Магнолии, девушка, солнце…

Так вот, эта самая Марлен, уже после того как упал железный занавес, вздумала съездить на родину, чтобы повидать своего внука (бывший супруг да и сын к тому времени давно скончались).

Перед семейством Журкиных-Аловых встала сложная дилемма. С одной стороны, они должны были быть последовательными и продолжать проклинать отщепенку и кукушку Марлен, с другой – слухи о ее богатстве сильно будоражили воображение.

На семейном совете после долгих дебатов было решено – Марлен принять, но как бы нехотя, через силу. Дав ей понять, что они не могут забыть ей предательства, но, как истинные гуманисты, верят в ее раскаяние. Они даже готовы простить ее – простил же Христос своих мучителей!

Маруся, уже ставшая законной женой Жени Журкина, была непосредственной свидетельницей всех этих событий.

Марлен с большой помпой прибыла в Москву, остановилась в самой лучшей гостинице и немедленно принялась принимать своих старых друзей и недругов, из тех, кто остался в живых, и все равно их было очень много… Она давала интервью, она побывала в Большом, ответила нечто едкое и сногсшибательное какой-то нынешней звезде, вздумавшей дерзить ей (эту цитату позже смаковали все газеты, все телевизионные каналы), после чего звезда моментально погасла и публика даже удивилась – надо же, и как мы все не замечали, что она, звездулька эта, такое на самом деле ничтожество!

Марлен выступила на нескольких ток-шоу – в нее моментально все влюбились. Потом разругала некоего журналиста, слывшего «совестью нации», и часть публики ее возненавидела. Один из олигархов, большой поклонник ее таланта, подарил Марлен яйцо Фаберже, которое чуть ли не на следующий день было украдено (потом найдено, потом без всякого сожаления отдано Марлен в музей, после чего олигарх ее возненавидел, а Марлен в ответ произнесла нечто такое, что опять цитировалось по всей стране…).

Словом, дел у старухи была масса, семейство Журкиных-Аловых недоумевало – отчего же Марлен о них-то никак не вспомнит? А самим напоминать о себе было вроде как-то неловко…

Марлен заявилась к родне уже тогда, когда шум улегся, и в сводках новостей стала мусолиться совсем другая сенсация. Старухе надоело всеобщее внимание, и она, словно мановением руки, погасила ажиотаж вокруг своего имени.

Маруся увидела ее своими глазами – маленькую, совершенно седую (головка ее напоминала одуванчик), с блестящими черными очами (сорок лет назад, в партии Кармен, она блистала!), аппетитно-кругленькую (всегда была склонна к полноте), очень бодрую и живую.

Напрасно семейство Журкиных-Аловых репетировало эту встречу, все домашние заготовки полетели к черту – Марлен мигом расставила все по своим местам. Она сразу дала понять, что ей безразлично – осуждают ее или любят. Инге Савельевне, своей невестке, она прошептала на ушко нечто такое, что Инга Савельевна до конца вечера просидела молча, ни разу не открыв рот и выпучив глаза… Роланду Германовичу Марлен немедленно дала понять, что считает его клиническим идиотом, и он вообще тут никто, сбоку припека. Женьку, родного внука, немного покритиковала – но так, что, по большому счету, обижаться ему было нечего.

Марусю же она расцеловала и битых два часа болтала с ней обо всякой ерунде. Например – чем хорош летний дождь и как правильно выполнить тройной «тулуп» (это при всем при том, что Марлен ни разу не стояла на коньках!).

Маруся честно с ней говорила, не испытывая ни восхищения, ни ненависти.

А потом старуха укатила обратно в Париж, заявив в прощальном интервью, что Москва ей изрядно надоела.

…Теперь, сидя в вокзальном кафе, Маруся вспоминала все перипетии своей жизни с Женей Журкиным. Он не был ни плохим, ни хорошим, а расстались они потому, что были слишком разные.

Бог с ними со всеми – с Женей, Ингой Савельевной, Роландом Германовичем, безумной Марлен. Пусть живут как хотят!

