Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61

Оксана вытаращила на него глаза и кивнула на дверь кабинета, мол, оттуда дровишки? Родин кивнул. Супруги некоторое время смотрели друг на друга. Первой обрела дар речи Оксана.

– Мир определённо сошёл с ума.

– И уже давно, – ответил Родин. – Думаю, не было ни единого поколения, которое не могло бы так сказать.

– А скажи мне, мой друг, любовник и муж Родин, а были ли хоть в одном поколении раскраски для взрослых?

– Что?

– Раскраски для взрослых. Или даже: эротические раскраски для взрослых.

Сергей Станиславович смотрел на жену с недоумением.

– Тыдыбыр рассказала и показала. Реально – раскраски. И даже – эротические. Издательства выпекают, как пирожки. Вот ты можешь представить себе взрослого человека, который сидит и раскрашивает… сосок, например на бюсте шестого номера, а?

Оксана вопросительно посмотрела на Родина. Он покачал головой.

– Вот и я не могу. Это насколько надо долбануться, чтобы вместо заняться делом: почитать, погулять с ребёнком или… ну не знаю, полы и окна помыть. Лопату в руки взять. Выйти во двор с метлой. Что угодно. Потрахаться. Напиться. С друзьями посвистеть… Человек – взрослый человек! – берёт карандаши, фломастеры… Кисточки. Я не знаю. И… раскрашивает сосок!

– Уж лучше бы делали порнографичекие раскраски. Про Белоснежку и семь гномов, например…

– Был такой мультик! Помню! Моя первая свекровь была подслеповата. И вот как-то припёрлась она к нам в неурочное время. А муж поставил этот самый мультик. Мы, конечно, быстро на кухню. А свекруха пошла в гостиную, ожидать чаёв. Минут десять смотрела, пока не поняла!

Родин и Поцелуева хохотали от души. Еле успокоились.

– Да! – Прокомментировала в завершение Оксана, утирая слёзы. – Когда бесится грузинский папа, если его дочь принесла в подоле – это нормально. Если баба родила от кого хотела и не поставила в известность – даже это нормально. Наверное… А вот раскраски для взрослых – это наверняка патология!

– Слушай! А ведь можно ещё из пластилина!..

Они снова расхохотались.

Дверь кабинета Родина распахнулась без стука. В проёме нарисовалась массивная санитарка приёма Зинаида Тимофеевна. Воткнула руки в боки и укоризненно отчитала:

– Всё хиханьки! А к нам бабу избитую привезли. И ни заведующей отделением, ни начмеда! Заперлись – и смеются!

– Зинаида Тимофеевна, не сердись! Уже бежим. Хочешь, мы тебе раскраску для взрослых подарим?

– Отраскрасила я своё. Вот лысый ты, седой или рыжий, – глянула она на Родина, – вот так и ходи! Не то красют всё, красют. Как будто под раскрашенным не то, что родилось! А оно уж, что родилось у мамы с папой – то уж родилось у мамы с папой.

Родин с Оксаной переглянулись. Зинаида Тимофеевна умела расставить всё по местам.

Кадр сорок девятый

Папа

В приёмном покое Зинаида Тимофеевна и Сергей Станиславович, возглавляемые Оксаной Анатольевной, застали чудную картину. Трагическую и комическую одновременно. На кушетке сидела женщина с неумело наложенной марлевой повязкой на голове. Это и отдалённо не напоминало «шапочку Гиппократа»[9 - Есть такая повязка в искусстве десмургии (собственно, искусство о наложении повязок).]. Косо и криво наложенные бинты были пропитаны кровью. Лицо женщины было разбито, как после пятого раунда на профессиональном ринге. Тем не менее, она улыбалась расквашенными губами и даже что-то благостно шептала. Её за плечи придерживала акушерка. Анастасия Евгеньевна Разова держала за руки здоровенного красивого мужика и, подпрыгивая, чтобы дотянуться до положения «глаза в глаза» кричала ему со всем неистовством, на которое была способна:

– Я тебя урою! Я тебе очко порву! Я тебя покалечу – и менты мне не указ!

