зовут. Невестка писала, что машину Любаша себе купила недавно… Я как аварию углядела, сразу прибежала – не дай бог, думаю, Любаша моя в беду попала… – Старуха высморкалась в платок. – Хотя чего там, вряд ли я ее дождуся… Чего вам тут, молодым, делать?..

Вика с трудом доползла до стола. Баба Зина поставила перед ней миску картошки, кружку с молоком, отрезала большой кусок хлеба.

– Да ты покушай, милая… Ежели не приглядываться – ну прям вылитая Любаша!..

Баба Зина ласково провела по Викиной голове шершавой ладонью, цепляя волосы.

Вика заглянула в кастрюлю. От картофеля «в мундире» шел пар, на стенках кастрюли чернела накипь с вкраплениями песка. А хлеб лежал прямо на столе, по которому ползала муха. Молоко Вика не пила принципиально.

– А… а можно просто водички?

Старуха кивнула, зачерпнула кружкой воду из ведра возле двери.

Вика взяла кружку, принюхалась. Потом увидела какие-то мелкие включения, плавающие на поверхности воды.

– Кипяченая?.. – слабым голосом спросила Вика.

Баба Зина крякнула, стараясь сдержать свое возмущение. Ничего не сказала.

Вика, не в силах преодолеть своих привычек, отодвинула от себя кружку.

В этот момент на стол с трудом прыгнула старая кошка – с бельмом на глазу и плешивым боком. Вика отшатнулась, едва сдерживая ужас и отвращение.

– Лишай, лептоспироз, токсоплазмоз, боррелиоз, лимфоретикулез, парша, бешенство, глисты… – забормотала она, глядя в мертвый кошачий глаз.

– Молитву, что ль, читаешь? Читай, читай… А это кошка моя, Мурка. Ей пятнадцать годов уже. Ежели по человечьим меркам – так старше меня, верно, будет… Я так думаю – помрет скоро, уж больно плоха стала… Жалко! Хоть души у ей нет, а все равно жалко…

В распахнутое окно заглянула разбойничья физиономия – небритая, с подбитым глазом. Вика от неожиданности вскрикнула. Но мужик с разбойничьей физиономией не обратил на Вику никакого внимания.

– Ой, кто это?! – обернулась Вика к бабе Зине.

– Привет, баб Зин… – сказал мужик сиплым голосом. – Говорят, авария какая-то у леса случилась?

– Ага… – важно ответила старуха. – Вон, пострадамшая сидит, – указала она на свою гостью. – Говорит, Вика… А кто ее знает – может, Вика, может, еще кто… Я в документы не смотрела!

Мужик, насупившись, принялся разглядывать Вику – словно только сейчас ее заметил. Затем изрек:

– Да-а, сильно пострадамшая… Слышь, а стольник взаймы дашь, пострадамшая?

– У меня карточка.

– Чего? Какая еще карточка? – удивился мужик.

Вика зашарила в поисках карманов. Но карманов в этом платье не было. Сумочку Вика забыла захватить с собой. Возможно, что-то было в машине, но машина сгорела…

Только сейчас Вика осознала, что у нее с собой нет ни денег, ни документов, ни мобильного. Ничего.

– Простите, ничем не могу вам помочь, – сказала Вика мужику. – У меня карточки нет. И наличных тоже нет. Ни копейки. И документов тоже! Все сгорело… А мобильный телефон я, кажется, забыла дома…

– Ну, мобила тут ни к чему… – ухмыльнулся мужик, обнаружив наличие золотого зуба. Единственного. – Бесполезная вещь! Связи-то все равно нет.

Мужик исчез так же внезапно, как и появился. Вероятно, потерял к Вике всякий интерес.

– Я спать хочу… – прошептала Вика, вставая из-за стола.

Упала обратно на свой топчан и закрыла глаза. «Наверное, я завтра умру».

Но на следующий день она проснулась живой и довольно бодрой. Ничего не болело – лишь саднили многочисленные царапины. Даже гигантская шишка на лбу рассосалась, превратилась в небольшой бугорок…

То, что она еще жива и даже как будто невредима, даже слегка расстроило Вику. Потому что как жить дальше – она не знала.

– Доброе утро! – поздоровалась старуха. – Умыться, поди, хочешь? Это там, на улице…

Вика вышла на крыльцо, сощурила глаза – сияло яркое июньское солнце. Неподалеку стоял покосившийся рукомойник.

Некоторое время Вика сомневалась, но потом все-таки шагнула к нему. «Риск, конечно, умываться здесь, но ходить грязной тоже совсем не хочется…»