Теперь, когда у Маруси был Арсений Бережной, она поняла, что стала абсолютно счастлива.

Она осознала это именно сейчас, когда увидела своего бывшего мужа и увидела ту пропасть, которая разделяла Арсения и всех прочих мужчин…

Арсений позвонил ей вечером и сказал, что скучает. Фоном слышался смех и звон посуды.

– Много не пей, – подумав, строго сказала Маруся. – И… и веди себя прилично!

– Обещаю, – кротко ответил тот.

Ревновала ли Маруся Арсения?

Людмила считала, что Маруся непременно должна его ревновать. Ну как же, такая профессия, эти отъезды непонятно куда и непонятно с кем, эта театрально-кинематографическая тусовка, в которой творится неизвестно что!

Маруся уже довольно хорошо знала друзей и коллег Арсения, представляла, как и чем они живут. Не образцы благочестия, мягко выражаясь. Да и вообще она не совсем слепой была, понимала – от большинства мужчин, будь они хоть кем по профессии – особой верности ждать нельзя.

Людмила всегда напоминала Марусе, насколько легко та сошлась с ним, насколько просто Арсений познакомился с Марусей. «Ведь он так и с другими! – говорила она. – Поманил пальчиком – и все! Этот твой Бережной – такой красавчик, такой болтун – любую заболтает. А как только скажет, что актер, – все, они сами на него начнут вешаться…»

Но Маруся успела изучить Арсения, успела понять, отчего их роман со стороны казался столь стремительным.

Арсений не желал славы Дон Жуана. Он просто хотел, чтобы его любили. Он – инфантильный, нежный, наивный, дерзкий – был абсолютно беззащитен. Большой ребенок, для которого невыносимо, когда дома никого нет, когда его не ждут, когда о нем не заботятся и когда не на кого выплеснуть свою любовь… Ребенок, которому нужна только одна женщина. (Ведь ребенку нужна только одна-единственная – его мать.) Он не захотел отпускать от себя Марусю, потому что сразу понял: она – та самая, единственная.

Их роман был столь скоропалителен именно потому, что раньше ничего подобного с ними не происходило. Зачем думать, зачем проверять друг друга, выгадывать и рассчитывать, когда сразу стало ясно, они – половинки единого целого. И говорилось Арсению с Марусей так легко именно потому, что она его не просто слушала, а еще и слышала. Позже у Маруси было несколько случаев убедиться в том, что Арсений вовсе не так легко сходился с людьми, как могло показаться с первого взгляда.

Их роман был сколь бурным, столь и умиротворенным. Если они и ссорились, то быстро мирились. Они с готовностью прощали друг друга и просили прощения, даже когда вовсе не оказывались виноватыми. Да, они были разными, но они были и одинаковыми. И эта вечная, давняя, неутоленная, почти безнадежная жажда – быть не одним (не одной), забиться под чье-то крылышко, прижаться к родному человеку – не отпускать, не выпускать, находиться всегда вместе, а если не вместе, то – смерть…

Да, друзья Бережного были в основном теми людьми, которые многое могли себе позволить, но они вполне понимали Арсения и, более того, уважали его. По-хорошему завидовали тому, что он был именно такой, непохожий на многих. Ведь он, в отличие от других, не пытался создать себе имидж, не стеснялся быть самим собой и открыто демонстрировал свои чувства: «Вы правы, я не из тех, кого принято считать „настоящими мужиками“. Но мне на это плевать. Можете смеяться сколько угодно, но я свою Марусечку не предам, и другие женщины мне до лампочки!»

Самое интересное, но никто над ним не смеялся, и все его друзья-знакомые единодушно приняли Марусю в свой круг, моментально смирились с ее существованием в жизни Арсения. В конце концов, именно такую «Марусечку» он и искал…

Через некоторое время после знакомства Арсений рассказал Марусе все о себе. Детство, отрочество, юность. Потом – простая и грустная история: несколько лет он любил одну девушку, мечтал на ней жениться, всюду преследовал ее, но, в конце концов, девица сбежала от него в Нью-Йорк и вышла замуж за русскоязычного американца, некоего Изю Зильбермана, с которым до того познакомилась по Интернету. У Зильбермана была шикарная собачья парикмахерская, в которой стригли своих любимцев все тамошние звезды шоу-бизнеса.