Мужик не вырывался. Выглядел беспомощно и растеряно, что никак не согласовывалось с его прикидом топ-менеджера. Анастасия Евгеньевна обратилась к вошедшим, одну руку отцепив от мужика и патетически воздев её:

– Доколе же?!. Доколе эти… грубые мужланы бить будут женщин?! Женщин и детей?!

И в ярости не заметив попытку пятистопного ямба, Настенька Разова, этот нежный и милый домашний медвежонок (пусть она сняла квартиру и похудела – суть её не изменилась), влепила мужику мощнейший апперкот – благо рост ей позволял въехать аккурат снизу. У него аж кровь из носу потекла. Он не дёрнулся, не стал менее растерянным. Точнее сказать – потерянным. Не оказывал никаких попыток сопротивления. Родин бросился вырывать жертву из Настиных лап.

– Что ты творишь?!

– Её можно понять[10 - Настя Разова при непростых обстоятельствах стала «взрослым врачом» – см. «Роддом, или Поздняя беременность», кадр тридцать шестой «Делёж». Впрочем, Оксана Анатольевна здесь имеет в виду, надо полагать, не только печальный опыт самой Анастасии Евгеньевны, сколько и то, что в любом случае женщин бить нельзя.], – заметила Поцелуева и обратилась к акушерке: – Полицию вызвали?

– Женщина говорит, что она сама это сделала, – испуганно отозвалась та.

– Они всегда это говорят! – Прогудела Зинаида Тимофеевна, надвигаясь на мужчину, которого Родин уже заслонил собой. – С лестницы упала. Поскользнулась и головой об косяк. Ага… До такого вот.

– Прекратить самосуд! – Зарычал Родин.

Взоры Анастасии Евгеньевны и Зинаиды Тимофеевны сосредоточились на Родине. Оксана была вынуждена прийти на помощь начмеду.

– Все успокоились! Документы с собой есть?!

Акушерка пошла к столу и протянула Оксане Анатольевне два паспорта и обменную карту.

– Вот! Порядочные они. Он все документы привёз!

– Я правда сама… – прошептала женщина.

И так она это прошептала, что все поверили. В её тоне не было страха, как это бывает у жертв домашнего насилия. Не было желания оправдать, сохранить себя или кого-то… Было только искреннее облегчение. Как бывает у человека, которого что-то сильно мучило, а потом – исчезло.

– Я… У меня… Очень важная деловая встреча… Назначена… – наконец отмер мужчина. – Алексей Владимирович Кузнецов, – протянул он дрожащую ладонь Родину.

– Сергей Станиславович Родин, – автоматом откликнулся нынешний начмед, протягивая свою.

Мужчины пожали друг другу руки.

– И тут я встречу отменил… Перенёс. Почувствовал: надо домой. Лиза… Я зашёл. Она… – Он сглотнул. – Вся в крови. Стена в крови… Мебель, лампы… Книги… Всё вдребезги. Я её в машину. Она беременная. И я – к вам… Помогите ей. Я не знаю…

И здоровенный красивый мужик кулём рухнул на кафельный пол. Прямо под ноги Зинаиде Тимофеевне. Та попинала его носком тапка и глубокомысленно заключила:

– Вот ведь. Похоже, правда не он.

– Боже! Начинается! Па-а-па! Па-а-апочка!

Врачи и акушерка бросились к женщине.

– Странно, – прокряхтела себе под нос Зинаида Тимофеевна, перетаскивая Алексея Владимировича Кузнецова на стул. – Обыкновенно во время родов мамочку зовут.

Врачи уже укатили женщину из приёмного покоя в недра отделения. Зинаида Тимофеевна вздохнула, отвесила мужчине пощёчину. Он открыл глаза.

– Ничего милый, ничего. Помогут. Разберутся. Ты сиди, сиди. Я тебе сейчас горячего чайку сделаю. Сладенького. Только юшку с морды сотру.