И все.

Если не считать однодневных романов, у Арсения больше никого не было. Маруся, когда выслушала все это, поклялась сама себе, что никогда не сбежит от него, пусть даже сам принц Уэльский примется соблазнять ее – дудки!

…На следующее после своего отъезда утро Арсений снова позвонил ей – пожелать доброго утра. Потом звонил в обед и сообщил, что погода не позволяет начать съемки. Потом она сама позвонила ему вечером и пожаловалась, что скучает. Он перезвонил через десять минут и сказал, что тоже дико скучает без нее. То есть, он начал скучать по ней сразу, как только сел в поезд, а сейчас с ним просто что-то страшное творится! Погода улучшилось, зато помощник режиссера ушел в запой…

Целый месяц они перезванивались каждый день, ухнули уйму денег на эти переговоры.

Любовь к Арсению настолько переполняла Марусю, что она так и не устроилась на работу, хотя все время собиралась это сделать.

Прошел месяц. Арсений приехал рано утром. Ввалился домой и сразу же бросился к ней – сонной, испуганной, еще не верящей в свое счастье. Он – пахнущий весенним ветром, коньяком, железной дорогой, лег рядом с ней, обнял и долго ничего не мог сказать, лишь в морщинках зажмуренных глаз блестели слезы. Обычно Сеня все время говорил что-то, а тут просто молчал.

Это настолько поразило Марусю, что она принялась судорожно целовать его, потом обняла изо всех сил, и они очень долго лежали неподвижно, наслаждаясь тем, что просто были рядом.

– Маруська, я чуть не умер без тебя… – наконец едва слышно прошептал он.

Это была странная любовь, совсем не похожая на ту, что описывалась в романах и кинофильмах. Она была смешной, наивной, даже какой-то детской – хотя они были давно уже взрослыми людьми. Они удивляли и забавляли окружающих своей любовью, своим постоянным желанием быть рядом.

Арсений продолжал работать в театре, иногда снимался в эпизодических ролях и мечтал о большем.

– Дурацкая эта актерская профессия! – однажды, уже в который раз, пожаловался он Марусе. – Я чувствую, что способен на многое, а играю каких-то идиотов.

– Ты хотел бы быть известным? – спросила она.

– Да нет, дело не в этом… Я вообще об этой профессии! Прикинь – сколько талантов сгорело зря, так и не востребованных, никому не нужных… Какое кладбище несыгранных ролей! И слава, успех – ничего не решают. Сначала ты у всех на слуху, а потом безнадежно забыт. Мало снимают – плохо. Много – твоя рожа всем надоедает.

– У тебя не рожа, у тебя лицо… – Маруся сжала ладонями его щеки, нежно поцеловала его глаза. – Ты красавец.

– Да это только ты так считаешь, – весело засмеялся Арсений. – Вот хорошо актрисам – выскочили замуж за режиссера, и он потом снимает их в своих картинах всю жизнь…

– Ну, это ты придумываешь! – тоже засмеялась Маруся. – На всех актрис режиссеров не хватит!

– А как жалко тех, о ком забыли… Помнишь Валентину Серову? Гремела на всю страну. Слава, деньги, муж – Константин Симонов, дети… А потом спилась и умерла. Где она, эта слава? Рассеялась в воздухе, точно дым, не спасла от падения… А Рыбников? Николай Рыбников… Тоже умер всеми забытый. Страшно за молодых девчонок и ребят, стремящихся стать актерами, – как быстро кончается их звездная жизнь, и они – красивые, умные, молодые, талантливые – простаивают без дела. Есть единицы, востребованные всегда, которых до самой смерти любит операторская камера и публика, но их очень мало.

– Чего же ты хочешь? – расстроенно спросила Маруся. – Если ты даже в известность не веришь…

– Я не знаю, – ответил Арсений.